— Может быть, твоя мама могла бы… — Она не водит машину, — сказал Бен. — Да не волнуйтесь. Тут идти-то всего одну милю. — Когда погода хорошая, пройти одну милю ничего не стоит, а в такой холод идти тяжело. Ты заскочи куда-нибудь погреться, если замерзнешь, хорошо, Бен? — Ну конечно. Зайду на рынок в Костелло. Постою там в магазине у батареи. Что-нибудь придумаю. Мистер Гедро не против. Да и брюки у меня теплые, зимние. Шарф новый тоже теплый: на Рождество мама подарила. Миссис Дуглас немного успокоил этот ответ, и она снова обратила глаза к окну. — На улице холод лютый. Ужас что творится. Суровая зима. Грозная. Он не совсем представлял, что она имеет в виду. «Что-то случилось, но что?» Бен вдруг увидел ее просто как человека, не как учительницу. Он увидел ее совершенно в ином свете, совершенно другое лицо — у нее было выражение, как у утомленной поэтессы. Бен представил, как она едет домой с мужем, сидит на заднем сиденье, а под шипенье нагревателя муж рассказывает ей о своем рабочем дне. У него мелькнула странная мысль; взрослый вопрос, который нередко задают на вечерних коктейлях, готов был сорваться у него: «А дети у вас есть, миссис Дуглас?» — Я часто думаю в это время года, что людям не пристало жить так далеко от экватора, во всяком случае, на этой широте, — сказала миссис Дуглас. Она улыбнулась — и странное выражение у нее на лице исчезло, теперь она уже походила на самое себя. «Такого выражения у нее уже не увидишь», — в полной обескураженности подумал Бен. — До прихода весны у меня такое чувство, точно я старею, а затем по весне снова оживаю и молодею. И так каждый год. Ты уверен, что доберешься до дома благополучно? — Не беспокойтесь, все будет нормально. — Не сомневаюсь. Хороший ты мальчик, Бен. Он снова потупился, покраснел, воззрился на ее туфли. Она ему нравилась, как никогда прежде. В вестибюле мистер Фазио предупредил, не отрывая взгляда от кучи мусора: — Поосторожней на улице, мальчик, мороз кусается. — Постараюсь. Он добрался до своего шкафчика, открыл его, нацепил поверх джинсов теплые зимние брюки. Ему до боли было досадно, когда мать настояла на том, чтобы он их носил, особенно в холодные зимние дни, точно он маленький. Но Бен был рад, что прихватил их сегодня. Он медленно направился к выходу, на ходу застегивая «молнию» на куртке, нахлобучивая капюшон и натягивая варежки. Затем вышел, постоял недолго на ступенях крыльца, слышал, как захлопнулась за ним дверь и лязгнул засов. Над школой низко нависло лиловое небо. Ветер не унимался. Защелки на веревках флагштока стучали о стальной столб. Ветер ударил в теплые, нежные щеки Бена, отчего они сразу онемели. «Поосторожней на улице, мороз кусается». Бен поспешно затянул потуже шарф, в нем он походил на карикатурного Реда Райдера — маленький, толстый. Закатное небо было великолепно в своей сказочной красоте, но Бену было не до красот: пробирал холод. Не останавливаясь, он поспешил домой. Поначалу ветер дул ему в спину и идти было вполне терпимо, по существу, ветер его подгонял. Однако у Кэнел-стрит Бен повернул направо, навстречу противному ветру. Теперь он не давал ему идти спокойно, как будто хотел выяснить с ним отношения. Шарф пришелся весьма кстати, но все равно толку от него было немного. Ресницы у Бена заиндевели, сопли в носу замерзли. Ноги стали неметь. Время от времени Бен охлопывал себя под мышками, чтобы согреться. Ветер гудел, завывал, и в его голосе слышалось что-то почти человеческое. Бену было страшно, но вместе с тем было и какое-то бодрящее чувство. Страшно потому, что теперь он вполне оценил рассказы о морозе, например, Джека Лондона «Разжечь костер», теперь он понял, как замерзают насмерть. Вполне возможно замерзнуть насмерть в такую ночь, когда температура упадет до пятнадцати градусов ниже нуля. Труднее объяснить, отчего он ощущал бодрость. К ней примешивалось чувство одиночества, почти меланхолия. Он был под открытым небом, его несло на крыльях ветра, и никто из людей, обитавших за ярко освещенными окнами, не видел его. Они были у себя дома, где было светло и тепло. Они не ведали, что он прошел мимо, лишь он один знал об этом. И эта тайна, известная лишь ему одному, бодрила его. Порывы ветра обжигали, кололи кожу, точно иголки. Из носа белыми струями шел пар. Закатное небо окрасилось холодной желто-оранжевой полосой, над головой замерцали первые звезды. Между тем Бен вышел к Каналу. До дома оставалось всего три квартала. Бену не терпелось поскорее окунуться в тепло, согреться. И тем не менее он остановился. Канал, заключенный в бетонный шлюз, замерз намертво и отливал розовато-молочными тонами. Поверхность его была неровной от торосов. Застылая, пуританская, но в то же время редкая красота. Бен посмотрел в другую сторону — на юго-запад, на Пустыри. Как только он повернулся, ветер снова задул ему в спину. Зимние брюки Бена захлопали на ветру. Бетонный шлюз тянулся на полмили и далее, не доходя Пустырей, обрывался; в это время года Пустыри представляли собой скопище обледенелых кустов-скелетов. На льду Канала стояла какая-то фигура. Бен посмотрел на нее в удивлении. «То, что человек стоит на льду, не так удивительно, но почему на нем такая одежда в зимнюю пору? Невозможно в это поверить». Незнакомец был одет в клоунский костюм серебристо-белого цвета, и этот костюм трепетал на ветру. На ногах у клоуна были огромные оранжевые ботинки. Под цвет им на костюме виднелись большие пуговицы-помпоны. Одной рукой он держал связку ярких воздушных шаров, и когда Бен заметил, что ветер относит шары в его сторону, он еще более уверился в нереальности происходящего. Он зажмурил глаза, протер их и снова открыл. Шары, казалось, по-прежнему относило в его сторону. «Поосторожней на улице, мороз кусается», — прозвучал в голове голос мистера Фазио. Должно быть, это какая-то галлюцинация или мираж, появившийся по прихоти погоды. Да, человек на льду — почему бы и нет, очень может быть; можно даже с натяжкой представить, что он решил выйти на мороз в клоунском костюме, но шары… Как они могут лететь навстречу ему, Бену, против ветра? А ведь и в самом деле, их относит в его сторону. — Бен! — окликнул его клоун на льду. Бену показалось, что он только в мыслях услыхал этот голос, хотя, похоже, он не ослышался — его окликнули, и он это явственно слышал. — Хочешь шарик, Бен? В голосе клоуна было что-то до того нехорошее, жуткое, что Бен хотел было дать деру, но его ноги замерли, точно припаянные к земле, как качели на школьном дворе. — Они летают, Бен. Какой ни возьми. На, попробуй. И клоун двинулся по льду к мосту, на котором стоял Бен. Бен наблюдал за ним как оцепенелый; точно так птица застывает на месте, видя приближающуюся змею. Воздушные шары должны были лопнуть на таком морозе, но они не лопались, они взмывали вверх и качались впереди клоуна, тогда как по логике вещей должны были бы качаться за спиной клоуна, отнесенные ветром в сторону Пустырей. У Бена мелькнула мысль, что это странное существо появилось именно оттуда. Он заметил еще кое-что странное. Хотя последние лучи заходящего солнца расцветили лед розоватым сиянием, клоун не отбрасывал тени. У него вообще не было тени. — Тебе здесь понравится, — сказал клоун. Теперь он подошел уже довольно близко и слышалось цоканье его странных ботинок по неровному льду. — Тебе здесь очень понравится, вот увидишь. Всем мальчишкам и девчонкам, которых я знаю, здесь очень нравится: все равно что «Остров Чудес» из «Пиноккио» или «Небывалая страна» из «Питера Пэна». Им вовсе уже не нужно дальше расти, чтобы стать взрослыми. Это ли не мечта всех детишек? Ну что же ты, смелее. Посмотришь наши достопримечательности. Возьми-ка шарик. Будешь кормить слонов, кататься на чертовом колесе. Знаешь, как тебе понравится! Знаешь, как ты будешь летать! И несмотря на страх, Бен обнаружил, что в душе отчасти желает получить воздушный шар. У кого еще на свете будет шар, который полетит против ветра? Слыханное ли это дело? Такого никто не видел. Да, он хочет воздушный шар и хочет заглянуть в лицо клоуна, который, нагнув голову, смотрит на лед, точно пряча лицо от убийственно резкого ветра. Кто знает, что бы могло случиться, не раздайся звон часов на городской ратуше. Пробило пять часов. Бен не знал, что бы тогда было, да и не хотел знать. Самое главное, что звон этот раздался, гулко отозвавшись в морозном воздухе. Клоун поднял голову, точно вздрогнул, и Бен увидел его лицо. «Мумия! Боже, да это же мумия!» — первым делом мелькнуло у него в сознании, и сразу накатил головокружительный, обморочный страх. Бен невольно стукнул руками по ограде моста, чтобы не упасть в обморок. Разумеется, это была не мумия, не могло быть мумией. Бен это знал, но первой мыслью было, что это мумия из старого фильма, который он смотрел как-то вечером в прошлом месяце в передаче «Театр ужасов». Роль этого запыленного от времени чудовища исполнял Борис Карлофф. Нет, все-таки это не мумия, не может быть. Мумии в фильмах ненастоящие, выдуманные. Всем это ясно, даже детям. Однако же… На лице у клоуна не было грима, не было и накладных бинтов. Были бинты, но в основном на шее и на запястьях; они болтались, их отдувало ветром, однако Бен отчетливо рассмотрел лицо клоуна. Оно было в глубоких морщинах, кожа сухая цвета пергамента, бинты на щеках оторвались и истрепались в клочья. Кожа на лбу потрескалась и была совершенно бледной, бескровной, губы растянулись в ухмылке, а во рту торчали огромные резцы. Десны, как у мертвеца, были гнилые, изрытые, черные… Глаз Бен не разглядел, но в черных морщинистых глазницах что-то тускло светилось, точно глазки египетских скарабеев. И хотя ветер дул в сторону Канала, Бену почудился запах корицы и каких-то других пряностей, гниющих погребальных одежд, отдающих лекарствами, песком и запекшейся кровью такой давности, что она казалась крупицами ржавчины. — Мы все тут летаем, плаваем, — проворчал клоун, и Бен с ужасом понял, что каким-то немыслимым образом до моста дотянулась и оказалась прямо у ботинка сухая изогнутая рука с шелушащейся кожей. Кожа шелестела и даже хлопала на ветру, точно флажки, сквозь нее просвечивала желтоватая кость, по цвету будто слоновая. Одним, по сути дела, бесплотным пальцем клоун прошелся по носку ботинка, как будто ласкал его. И Бен со всех ног пустился бежать, стуча ботинками по железу моста, в ушах его всю дорогу не смолкал фабричный гудок и смолк лишь тогда, когда он добежал до другого берега. «Нет, это, должно быть, мираж. Наверное, мираж». Клоун никак не мог приблизиться к нему за десять — пятнадцать секунд, когда Бен еще на мосту услышал фабричный гудок. Но страх был вовсе не миражем; горячие слезы, брызнувшие из глаз и застывшие на морозе через секунду, тоже были реальны. Бен бежал, стуча ботинками по тротуару. Он слышал за спиной, как мумия, облаченная в клоунский костюм, взбирается со льда Канала на мост, скрежеща своими древними, окаменелыми ногтями по железу. Ее сухожилия скрипели, как несмазанные двери. Бен слышал сухое, свистящее дыхание, вырывавшееся из ноздрей мумии, ноздрей, высохших, точно туннели под пирамидой Хеопса. До него доносился пряный запах специй и песка. Бен понял, что через мгновение когтистые руки мумии опустятся ему на плечи. Они схватят его и повернут к себе, и он оторопело будет смотреть на это морщинистое лицо, расплывшееся в ухмылке. Гнилой запах изо рта клоуна обдаст его волнами, и он захлебнется. И над ним склонятся эти черные глазные впадины, светя на него тусклым огнем. Беззубый рот раскроется, точно в зевоте, и он, Бен, получит воздушный шар. Один, а может, и все. Сколько угодно шаров. Но когда он, рыдая и задыхаясь, добежал до угла своей улицы (сердце его бешено колотилось, отдаваясь в ушах) и оглянулся, на улице никого не было. На горбатом мосту с низким бетонным парапетом тоже никого не было. С того места, где стоял Бен, Канала не было видно, но он почувствовал, что если бы и видел, то все равно ничего бы на нем не нашел. Нет, если мумия не галлюцинация и не мираж, если она настоящая, она бы поджидала его под мостом, точно злой тролль из «Трех козлят». Да, под мостом. Затаившись, прячась от посторонних глаз. Бен поспешил домой, оглядываясь через каждые пять метров, и наконец дверь надежно за ним захлопнулась, затворилась; Бен задвинул засов. У матери был на редкость трудный день на работе, она пришла усталая как выжатый лимон и, по сути дела, даже не успела соскучиться по нему. Бен объяснил, что задержался в школе: помогал миссис Дуглас принимать на учет учебники. Затем сел за стол и подкрепился лапшой с остатками рождественской индейки. Умял три порции, после этого мумия показалась чем-то далеким, сказочным, точно сновидение. Она была нереальной; подобные вещи всегда нереальны, они оживают только в перерывах между рекламой и ночными фильмами по телевизору в субботние дневные сеансы, когда за четвертак можно посмотреть два фильма ужасов, а если б был еще один четвертак, так можно накупить хрустящих хлопьев кукурузы и наесться до отвала. Нет, все это было ненастоящее — телемонстры, монстры из кинофильмов и комиксов, все они были как бы понарошку. И только когда наступало время ложиться спать, а сон не шел, только когда четыре конфеты в шуршащих обертках были съедены, а сама кровать превращалась в озеро прогорклых снов, и ветер завывал на улице, и было страшно взглянуть в окно, потому что там могло появиться это лицо, осклабившееся в ухмылке, высушенное, как старый лист, с черными глазными впадинами, откуда тускло светились алмазные бусины, только когда когтистая рука с шелушащейся кожей протягивала связку шаров и раздавался голос: «Посмотри, что тут. Возьми шарик, покорми слонов, покатайся на дьявольской карусели, на горках. Знаешь, Бен, как ты полетишь…» Только тогда… 12 Бен почувствовал, что задыхается, и проснулся; сон про мумию еще не рассеялся, темнота, окружавшая его со всех сторон, казалось, вибрировала, и Бена охватила паника. Он увидел свет и пополз ему навстречу. Он выбрался на солнечный свет, где слышалось журчание ручья, и все опять встало на свои места. Было лето, а не зима. Мумия не утащила его в подземный склеп. Бен сам спрятался от больших ребят в пустую песчаную нору под деревом, наполовину вырванным из земли. Он был на Пустырях. Генри и его дружки, оставшись с носом, сорвали злобу на двух ребятах, игравших у ручья: им не удалось найти Бена и отыграться на нем по-крупному. «Ку-ку, мальки. Хорошая была плотинка, но вам без нее будет лучше». Помрачнев при этом воспоминании, Бен окинул взглядом свою порванную, измазанную грязью одежду. Мама спустит с него семь шкур. Он спал недолго и не успел закоченеть от холода. Бен соскользнул с насыпи и, дрожа при каждом шаге, двинулся вдоль ручья. Тело гудело, свербило и ныло, казалось, на каждом дюйме открытой солнцу кожи запеклась или запекается кровь. Ребята, строившие на ручье плотину, конечно, ушли, утешал себя Бен. Он не представлял себе, как долго он спал, но даже если предположить, что всего полчаса, встреча с Генри и его компанией наверняка убедила Денбро и его приятеля, что им для их же здоровья полезней другое место, причем чем дальше отсюда, тем лучше, — какое-нибудь Тимбукту лучше всего. С мрачными мыслями он ковылял вдоль ручья, понимая, что если его враги вернутся, у него нет никаких шансов от них убежать. Впрочем, это его мало заботило. Он обогнул крутую излучину ручья и на мгновение остановился и оглянулся. Строители все еще торчали на берегу. Один из них действительно оказался Биллом Заикой. Он стоял на коленях перед своим товарищем, который сидел, прислонившись спиной к крутому берегу. Голова у него была запрокинута и на шее выступил треугольник кадыка. Под носом и на подбородке запеклась кровь, по шее двумя полосами тянулись ручейки крови. В руке он сжимал какой-то белый предмет. Билл Заика резко обернулся и увидел Бена. Бен в смятении заметил, что с парнем, запрокинувшим голову, дело дрянь. Заметил и с тоской подумал: «Когда же наконец кончится этот кошмарный день!» — М-м-может б-быть, т-ты мне по-поможешь, — пробормотал Денбро. — У н-него ас-спиратор пуст. А в-вдруг он того… Лицо его застыло, побагровело. Он усиленно подбирал слово и захлебывался как пулемет. Изо рта у него брызгала слюна; так прошло, наверное, полминуты, когда Бен наконец понял, что Денбро пытается произнести «того, умрет».