— Да нет же, — терпеливо поправил его Эдди. — Присказка есть такая. Надо отвечать: «Ну пока, крокодил». — А-а. Ну пока, крокодил. — Смотри-ка, усек, — улыбнулся Эдди. — А вы ребята ништяк, клевые, — сказал Бен. Эдди очень смутился, можно сказать, занервничал. — Я-то что, вот Билл тот действительно клевый парень, — сказал он и зашагал прочь. Бен проводил его взглядом; он видел, как Эдди прошел по Джексон-стрит, а затем повернул за угол. В трех кварталах от его дома на автобусной остановке Джексон-стрит и Мейн-стрит стояла знакомая троица. Бен тотчас спрятался за живую изгородь, сердце заколотилось. Через пять минут подъехал междугородный автобус «Дерри — Ньюпорт — Хейвен». Генри и его дружки, повернувшись спиной к Бену, сели в автобус. Бен подождал какое-то время. Когда автобус скрылся из виду, он поспешил домой. 8 В тот вечер с Биллом Денбро произошла большая неприятность, если не сказать хуже. Это случилось уже во второй раз. Родители смотрели телевизор. Они сидели по разные стороны кушетки, почти не разговаривая друг с другом. Было время, когда в комнате, где стоял телевизор (она выходила на кухню), было шумно: то и дело слышался смех, говорили так громко, что даже телевизора не было слышно. «Заткнись, Джорджи!» — кричал Билл. «А ты не лопай кукурузные хлопья, тогда я замолчу, — парировал Джордж. — Ма, скажи, чтобы Билл отдал мне кукурузные хлопья. Он не дает». «Дай ему хлопья, Билл. А ты, Джордж, больше не называй меня «ма», я же тебе не овца. А то заладил: «ма-ме». Или папа расскажет какую-нибудь смешную историю, и все хохочут, даже мама присоединяется к всеобщему веселью. До Джорджа не всегда и не сразу доходили шутки, вспоминал Билл, но все равно, глядя на всех, он хохотал от души. В те дни родители тоже сидели на кушетке перед телевизором и мало разговаривали, но между ними были Джордж и он, Билл. После гибели Джорджа Билл пытался представить себя книгой, лежащей между родителями во время телепередач, но у него ничего не получалось. От родителей распространялся какой-то холод, а Билл ведь был не холодильник и средства против обледенения у него не было. Он чувствовал мороз на щеках, глаза слезились от холода, становилось невыносимо, он вставал и уходил. — Ха-ха. Хотите, расскажу, что сегодня в школе у нас было. Такая умора, — предложил он как-то несколько месяцев назад. Отец оторвал взгляд от журнала и с мягким недоумением посмотрел на Билла. Затем снова уткнулся в журнал «Непридуманное». Билл разглядел фотографию: на заснеженном берегу лежал охотник и, раскрыв рот, смотрел на рычащего на льдине белого медведя. «Убийца в ледяной пустыне» — так называлась статья. Билл подумал тогда: «Я знаю, где находится ледяная пустыня. Вот здесь на кушетке, между папой и мамой». Мама так и не подняла головы. — Анекдот один. Сколько нужно ф-французов, чтобы вставить электрическую лампочку? — рискнул Билл. Он почувствовал на лбу испарину, как, бывало, в школе, когда он знал, что учительница, долго не вызывавшая и даже игнорировавшая его по мере возможности, должна вот-вот наконец спросить у него урок. Он говорил слишком громко, но ничего не мог поделать со своим голосом. Слова отозвались эхом в его голове, точно неистовый звон колоколов. — З-знаете, с-сколько? — Один нужен, чтобы держать лампочку, а четверо других, чтобы перевернуть дом вверх дном, — рассеянно отозвался Зак Денбро и перевернул страницу журнала. — Ты что-то сказал, дорогой? — встрепенулась мать. По телевизору в фильме священник советовал своему непутевому брату — громиле-бандиту явиться с повинной и молить Бога о прощении. Билл сидел на кушетке, обливаясь потом, холодным потом. Холодно было оттого, что он был не единственной «книгой» между родителями. Рядом с ним сидел Джордж, только Билл его не видел. Это был совсем другой Джордж. Он никогда не требовал кукурузных хлопьев и не кричал родителям, что Билл щиплется. Этот новый Джордж никогда не валял дурака. Этот Джордж был однорукий, задумчивый, бледный. Он сидел в тени бело-голубого экрана, не проронив ни звука. Возможно даже, что холод шел не от родителей, а от Джорджа; возможно, что именно Джордж был тем самым убийцей в ледяной пустыне. Под конец Билл не выдержал холода и убежал от своего ледяного невидимого брата в свою комнату. Там он лег на постель и, уткнув лицо в подушку, заплакал. Комната Джорджа нисколько не изменилась за все это время. Как-то, спустя две недели после похорон сына, Зак сложил несколько его игрушек в картонную коробку: он хотел передать их Армии Спасения или еще кому-нибудь безвозмездно. Шарон Денбро заметила, как он вышел из комнаты, держа в руках коробку с игрушками Джорджа. Она всплеснула руками, схватилась за голову, как будто собиралась рвать на себе волосы, но пальцы ее неожиданно сжались в кулаки. Наблюдая эту сцену, Билл прижался к стене, ноги у него обмякли, силы разом его покинули. Мама пришла в ярость, как Эльза Ланкастер из фильма «Невеста Франкенштейна». — Не смей трогать его вещи! — завизжала она. Зак дрогнул и, не говоря ни слова, отнес коробку на прежнее место. Он даже разложил игрушки, как они раньше стояли. Когда Билл вошел в комнату Джорджа, он увидел, что отец стоит на коленях у постели младшего сына; мама до сих пор меняла на ней белье. Уронив голову на мускулистые руки, отец плакал, и от этого Биллу стало еще страшнее. Внезапно он поймал себя на пугающей мысли: может, не все время будет так плохо, может быть, еще наступит лад, но скорей всего все покатится под откос, и с каждым днем будет хуже и хуже. — Папа. — Ступай, Билл, — сказал отец приглушенным, дрожащим голосом. Спина его распрямилась и снова согнулась. Биллу очень хотелось коснуться ее: может, его рука поможет и отец перестанет плакать и так тяжело дышать. Но он не осмелился. — Ступай, нечего тут стоять. Билл вышел и украдкой пошел по коридору: снизу, из кухни, доносился плач матери. Пронзительный и безудержный. «Почему они плачут порознь?» — подумал Билл и тотчас отогнал от себя эту мысль. 9 Итак, вечером в первый день каникул Билл вошел в комнату Джорджа. Сердце тяжело стучало, ноги точно окоченели от напряжения. Билл часто заходил в комнату Джорджа; не то чтобы ему нравилась эта комната, отнюдь! В ней так чувствовалось присутствие Джорджа, что казалось, здесь обитает его призрак. Билл невольно поймал себя на мысли, что дверь платяного шкафа в любой момент может со скрипом отвориться и среди рубашек и брюк, аккуратно развешанных на распялках, возникнет Джордж в желтом непромокаемом плаще, забрызганном кровью. Джордж с одной рукой, торчащей из желтого рукава. Невыразительный тупой взгляд, внушающий ужас, — глаза зомби из фильмов ужасов. Джордж выйдет из платяного шкафа и, хлюпая калошами, направится через всю комнату к кровати, где сидит Билл, окаменевший от страха. Если бы в один из вечеров, когда он, поднявшись с постели брата, разглядывал фотографии Джорджа на стене и игрушечные машины на туалетном столике, если бы в это время погас свет, с Биллом, по всей вероятности, случился бы сердечный приступ, который секунд через десять привел бы к роковому исходу. Но тем не менее Билл приходил в комнату брата. Бороться со страхом, отгонять от себя тень Джорджа было нужно во что бы то ни стало; почему, Билл не мог себе ответить толком. Это было необходимо, чтобы как-то прийти в себя после смерти младшего брата, найти в себе силы жить дальше, жить достойно. Нет, не вычеркнуть Джорджа из памяти, но как-нибудь постараться, чтобы жизнь не казалась такой ужасной и отвратительной. Билл понимал, что родители и рады были бы представить Джорджа другим, прежним, но это им не удается, рассчитывать на их помощь нечего, ему придется самому побороть в себе страх. Не только ради себя приходил Билл в комнату брата, он приходил и ради самого Джорджа. Он очень любил брата, они прекрасно ладили друг с другом, хотя, конечно, бывали ссоры… Как-то вечером, когда потушили свет, Билл прокрался на кухню и съел остатки мороженого с лимоном, а Джордж потом наябедничал родителям, но то был редкий случай. Так они ладили. Джорджа нет; казалось бы, что может быть хуже? Но когда Джордж превратился в какого-то монстра, страшилище, дальше, как говорится, деться некуда. Билл очень скучал по младшему брату, что правда, то правда. Скучал по его голосу, смеху. Или вдруг вспомнит, с какой доверчивостью, бывало, заглядывал ему в глаза Джордж, надеясь, что старший брат ответит на какой-нибудь его вопрос и объяснит ему все по порядку. Как тут сердцу не дрогнуть! И что необычайно странно: временами он чувствовал, что больше всего любит Джорджа, когда испытывает страх, при мысли, что какой-то зомби в образе Джорджа таится в платяном шкафу или прячется под кроватью. Именно здесь, в комнате Джорджа, лучше всего вспоминалось, как он любил младшего брата и как беззаветно любил его Джордж. Пытаясь примирить два столь разных чувства — любовь и ужас, Билл чувствовал, что в эти минуты он как никогда близок к разгадке таинственной смерти брата. Билл едва ли смог бы высказать это кому бы то ни было, мысли роились в его сознании бессвязной чехардой. Но своим добрым, отзывчивым сердцем Билл понимал, что хочет, и это было для него самое главное. Иногда он просматривал книги Джорджа, иногда перебирал его игрушки. А в альбом фотографий не заглядывал с прошлого декабря. Теперь, вечером, после знакомства с Беном Хэнскомом, Билл открыл дверцы платяного шкафа; как обычно взял себя в руки, готовый в любой момент увидеть среди распялок с одеждой Джорджа в окровавленном плаще; так и кажется, что он сейчас ткнет своим мертвенно-бледным пальцем с отросшим ногтем ему в руку и попытается завладеть ею. Итак, открыв дверцу, Билл взял с полки альбом с фотографиями. МОИ ФОТОГРАФИИ — было вытиснено золотом на обложке. Внизу была приклеена скотчем полоска бумаги, на которой аккуратно, печатными буквами было написано: ДЖОРДЖ ЭЛМЕР ДЕНБРО. 6 ЛЕТ. Билл положил альбом на кровать Джорджа и сел на нее — сердце бешено колотилось. Что заставило его снова взять из шкафа этот альбом, он и сам не мог себе объяснить. После того, что случилось в декабре… «Посмотрю еще раз, и все. Может, в прошлый раз мне померещилось. Может, все это выдумки, чепуха». Была у него такая мысль. А вдруг не почудилось? Но Билл подозревал, что дело в самом альбоме. Он точно его околдовывал. Боже мой, что он тогда увидел в нем, неужели это не померещилось! Билл раскрыл альбом. Вначале были фотографии тетушек и дядей, которые дали его родители. Джорджу было неважно, что на снимках люди и места, которых он не знал; его привлекали сами фотографии. Когда ему не удавалось выклянчить у кого-нибудь новые, он, бывало, сидел, по-турецки скрестив ноги на этой постели, и разглядывал старые фотографии, бережно переворачивал страницы с черно-белыми снимками, снятыми «кодаком». Вот фотография мамы, когда она была еще молодая и удивительно красивая. Вот отец в возрасте восемнадцати лет, рядом двое его друзей, позирующих с ружьями в руках возле убитого оленя. Вот дядя Хойт стоит на каких-то камнях и гордо держит пойманного щуренка. Вот тетя Фортуна на деррийской сельскохозяйственной выставке стоит на коленях и держит над головой корзину с помидорами, которые она вырастила своими руками. Вот чей-то автомобиль «бьюик», какая-то церковь, чей-то дом, дорога, ведущая непонятно откуда и куда. Все фотографии, отснятые неизвестно кем и по каким причинам, непонятно почему хранились в альбоме ныне покойного мальчика. Тут Билл увидел на снимке самого себя, трехлетнего, на больничной койке, голова его была вся перевязана бинтами, причем так многослойно, что они походили на тюрбан. Бинты шли по щекам и закрывали переломанную челюсть. Тогда на стоянке на Сентер-стрит его задела машина. Билл теперь уже почти ничего не помнил про больницу; помнил только, что ему давали оттаявшее мороженое и он сосал его через соломинку, а еще сильно болела голова, наверное, дня три. Вот они всей семьей собрались на газоне перед домом. Билл стоит рядом с матерью и держит ее за руку, а младенец Джордж спит на руках отца. И наконец школьная фотография Джорджа, сделанная в октябре прошлого года, всего за десять дней до его смерти. Здесь Джордж в новой рубашке с открытым воротом. Вихры, обыкновенно торчавшие в разные стороны, смочены водой, тщательно расчесаны и прилизаны. Рот раскрыт, видны две дырки, в которых уже никогда не вырастут зубы. «Если только они не продолжают расти после смерти», — подумал Билл и вздрогнул. Какое-то время он пристально разглядывал эту фотографию и уже хотел закрыть альбом, как вдруг повторилось то, что случилось тогда, в декабре. Глаза Джорджа на фотографии стали вращаться, затем поднялись и вперились в глаза Билла. Искусственная улыбочка превратилась в ужасную зловещую ухмылку. Правый глаз полузакрылся и неожиданно подмигнул. «Скоро увидимся, Билл. До встречи. В моем платяном шкафу. Может, даже сегодня вечером». Билл отшвырнул от себя альбом, тот полетел через всю комнату, а Билл закрыл руками рот. Альбом ударился о стену, упал на пол, раскрылся. Страницы стали переворачиваться, хотя никакого сквозняка не было. И наконец снова открылась та ужасная фотография, где внизу было написано: «Школьные друзья 1957—1958гг.». Из фотографии стала сочиться кровь. Билл остолбенело сидел на кровати, язык у него распух, волосы стали дыбом, по коже поползли мурашки. Он хотел крикнуть, но из распухшего горла вырвался только жалобный писк. Кровь залила всю фотографию и струйкой текла по полу. Билл выбежал из комнаты и захлопнул за собою дверь. Глава 6 ОДИН ИЗ ПРОПАВШИХ Рассказ о лете 1958 года 1 Нет, их разыскали далеко не всех. И время от времени появлялись ошибочные предположения. 2