Именно этого момента ожидал Шеин, чтобы подать новый сигнал боевым рогом – и бросить в атаку пять сотен детей боярских... Увы, воеводе удалось собрать лишь половину всадников от дворянского воинства, изначально вставшего на защиту Смоленка. Но – потери… А кроме того – постепенное забивания самых слабых или больных лошадей. Ведь ранее казалось, что уже никто не пойдет верхом на вылазку за стены града… При этом дети боярские действуют под началом собственного воеводы, Горчакова Петра Ивановича – «товарища» Шеина. Под его началом всадники уже покинули крепость Никольскими воротами – еще когда черкасы только ринулись на штурм! И все это время русские конники выжидали, скрытые от вражьих глаз усилившейся метелицей – да мощной Грановитой башней, самой южной точкой кремля… Эта вежа, в сущности, является вершиной треугольника, и находится по центру перелома юго-восточной и юго-западной стен Смоленска. Соответственно и вылазка охотников, и последующая за ней атака конницы ляхов да пеших польско-литовских рот – все это происходило у юго-западной стены, а внимание врага было приковано исключительно к Молоховским воротам! Но если ляхи и не увидели детей боярских, то и Шеин только теперь заметил на правом крыле литовской пехоты неясное движение – все еще густо падающий снег не дает хоть что-то толком разглядеть! Однако Михаил Борисович, памятуя о двух гусарских хоругвях в составе отряда осаждающих, аж весь захолодел – и тотчас прижав к губам турий рог, трижды в него протрубил… Тем самым, подав сигнал об отмене атаки детей боярских! Вот только звук его рога заглушил очередной залп пушек, ударивших с соседних башен… …- Петр Иванович, кажись, Шеин в рог протрубил, отдает приказ атаковать! Младший воевода Смоленска, нетерпеливо теребивший темляк пернача все время опостылевшего ожидания, радостно воскликнул: - Ну, братцы, с Богом! Покажем ляхам, где раки зимуют! - Гойда-а-а-а!!! Дети боярские, также измотанные ожиданием, да жаждущие поскорее уже вступить в бой, ответили Горчакову единодушным, бодрым ревом – и вслед за ним устремились в атаку, в нетерпение подгоняя лошадей нагайками… И при их появление пешие роты литовских служивых, уже начавшие пятиться под ураганным огнем со стен кремля, окончательно сломались – да побежали, сломя голову! Увлеченный погоней и бешенной скачкой, в эти славные мгновения ощущая себя вновь молодым, Петр Иванович не сразу расслышал рев рога Шеина с Молоховской башни – и не сразу сосчитал число звуков, означающих отмену атаки… И тут «младший» воевода, по седым своим годам и множеству ратных заслуг превосходящий Михаила Борисовича, впервые за время осады Смоленска не подчинился, не захотел оставаться на вторых ролях, прячась в тени столь молодого и деятельного Шеина! Да и какой смысл останавливать атаку, когда враг уже показал спину – и бежит?! Ляхов только и осталось, что прижать к линии надолбов их же лагеря да вырубить подчистую! Вон, вырвавшиеся вперед дети боярские уже догнали первых ворогов, уже рубят их в спину саблями, колют копьями! Иные же стреляют из луков, догоняя стрелами литовских беглецов… Слишком поздно заметил Горчаков хоругви крылатых гусар, во весь опор летящих на его всадников – и заходящих с левого бока. А заметив, бешено затрубил в свой рог, приказывая ратникам отступать… Но даже тогда дети боярские, увлеченные истреблением вражеской пехоты, не сразу подчинились приказу, не сразу заметили ворога… А потом – потом стало уже поздно. Четыре сотни отборных польских всадников, построившихся в две линии, тараном врезались в детей боярских – сминая и московитов, и собственных бегущих пешцев! Удары чрезмерно длинных гусарских пик, придерживаемых рукавом-током, во время куширования прошивают детей боярских насквозь – тут же разлетаясь в щепки полой половиной... Впрочем, особо умелые да везучие шляхтичи умудряются пронзить и двух московитов одним ударом! А тяжелые боевые жеребцы ляхов, стоящие просто безумных денег, на разгоне опрокидывают невысоких коней русинов ударом груди… Оно и верно – ведь выносливые лошади детей боярских предназначены лишь для маневренного степного боя, а не лобовой рыцарской схватки. Нет, смоляне могли ответить лишь стрелами, летящими в лица гусарам и в грудины их коней – да выстрелами пистолей, разящих врага только в упор… Но потери последних рыцарей Европы оказались просто смешны по сравнению с потерями детей боярских! Вот было бы время развернуться и встретить ляхов в полной готовности… Да еще и на широком поле – а не крошечном пятачке, ограниченном крепостными стенами Смоленска и укреплениями польского лагеря! Вот тогда бы дети боярские закрутили бы смертоносную карусель, держа ворога на расстояние… И одного за другим вышибая стрелами шляхетских скакунов, быстро устающих от преследования. Все это понял Петр Иванович Горчаков, запоздало осознавший свою ошибку – да сделать воевода уже ничего не смог. На его глазах в считанные мгновения погибло более двух сотен детей боярских; уцелевшие же всадники развернули лошадей и бросились наутек, подгоняя скакунов нагайками… Но сам младший воевода, чья взыгравшая гордость стоила жизни десяткам ратников, предпочел смерть бесчестью – и развернул своего дорогого, рослого жеребца навстречу ляхам! Вся жизнь Петра Ивановича прошла на ратной службе – и промелькнула перед глазами уже убеленного сединой воеводы в одно мгновенье. Война со шведами при государе Федоре Иоанновиче, штурмы Копорье и Яма – а затем беспокойная Сибирь, Урал, воеводство в Чердыни… Лесная война с вогулами, пленения князя их Аблегирима… А затем мятеж Болотникова – и вот, наконец, Смоленск. И летящие навстречу крылатые польские гусары... Умелый наездник, Петр Иванович направил своего скакуна влево от летящего навстречу ляха – под бьющую правую руку! Оба всадника ударили разом; русич успел наклонить голову, подставив под лезвие вражеской сабли остроконечный, конический шелом – и польский клинок лишь соскользнул на наплечник полного зерцального доспеха... В то время как ребристое навершие пернача – символа власти воеводы! – врезалось в польский шишак!Вмяв левый науш в голову ворога, раздробив тому челюсть и лицевые кости… Гусар без звука рухнул на снег – но уже в следующий миг в грудь воеводы врезался польский кончар! Новый враг, потеряв разлетевшуюся от удара пику, держал длинный граненый клинок ровно над землей, словно копье – и атаковал также на скаку, пытаясь таранить! Но он зашел слева – и нанести точный прямой удар ляху не удалось... Граненое острие его кончара впилось в прочную, круглую кирасу зерцала под углом, все же сумев ее пробить – но не прошив тела воеводы! Более того, от напряжения при ударе – и скорости галопа гусарского жеребца, пролетевшего вперед – прочный, но все же довольно тонкий клинок переломило пополам… Петра Ивановича при этом швырнуло на заднюю, невысокую луку седла. Но кряжистый воевода, могучий словно медведь, до предела сдавил конские бока бедрами – и все же удержался! Застрявшее в зерцале обломанное острие кончара, добравшись до плоти, вызвало острую боль и жжение, но не убило – а только разозлило русича. И отпустив поводья, левой рукой он тотчас выхватил из седельной кобуры колесцовый пистоль, развернулся вполоборота (благо, что русское седло дает всаднику значительную свободу) – и с дюжины шагов всадил тяжелую пулю промеж гусарских «крыльев»! На этом расстоянии горячий свинец без труда пробил кирасу ляха, бросив отчаянно вскрикнувшего всадника на холку жеребца… Но когда воевода развернулся в седле, надеясь еще встретить нового ворога, то увидел лишь стремительно приближающуюся к глазам саблю – навеки погасившую в них свет. …- Пали!!! Очередной залп вновь затягивает бойницы верхнего боя Молоховской вежи едким густым дымом. И вновь я вынужден прекратить огонь – а впрочем, все «двенадцать апостолов» на берендейках опустошены, как кажется, уже у всех стрельцов. И чтобы обновить пороховые заряды, нам потребуется время… Устало привалившись к стене у самой бойницы, я дождался, когда дым рассеется – чтобы увидеть, как потрепанные пищально-пушечным огнем гусарские хоругви в беспорядке отступают от ворот. Увлекшись погоней и истреблением детей боярских, ляхи неосторожно приблизились к кремлю на пищальный выстрел – и попали под дружный залп всего стрелецкого приказа, грянувшего со стен и башен Смоленска! Тяжелые ядра и сотни пуль, смертельным градом хлестнувшие по смешавшим ряды всадникам (довольно эффектно смотрящихся в своих леопардовых шкурах да с крыльями за спиной!), свалили несколько десятков шляхтичей и «почета» – их боевых слуг. Заметно остудив пыл и гонор ляхов, все же умеющих учиться на ошибках – своих или чужих… В любом случае, гусары не рискнули ворваться в крепость на плечах отступающих детей боярских – две сотни которых теперь поспешно втягиваются в раскрытые ворота Молоховской вежи. И среди прочих воев, я с удивлением увидел и нескольких пеших мужиков, держащихся за стремена всадников дворянского ополчения – более всего напоминающих наших охотников, еще до рассвета направившихся на вылазку! Неужели каким-то чудом уцелели в круговерти схватки?! Отчего-то я заострил внимание на рослом худом парне с рассеченной головой – как видно, вражья сабля задела воя только вскользь, срезав кожу, но не прорубив кость. Последний прижимает к груди окровавленную шапку из заячьего меха – не иначе как она его и спасла… Отвернувшись от бойницы, я встретился взглядом со стоящим чуть в стороне Шеиным – сильно побледневшим, и также отвернувшимся от поля боя, густо усеянного телами павших с обеих сторон... Мне не хотелось бы сейчас ничего говорить – но все же с трудом разлепив ссохшиеся губы, я протолкнул сквозь пересохшее горло: - Я не знаю что сказать, воевода. Мне… Мне жаль. Михаил Борисович угрюмо усмехнулся – но после ответил без всякой злобы: - Полк панцирных черкасов мы, считай, полностью разбили – а то, что к воротам пойдут именно они, а не гусары, ты знать не мог. Пешие роты литовцев также неплохо потрепали, а дети боярские… Воевода Петр Иванович не услышал мой рог – или не захотел услышать… Но мы были в шаге от победы. Немного помолчав, воевода продолжил – добавив металла в голос: - Все одно лучше так, чем сидеть в осаде и дохнуть от голода да вражьих обстрелов! Дали бой, и врага потрепали знатно – вон, одних гусаров в поле лежит больше сотни! Да пешцев литовский, почитай, свыше шести сотен! После чего Шеин продолжил, уже чуть смягчив голос: - Теперь хоть мы людей сможем накормить вдоволь – битым лошадям казачьим нет числа! Кости сегодня же сварим, требуха также в котел пойдет – или на костер, вместе с сердцем и печенью. Мясо завялим, закоптим, на ледники бросим – зима ведь… Трофеи какие взяли! Панцири, клинки черкасские, самопалы, копья… Нечего жалеть, Тимофей, хороший бой – и потери ляхов куда как выше наших! С последним утверждением невозможно не согласиться – математика по итогам вылазки однозначно на нашей стороне, несмотря на жертву охотников и последний трагичный эпизод с детьми боярскими… Между тем Шеин двинулся в мою сторону, и приблизившись вплотную, негромко заговорил – обращаясь лишь ко мне: - Завтра на рассвете отправлю на вылазку черкасов наших, из запорожской голытьбы. Кормить их за здорово живешь больше не буду; дам топоры да сабли – пусть рубят надолбы на дрова. Сколько сумеют, унесут в кремль, кому перебежать – тот перебежит, а уцелевших включу в войско… Но это не главное, Тимофей: поднимется шум, ляхи вновь подумают о вылазке – да теперь вряд ли рискнут преследовать казаков до ворот. Запорожцы на себя, считай, все внимание врага перетянут – а ты с дюжиной самых верных своих людей покинешь Смоленск… Больше брать не надо, заметят; вечером все подробно обсудим – а ты же пока отбери воев, да как следует подготовься. Секунду помедлив, переваривая услышанное, я поспешно ответил: - Да воевода, все сделаю! Глава 5. Коварство предпочитает зло добру. Цицерон. Сумрачно в застенках князя Дмитрия Шуйского – только по углам мерцают, словно крылья мотыльков, неясные тени. И чем дальше углубляется в коридор с казематами посыльный, тем громче становятся глухие, протяжные стоны... А если прислушаться, то можно различить и доносящиеся из ответвлений застенков мольбы: «спасите Бога ради». Страх… - Господи прости… Посланный за князем холоп его Семен Фролов испуганно перекрестился. Он не первый раз спускался в княжьи пыточные, куда порой доставляют его личных врагов (или тех, в ком Дмитрий Иванович разглядел врага) из царских застенков, коими также заведует брат царя. И каждый раз Семена пробивает дрожь! Потому что с таким подозрительным и честолюбивым князем во главе дознания, человека любого сословия отделяет всего один шаг от того, чтобы стать одним из этих пугающих – и медленно угасающих голосов в темноте… Вскоре крики стали отчетливее – а мерцающего света факелов больше. И запахло не только сыростью, но и свежей кровью… Наконец, посланец остановился у чуть приоткрытой, массивной дубовой двери, из-за которой и раздаются отчаянные крики; вновь перекрестившись и глубоко вздохнув, он постучал в дверь. - Да?! – под сводами каземата прогремел голос Дмитрия Ивановича Шуйского. – Кого нелегкая принесла? Семен, набрав в грудь воздуха, словно перед нырком, открыл дверь – и сразу же согнул спину в поклоне. - Светлейший князь, не вели казнить! К вам латинянин иезуитский... Говорит, что ученик Антонио Поссевино, вашего давнего знакомого – и что прибыл тайно, лично до вашего интереса. Просит вашей милости… - Поссевино…– протянул боярин, словно пробуя фамилию на вкус. – Ad majorem Dei gloriam… - Именно так! – снова склонился посланник, не понявший ни слова из последней фразы. При этом взору его открылась ужасающая картина… Прямо перед братом царя, над лужей темной крови, подвешен на крюке несчастный, чья голова обессилено повисла над полом; рядом замер вспотевший кат с закрытым маской лицом. И вид истерзанного человеческого тела вкупе с тяжелым запахом крови и нечистот вызвал у много чего повидавшего холопа рвотный спазм, который тот едва сумел сдержать... А князь же, как кажется, и не замечает, что кровь несчастного уже подбирается к его роскошным красным сапогам. - И по какому же делу ко мне явился иезуитский змея? – зло вопросил Шуйский. - Того не говорит! Но просит встречи с вами… Вроде только, что-то про кесаря вполслова обмолвился… Царский брат помрачнел – только желваки на скулах заходили, да окровавленные пальцы сжались в кулаки. Семен же невольно сжался в ожидании скорой и грозной бури... Несложно догадаться, о каком таком кесаре речь идет – не иначе как о царском племяннике и победоносном воеводе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском! Коий недавно обошел князя Дмитрия – вынудив брата его Василия гласно признать себя наследником… Да и чего не вынудить, коли под рукой твоей целое войско, уже трижды разбившее ляхов да воров! Вот только справедливости ради стоит вспомнить, и что у Дмитрия под Болховом также была сильная рать – да под его началом рать сию вдрызг разбили… Из-за трусости князя и разбили! - Ну, раз уж иезуит прибыл, придется встречать гостя. Негоже томить его пустым ожиданием… При этом князь так улыбнулся – словно волк оскалился! И от улыбки этой по спине холопа побежали мурашки размером с добрый кулак... В который раз Семен мысленно взмолился к Богородице о заступничестве. Дмитрий же, бросив последний взгляд на жертву палача, с ненавистью процедил сквозь зубы: