Слава Богу, казачки и дети боярские во главе с племянником Алексея Каверина успели выполнить мой приказ. И грохнувший вразнобой, без всякого порядка залп рейтар ударил по доскакавшим до нас литовцам, не задев своих… Но вот же упрямые гады! Пытались атаковать, несмотря на потери! Спеша ударить в сабли прежде, чем мы успеем перезарядиться… В какой-то степени шляхтичам Лисовского это и удалось – и перескочив через невысокие сани и телеги, уцелевшие всадники успели бы порубать наших! Но два десятка рейтар успели отстреляться, встав на телеги (чтобы не задеть своих же лошадей). И даже вразнобой, двадцати разящих в упор пуль хватило, чтобы у дюжины воров не осталось ни единого шанса уцелеть… Я успел увидеть, как после моего выстрела валится из седла ближний всадник, как падает наземь и пара его товарищей прежде, чем пороховой дым в очередной раз закрыл нам обзор. А после мне осталось лишь с досадой выкрикнуть: - Сабли наголо! Никита, быстрее перезаряжайтесь!!! Но уцелевшие черкасы атаковать не рискнули – несмотря на то, что у них была возможность сблизиться с нами, покуда пороховой дым мешал нам целиться. И пока большинство рейтар не успело перезарядиться… Но драться с подготовленными солдатами – это вам не крестьян пытать и резать! Нет, когда серая завеса полностью развеялась, мы увидели лишь спины двух десятков уцелевших воров, улепетывающих в сторону леса. Правду же говорят – особая жестокость есть признак отчаянной трусости… - Рейтары – пали по черкасам! Очередной залп – двух десятков детей боярских, разрядивших оставшиеся парные пистоли… А я уже кричу, рванув к уцелевшему (слава Богу!) Хунду: - Никита, по коням! Казачки, не отстаем!!! Возницы – расцепляй телеги… Мы ринулись конными вслед запорожцам – чуть больше дюжины всадников; скакуны остальных рейтар, увы, попали под вражеский залп… Но тем сильнее наше желание воздать врагу – и за лошадей, и за растерзанных крестьян, и за прочих, многих жертв окаянных лисовчиков! - Бей!!! Ближний из воров испуганно оглянулся назад – и в последний миг попытался рвануть в сторону... Но, поравнявшись с ним, я широко полоснул саблей, наискось перетянув спину черкаса вмиг окрасившимся красным клинком! Конному сабля всяко сподручней, ее я храню в седельных ножнах – в то время как верный рейтшверт по-прежнему держу на поясе… Никита Каверин также настиг своего противника саблей – в то время как один из донцов и вовсе снес замешкавшегося запорожца грудью жеребца! Я же, осадив Хунда, выхватил последний (отцовский!) пистоль – и выстрелил в спину очередному вору; отчаянно вскрикнув, тот выгнулся, и завалился лицом в снег… И вдруг слева ко мне подскочил черкас с перекошенным от ненависти лицом – и высоко поднятым над головой бердышом! Я только и успел перекрыться саблей да рвануть в сторону поводья Хунда, стараясь уйти от удара… Но тут же лезвие стрелецкой секиры врезалось мне в живот, буквально вынеся меня из седла! Верный жеребец испуганно заржал – а сам я тяжело рухнул наземь спиной, скривившись от боли… Еще в падение выпустив из пальцев рукоять трофейного кылыча – отчаянно лязгнувшего при ударе бердыша, и как кажется, переломленного пополам. Правда, секира не прорубила кирасы – но заброневое действие ее удара, вкупе с самим падением, выбили из меня дух… А между тем, отчаявшийся противник – рослый и широкоплечий казак с бешено горящими глазами – уже подскочил ко мне, занеся топор для нового удара! Однако прежде, чем полотно бердыша рухнуло бы мне на голову, звонко звенькнула тетива составного лука – и коротко свистнув, в спину черкаса вонзилась казачья стрела… Заставив того оступиться, и промахнуться с ударом! Боек секиры рухнул в снег рядом с моей головой; сам же я, опомнившись, вырвав из ножен рейтшверт – и с силой вонзил верный меч в живот вора! Наточенный клинок без особых усилий вошел в его плоть верхней третью… Но запорожец еще несколько мгновений продержался на ногах, отчаянно борясь со смертью – да силясь поднять ставший вдруг столь тяжелым бердыш. Но сметь взяла свое – и черкас тяжело рухнул наземь, лицом вперед, не издав при этом ни единого звука… Все? Все… - Отставить преследование! Пусть хоть кто-то спасется, чтобы рассказали о нас… С трудом я приподнялся и сел подле мертвого казака, решившего продать свою жизнь подороже. Смелый был малый – и какой крепкий! Жаль, что не с нами воевал против ляхов – а за европейских господ, в безумном желании обогатиться, да поверив в лживые посулы о будущей вольной и сытной жизни… А наверняка ведь крещенный, православный! И по крови родня, русин… Но все туда же, с ляхами и литовцами. Ну, так по делам и конец… Со вздохом я сгреб пальцами незапятнанный кровью, чистый снег, и растер им пылающее лицо – а отняв руки, увидел, что в ладонях снежное месиво окрасилось розовым… Неожиданно из-за туч показалось солнце; лучи его устремились к нашему обозу. И в свете их я увидел, что с деревьев все также невесомо падает сверкающий иней, все также мерно кружась в воздухе перед самым своим падением… Что ему до людской суеты? Глава 8. Рада шикнула от боли, обжегши пальцы – и подув на них, быстрее схватила за холодную мочку уха. Но тут латка с пирожками опасно накренился из печного горнила – и быстрее подхватив ее, кухарка едва успела поставить пироги на стол. - Рада, осторожнее! Глафира, старшая на княжеской кухне, окинула подчиненную гневным взглядом. Но покривив полные, накрашенные вареной свеклой губы, бранить ее не стала... А ведь когда жена стрелецкого сотника была принята аж на княжескую (!) кухню, спуску ей Глаша не давала… Как впрочем, и остальные кухарки, ловившие чуть ли не каждое слово старшей поварихи – и отчаянно боявшиеся ее частых приступов гнева. Впрочем, зная историю молодой вдовы, потерявшей мужа еще под Тверью, и даже не успевшую понести от милого, сохранить для себя хотя бы частичку любимого человека… В общем, ее можно было понять. Но еще частенько хотелось взять ухват, да переломить ее об голову сварливой поварихи! Однако Рада не давала выхода гневу, понимая, что на самом деле все ее трудности ничтожны по сравнению с теми трудностями и опасностями, что поджидают Тимофея на его ратном пути. Да и соседям из Калязина приходится куда как несладко в охваченной смутой стране – город еще хоть бережет небольшой отряд княжьих ратников, охраняющих склады с оружием и боеприпасами. Но только покинь кольцо крепостных стен, как вскоре налетят безжалостные лисовчики – или иные какие воры! А потому молодая женщина держалась, как могла; когда «Орел» был рядом, в душе Рады расцветала весна с несмолкающим пением птиц и дурманящим ароматом цветов – и все нападки кухарок были ей нипочем. Рассказывать же Тимофею о проблемах с Глафирой Рада и не думала – вот еще, беспокоить воина женскими склоками! Ну а когда его рядом не было… Тогда верная жена находила утешение в регулярных молитвах о любимом, облегчающим её душу и вселяющим надежду в лучшее... Как ни странно, помогал и труд на кухне: коли Глаша была в настроение, готовка действительно радовала стрелецкую женку. Как-никак, мало кто мог приготовить пироги вкуснее Рады! И, в конце концов, она заслужила признание прочих кухарок, ежедневно работая у печи… Вот и сегодня молодая женщина наготовила пшеничных пирогов с начинкой из тушеной с лучком и лисичками капусты, да обмазанных поверху смесью желтка и сливочного масла, чтобы радовали глаз золотистым румянцем! Ведь великий князь на пирожки с капустой очень разохотился и нынче просит их к своему столу едва ли не ежедневно! И все бы хорошо – да только получив последние вести из-под Смоленска, Рада потеряла душевное спокойствие, сон и радость от любимого дела: говорят, король ляхов двинулся в сторону Москвы! А вот достоверных сведений о самой русской крепости никто в великокняжеском стане покуда не получил; покуда лишь известно, что Сигизмунд Ваза упорно осаждал город и предпринял несколько попыток штурма еще по осени. Означает ли это, что люди литовские ныне взяли Смоленск?! А ведь именно к пограничному граду-крепости отправился с лучшими своими стрельцами и казаками Тимофей… Неужто сгинули?! Или теперь спешат нехожеными лесными тропами на артах, пытаясь обогнать ляхов – да прежде большой битвы соединиться с войском Михаила Васильевича? Но ведь какая же страшная сеча грядет, когда Скопину-Шуйскому придется биться и с ворами, и с войском гетмана Сапеги, и с самим королём польским! Уцелеет ли в ней любушка-Орел, не прячущийся за чужими спинами? Одному Богу ведомо… Только и остается, что молить Господа о милости, а Царицу Небесную о заступничества! Украдкой смахнув набежавшую на ресницы слезу, Рада перехватила платку с пирогами, протянув его Глафире: - Вот матушка, готовы пирожки княжеские. Последняя же, прищурив густо подведенные сурьмой глаза, только цокнула языком: - Вот сколько раз я просила, чтобы ты украсила их резной строчкой из теста?! Будущего царя потчуешь! Видела бы ты царский стол – там пироги так и вовсе украшены фигурами львов аль единорогов, да всадников в панцирях! Рада едва сдержалась, чтобы не ответить вопросом «а где ты сама царский стол видела, не в грезах ли сонных?», но смирив гордость, лишь кротко пояснила: - Так жесткие, сухие и невкусные те украшения. А муки пшеничной у нас не столь много, чтобы на единорогов ее тратить… В иные времена Глафира за такой ответ могла бы и тряпкой какой стегнуть – но сейчас лишь подвела глаза, после чего неожиданно спокойно приказала: - Ладно, твоя правда... Сегодня сама отнесешь пироги в шатер княжеский, мне не до того. Рада с поклоном кивнула, после чего, переложив пироги в деревянный короб, повесила на шею его расшитый ремешок – и, накинув душегрейку, покинула срубленную для кухарок избу, невольно посмеиваясь в душе над Глашиным «не до того». Ну как же, как же… Вестимо, очередное свидание намечается с любезным другом?! Да Глафиру после встречи с Антонием не узнать – не ходит, а выступает, словно плывет по воздуху; взгляд из едкого и дотошного стал задумчиво-мечтательным, а движения мягкими и плавными… И речь спокойной. То бранилась за любую мелочь, а теперь голос повысит, лишь когда кто из кухарок совсем оступится. Ну, ровно как сегодня сама Радой, едва не перевернувшая латку с пирожками! А уж каково было удивление стрелецкой женки, впервые увидевший Глашу в нарядной расшитой рубахе, да с одной (!) тугой косой незамужней девицы (а не двух вдовьих), в простом платке без повойника, да с натертыми вареной свеклой щеками и губами… Глафира – женщина в теле, но до недавнего времени она совершенно не казалась Раде хоть сколько-то красивой - вдова не ухаживала за собой. Но после встречи с Антонием… Что же, теперь от старшей над кухарками и глаз не оторвать! Оно уже и стрельцы из княжьей охраны облизываются на сочную молодуху, у которой все что нужно нарядами подчеркнуто, все при ней! И все бы хорошо – вон, у княжьих кухарок совсем иная жизнь началась… Но совсем не нравится Раде обрусевший фрязин Антоний, хоть и держит она свое мнение при себе – а о любушке Глафиры знает лишь с ее слов. Оно, конечно, понятно, отчего старшая над кухарками так впечатлилась встречей с фрязиным. Точнее, сыном природного фрязина из далекой Генуи, некогда служившего в войске Иоанна Четвертого, и женившегося на хорошенькой купеческой дочке. Рада как-то сама услышала, что Антоний сравнивал Глашу со своей матерью и находил в их внешности много схожего… Причем произношение полуфрязина было очень чистым – а вот сама речь необычайно обходительной. Но не только красивыми речами полюбился Антоний Глафире! Одетый в дорогой польский кафтан, с всегда красиво причесанными длинными волосами и аккуратно постриженной бородкой, высокий и стройный фрязин действительно производит впечатление! Рада невольно сравнивала внешность Антония с ликом несколько неопрятного, вечно нечесаного Тимофея с его нередко всколоченной бородой – и находила, что по сравнению с сотником (на деле ничем не уступающим прочим ратникам), фрязин выглядит настоящим бояриным! А уж его обходительные речи, а его проникновенный взгляд выразительных, и каких-то темных глаз… Неудивительно, что Глаша пропала в этих омутах с головой! Вот только сама Рада пару раз ненароком отметила, что взгляд этих самых «омутов» украдкой останавливаются именно на ней – и обжигал ее с совершенно иным выражением… Вот когда Антоний, приходивший за Глашей на кухню уже трижды, смотрит на неё, взгляд его становится медовым, приторно-сладким, завораживающим... Но на Раду фрязин смотрел, словно тотчас задрал бы ей подол! И эта двойственность, даже двуличность «любушки» пугала молодую женщину, заставляя относиться к Глашиному избраннику с опаской. Будь на ее месте любая из девок, Рада уже бы поделилась своими опасениями – но если она что-то подобное скажет Глаше… Так та со свету сживет стрелецкую женку от ревности! Да и потом – ну посмотрел и посмотрел, быть может, Раде почудилось, и она совсем неправильно поняла взгляд «любушки», сегодня назначившего старшей кухарке дневное свидание? Может быть и так… А все одно у Рады исподволь возникло ощущение, что фрязин подобно змею-искусителю втирается в доверие к Глафире, желая воспользоваться не только ее сдобным телом, но ищет для себя и иные какие выгоды… Вот только какие?! …Так и не найдя для себя ответа на беспокоящий ее вопрос, Рада добралась до княжеского шатра, где ее встретили несколько разочарованные дежурные стрельцы: - А где же Глаша? Несколько уязвленная таким замечанием, молодая женщина не смогла сдержать легкой язвительности в голосе: - Глаша предпочитает русскому Ивану фрязина Антония… Да пропустите уже, дурни, чего бердыши-то скрестили?! Обидевшись на «дурня», старший из стрельцов холодно и резко бросил в ответ: - У князя немецкие офицеры, велено не пущать! Но и Рада, потерявшая уже всякое терпение, воскликнула в голос: - Сейчас как рассыплю пирожки княжеские, что Михаил Васильевич каждый день просит подать на свой стол… А скажу – что вы короб задели! Переведет тогда вас кесарь из своей охраны куда-нибудь в Калязин, а то и поближе к Суздали - вот тогда увидите!