И так во всем, что касается единоборств. Для меня нет спортивных единоборств. Я не могу останавливать руку в сантиметре от головы, имитируя удар, как это делается во многих секциях единоборств. Я обязательно ударю. И тогда – что получится, то и получится. Приведя в чувство всех побитых (слава богу, никого не покалечил, и ничего им не сломал), мы потом еще часа полтора или два сидели у тренера в закутке, гордо именуемом «тренерской». Разговаривали обо всем на свете. Тренер спрашивал, мы отвечали – что могли отвечали, само собой – без особых подробностей. Все видели Шелепина и Семичастного по телевизору, все видели рядом с ними меня и американского президента, так что вопросов было выше крыши. В общем – пили чай, болтали, а когда настало время уходить – очень тепло попрощались. Хороший человек Виктор, советский человек. И очень хочется, чтобы он так и остался советским человеком. Люди его возраста в начале девяностых, когда совершился развал государства, в первую очередь попали под каток наступающего агрессивного капитализма. Нищета, безнадега…никакого выхода. Спортсмены продавали свои медали и спивались. Или уходили в криминал, тренируя всевозможные «бригады», иногда становясь самыми настоящими «крестными отцами». Я не хочу такой судьбы Виктору, и надеюсь – сделал все, чтобы этого не случилось. А наутро мы вылетели в Москву. АН-24 завывал как бомбардировщик, заглушая голоса, да и разговаривать не хотелось. Я вспоминал прошедшую поездку, и почему-то в душе у меня было пустынно, как в казахской степи. Ну вот посмотрел я на мать, на деда, даже на себя самого – шпингалета. И что? Легче мне стало? Что я вообще хотел получить от этой встречи? Ждал, что мама кинется мне в объятия – «Сынок!»?! Глупо, точно. А почему-то все-таки досадно. Не моя это мама, а того, маленького Мишки, у которого наверное теперь будет совсем другая судьба. Никакого тебе Афгана, никаких чеченских войн. Кем он вырастет? Чем будет заниматься? Я не знаю. Надеюсь, все у него будет хорошо. А я попробую ему помочь. Стану следить за его жизнью и помогать – деньгами, связями – чем смогу. А там уж – что получится, то и получится. А МОЮ маму я никогда больше не увижу. Кроме как на фотографии. Или на овале памятника. И от этого мне очень и очень горько. * * * – Ну как тебе тут? – Лена довольно улыбнулась, и сделала фото. Настя вздохнула, и недовольно помотала головой: – Честно тебе сказать? – Честно! – еще шире расплылась в улыбке Лена. – Грязно, и слишком много черных – пожала плечами Настя. – Ты нацистка! – хихикнула Лена – Ты не любишь черных! – Я не люблю черных? – деланно удивилась Настя, и тут же заключила – Я не люблю расизм и негров. А если серьезно…да, я не люблю черных. От них постоянно исходит опасность. А моя работа – тебя от этой опасности оградить. Ты же таскаешься по таким местам, где тебя легко могут прихватить! И мне придется сильно постараться, чтобы тебя отбить. А мне это надо? – То есть ты готова только лишь сидеть на месте, толстеть, наедать задницу и ничего не делать за свою зарплату? – горестно подытожила Лена. – Да, именно так! – довольно кивнула Настя – Наедать задницу и ничего не делать. За мою – между прочим, и не такую уж великую! – зарплату. – Триста тысяч в месяц – невеликая? – возмутилась Лена – Да еще и премии, обеспечение одеждой, обувью, питанием и проживанием! И не стыдно?! – Не-а – ухмыльнулась Настя – Вот совершенно не стыдно! Ты меня втравишь…как там у вас в тусовке это называется? А! В блудняк. И мне прострелят башку. Или чего хуже – толстую задницу, наеденную на ваших буржуйских харчах, и не понадобится мне эта зарплата. Так что давай-ка отсюда валить – вон, уже к нам подтягивается «черный брат». Она заговорила по-французски, обращаясь к черному как ночь молодому чернокожему с со связкой «золотых» колец на проволоке: – Чего тебе надо? – Эй…сестренки! Купите кольца! Золотые! Точно, стопроцентно золотые! Дешево! Всего по двести ойро отдам! – Пошел в жопу – ласково ответила Настя, и подхватила руку недоумевающей Лены, которая по-французски не в зуб ногой. – Ты чо, сука, как со мной разговариваешь, белая сука?! – негр вихлялся и махал руками еще энергичнее чем в самом начале разговора, а еще – вопил так, что наверное его было слышно на самой верхушке Эйфелевой башни, у подножия которой они с Леной сейчас бродили. Через несколько секунд стало совершенно ясно – чего он так раскричался. Будто из воздуха материализовались еще трое чернокожих – толстогубых, будто вымазанных ваксой. Они лоснились и блестели, как начищенные сапоги, и пахло от них мускусом, чем-то звериным. Говорят, что это животное начало в чернокожих стало нравится некоторым рафинированным европейским дамочкам, считающим, что чернокожие парни априори неутомимые любовники. Дамочек возбуждает и этот звериный запах, и грубость любовников, и мысль о том, что те, такие правильные, такие добропорядочные вдруг окунаются в самую что ни на есть помойку, отдаваясь «полулюдям», «полузверям». И наслаждаются своим падением, прикосновением к запретному плоду. Настя никогда не была такой женщиной, более того, после работы нелегалкой за рубежом она испытывала стойкую неприязнь к чернокожим, хотя никогда бы этого не высказала прилюдно. И это притом, что ее воспитали в духе интернационализма, воспитали на книжках вроде «Хижины дяди Тома» и про негритенка Максимку! Но жизнь показала, что все очень даже непросто. И что этим вот толстогубым парням доверять нужно в последнюю очередь. Уж очень они не любят белых. И вообще – никого не любят кроме себя, таких красивых, сильных, крутых – пока не надавали по заднице. Расизм? Наверное, да. Но вот посмотришь на этих парней, которые вьются вокруг Эйфелевой башни и пытаются что-то впарить туристам, а при возможности – их еще ограбить, избить – и сразу делаешься немного расистом. Настя оглянулась в поисках копа, но как это всегда бывает в любой стране мира – коп, который вроде как мелькал где-то на горизонте, испарился, будто его и не было. Ни один полицейский мира не в восторге от того, что ему придется влипнуть в разборку каких-то там прохожих. А если к этому добавить правило, по которому черный всегда прав, что бы не произошло, то положение того же копа становится еще на порядок отвратительнее Он должен поддерживать порядок, но одновременно никак не ущемить права черных делать то, что они хотят. Стоит огреть такую вот мразь дубинкой – за дело огреть – и тут же тебе вчинят иск на сотни тысяч ойро за то, что ты обидел несчастного черного парня. А то, что этот парень мошенник, вор и грабитель – никого по большому счету не интересует. – Пойдем, Лена! – Настя ускорила шаг, и Лена покорно потащилась за ней – как вагончик за паровозом. Увы, спокойно уйти им не дали. Один из черных – огромный толстый парень ростом под два метра умудрился уцепиться за руку Лены, и теперь служил самым что ни на есть натуральным якорем. Второй, тот самый, с кольцами – схватился за рукав куртки Насти и начал быстро, брызгая слюнями втирать что-то про то, что обе белые суки по жизни должны им, любимому богами черному народу, а потому пускай вытряхивают карманы с целью компенсации черному братству за утерянную в процессе рабства невинность и надежду на лучшее. Настя ничего вытряхивать не стала. Резкий, короткий, невидный удар в печень заставил губошлепа согнуться, а потом он упал и замер на плитах мостовой в позе эмбриона. Толстяк, схвативший Лену успел только вытаращить глаза. Но следом упал и он – после жестокого пинка в пах и коленом в переносицу. – Бежим! – Настя схватила оцепеневшую Лену за руку и они помчались прочь, подгоняемые свистками полицейских. Интересно было то, что когда Настю и Лену остановили и едва не избили – ни одного полицейского рядом не было. Стоило завалить двух гадов – тут как тут, появились, будто из-под земли! Подлые твари. Толерантные! Девчонок, которые сумели себя защитить – в кутузку. А черных, устроивших вымогаловку прямо под Эйфелевой башней – пальцем никто не трогает. Жалкая нация! Гнилая! То-то они Гитлеру сдались просто-таки с радостными криками. Они бежали что есть сил минут пять, углубляясь в центр Парижа. Свистки позади них уже затихли, но девушки бежали и бежали, пока Лена, тяжело, со свистом дыша, не сообщила Насте, сгибаясь в три погибели: – Меня щас вырвет! Я больше не могу! Настя кивнула, и остановилась рядом, оглядываясь по сторонам. В принципе они уже хорошо отбежали, можно сказать – запутали следы. Но…береженого бог бережет, а не береженого – конвой стережет, как любил говорить Карпов. Хмм…любил? Он и сейчас любит. Только там, далеко, в другом мире. – Нужно уходить – потребовала Настя, у которой просто-таки звенел в голове красный сигнал опасности – Давай, потихоньку! Не можешь идти – я тебя понесу. – Сама! – Лена сделала еще несколько глубоких вдохов и заковыляла дальше – Вот что значит забросить фитнес! – А я тебе говорила – хмыкнула Настя, принюхиваясь и оглядываясь по сторонам. Пахло дымом, и ей показалось, что откуда-то доносятся крики. Минут через пятнадцать она поняла – откуда идут эти крики, ранее почти полностью терявшиеся между старыми домами. Сделав очередной поворот за дом на перекрестке, они буквально напоролись на колонну людей, одетых в желтые жилеты. Те вопили что-то неразборчивое, вроде как кляли правительство и лично Макрона. На плакате одного из парней – «Макрон уходи!» У другого – «Маню пошел вон!» и все в таком духе. Где-то завывали сирены, люди вопили, радостно хохотали, свистели, завывали – шла нормальная повседневная жизнь Парижа. Настя с тоской вздохнула – вот же занес черт в эту Францию! Да прямиком в гребаный Париж! В ее времени, в ее мире, Париж был благовоспитанным чистым городом, где если и встретишь чернокожего человека, так одного из многих сотен прохожих. А сейчас…такое ощущение, что Париж стал африканским городом. И само отвратительное – эти африканцы чувствуют себя хозяевами, и как следствие – не собираются отвечать за свои преступления. Перед кем отвечать? Перед этими ничтожествами? Белыми рабами? Как изменилась жизнь за пятьдесят лет! Как ЛЮДИ изменились за пятьдесят лет! Что с ними сталось?! При президенте Де Голле, и даже при Помпиду – такого никогда бы не случилось. За пятьдесят лет Европа абсолютно деградировала – Настя читала информацию со всего света, и знала, что такое как в Париже происходит во всех европейских странах. Кроме некоторых. Например, та же Чехия плевала на указания Евросоюза в плане приема мигрантов, и закрыла для них границу. Чешский президент заявил, что мигранты несут угрозу европейской культуре, и был в этом совершенно прав – стоит только посмотреть на ту же Францию, или Германию, утонувших в мутной волне мигрантского криминала. Вот надо же было Ленке взять, и потребовать, чтобы их отправили в Париж! Какого хрена тут делать?! Среди толп очумелых злобных негритосов?! После того, как Настя поубивала негодяев, охотившихся за Леной, встал вопрос: куда-то надо свалить! И подальше, чтобы все утихло, и Лена не мелькала на глазах. На всякий случай. Вдруг исчезновение толпы молодняка свяжут с ней и попробуют выбить информацию из нее, и само собой – из Насти. Трупы ликвидировали, машины спрятали – деньги животворящие и не то делают. Разобрать машины на запчасти и отправить запчасти в дальние регионы – это достаточно несложно, хотя и технически трудоемко. Главное – уничтожить номерные детали, чтобы и следа от них не осталось. Ну а трупы…в кислоту, и…не было никаких трупов. Много трупов? Так и кислоты в мире немало. После серной кислоты не остается ничего, кроме мерзкой вонючей слизи. Настя это знала. Она и руководила процессов уничтожения улик, следя за тем, чтобы не осталось ничего, указывающего на нее и на Лену. Ее учили таким вещам в Академии, как ее называли в ГРУ. Ее там много чему научили. В том числе – скрывать улики. Трупы и суток не пролежали, и уже превратились в слизь, которую потом вылили на землю в заброшенном каменном карьере по дороге в Татищево. С машинами было сложнее, но и они через сутки уже были разбросаны по кускам, а номера на раме и в других местах выжжены дуговой сваркой. А на третьи сутки они с Леной уже летели в Париж, оставив разбираться с возможными проблемами многоумного отца Лены. Настя вообще-то предлагала отсидеться в Греции, где-нибудь на Корфу, но Лена начала вопить, что желает в Париж – вот и оказались они сейчас возле толпы оголтелых желтых жилетов. У Лены был загранпаспорт с открытой шенгенской визой, Насте его тоже «сделали» и открыли визу – буквально за два дня. Деньги – это деньги. За деньги сейчас можно купить все – даже здоровье. Вон, миллиардер, девять сердец одно за другим умудрился себе пересадить. Одно откажет – ему другое вшивают. Только плати! Правда ему это все равно не помогло…смерть если возьмется – все равно свою добычу достанет. Купили путевку на двоих, и в первый же день в Париже отправились гулять по городу. А куда идет турист в Париже в первую очередь? Где он может сделать самые дурацкие и тупые фотки? Конечно же на Марсовом поле! Святое дело – изобразить, что ты держишь на ладони Эйфелеву башню. А потом сразу же эту тупую фотку заинстаграммить под восхищенные лайки своих подружек-завистниц. Глупость, конечно, отправляться во Францию в период пандемии, да еще и во время парижских бунтов – то желтые жилеты шастают, желая искоренить из власти любителя бабулек и молодых негров, то ковид-диссиденты протестуют против масок и пандемии, будто если они сейчас пройдутся по городу в гордом шествии, пандемия рассосется и люди не будут умирать от ковида. Тупо, но понятно – в основном молодые, они-то точно не умрут от вируса, а им хочется веселиться и бродить везде без всяких ограничений. Мда…хорошо что у Лены и Насти имелись свежие справки на отсутствие вируса, иначе бы их точно не пустили во Францию. А может и плохо, что были – вот не пустили бы, и не оказались они в этом «бурливом горниле». Но что поделаешь с упертой девкой? Захотела, и получила! Любимая доченька… И плевать, что здесь можно огрести по кумполу полицейской дубинкой, или булыжником, вывороченным из мостовой – это тебе не «Мордор»… – Вот они! – Настя услышала это позади себя (на французском кричали, между прочим – неужели свой язык забыли?!), и с досадой увидела, как к ней бегут человек десять чернокожих парней разной комплекции, но единого стремления нарушить целостность кожных покровов двух наглых туристок. И не только кожных покровов, но и внутренних органов – так как у нескольких в руках поблескивали очень неприятные на вид ножи. Тут и вспомнишь из старого черно-белого фильма комедии-ужастика: «Он вынул из кармана небольшой, отвратительного вида пистолет». У этих ублюдков ножи были отвратительного вида, но вовсе даже не маленькие. У двоих вообще что-то вроде здоровенных тесаков-мачете. Остальные поменьше, но если воткнуть в живот – вылезет из спины. Голова работала четко и ясно – против толпы с ножами шансов никаких. Вообще – не малейших. Уложит двоих-троих, остальные на куски порежут. А кроме того – Лену не убережешь. Что делать? Настя схватила Лену за руку и бросилась в толпу демонстрантов, истошно крича и показывая пальцем на бегущих следом негодяев: – Помогите! Французы, помогите! Черные насилуют! Убивают! Черные напали! У них ножи! Помогите! Бей черных! Бей! Кто-то отшатнулся, увидев вооруженных чернокожих, кто-то опасливо отбежал в сторону, но большинство мужчин в колонне желтых жилетов начали вопить, завывать, и в черных полетели камни и арматурины. Здоровенный булыжник врезался в лицо толстого, того самого, которого вырубила Настя. Упал длинный вихлястый парень с тесаком – его ударили обрезком трубы. Третьему на шею сзади бросился небольшой, крепкий парень в ветровке с надписью: «Долой Макрона!», и чернокожий упал, не выдержав неожиданной атаки с тылу. Колонна закипела, к месту избиения стягивались еще желтые жилеты – черных топтали, размазывали их по мостовой. Крики: «Бей мигрантов! Бей! Они насилуют наших женщин! Долой Макрона с его черными! Бей черных!» – неслись уже отовсюду. Случайно проходившие мимо черные парни были пойманы и забиты до полусмерти. Досталось и женщинам – одна чернокожая толстуха со своей такой же габаритной подругой, не в добрый час оказавшаяся рядом с колонной протестующих – обе получили сотрясение мозга и сильные ушибы ягодичной области. Проще говоря – их задницы превратили в сплошной синяк. «Жилеты» сбили их с ног и радостно хохоча, пороли всем, что попалось под руку, приговаривая: «Нажрали задницы на французских багетах!». Отпустили их только тогда, когда те потеряли сознание и замерли на тротуаре здоровенными кучами мусора. Неинтересно лупить толстые задницы, когда их хозяйки не визжат и не просят отпустить. Казалось, к стогу сена, облитому бензином, поднесли горящую спичку. Все, что таилось, все, что сдерживалось в душах французов – вылетело наружу с яростным кличем: «Бей черных!». Куда только девалась хваленая европейская толерантность! Зря Макрон обнимался с голыми чернокожими юношами. Аукнулось это и ему, и всем чернокожим, которые попались на пути колонны. Были избиты не только бандиты, гнавшиеся за Настей – как потом раскопали ушлые журналисты, в этот день погибли тринадцать чернокожих мужчин и две чернокожие женщины. Травмы с различной степенью тяжести получили около ста пятидесяти чернокожих, и это приблизительные данные, так как многие избитые протестующими не обращались за помощью в официальные медицинские учреждения. Газеты потом назвали это событие позором, полной деградацией толерантности, а еще – провалом политики Макрона. И никто не смог сказать – кто первый крикнул: «Бей черных!» Среди погибших оказались пятеро чернокожих из той компании, что гналась за Настей и Леной. Но они этого уже не узнали. Пробившись через толпу «жилетов», бросились в гостиницу, собрали вещи и скоро уже ехали в аэропорт. А еще чуть позже – сидели в удобных креслах бизнес-класса самолета, летевшего на Корфу, и пили белое вино, наслаждаясь покоем и безопасностью. Денег на карте Лены хватало на все ее причуды, так что за будущее она не беспокоилась. И кстати сказать – признала, что ее идея посетить Париж была в корне ошибочной. Слава богу – у них шенгенская виза, и слава богу, что Греция ослабила карантин. Теперь путешественников в нее пускают. Сейчас там не жарко, но очень тепло, и море еще не успело остыть. И…никаких тебе черных бандитов и патриотичных «жилетов». Только хитромудрые греки, вкусная еда и ласковое солнце. Уж месяц-то они там точно пересидят! А потом видно будет. Может вообще на Кубу слетают. На солнце поджариться. Деньги есть, идеи есть – кто их остановит? Если только чертова пандемия… Глава 8 Корфу, Корфу…любовь моя! – так говорил Карпов, когда вспоминал, как однажды с женой, дочкой и зятем ездили на этот благословенный остров. Это он так говорил, чуть не с придыханием – вроде в шутку, но на самом деле было видно, что вспоминать ему очень приятно. С его же слов – возили его с женой дочка с зятем. Зять компьютерщик, хорошо зарабатывал, вот они и потащили Карпова с собой, зная, что и Михаил, и Надя всегда мечтали побывать на Корфу – после того, как начитались Джеральда Даррелла. Это была их любимая книга. Вернее – их любимые книги, все книги Даррелла. И вот теперь Насте предстояло проверить – все ли так славно на этом самом острове. В полете немного выпили. Красное и белое вино давали по выбору, и вино оказалось так себе. Дешевка. Кормили какой-то малосъедобной дрянью. Это вам не советский самолет, где в завтраке красная и черная икра. Аэробус тоже не понравился. Сравнения с ИЛ-62 никакого. За те два часа, что они летели до Корфу, Настя откровенно измучилась. Длинные ноги – это хорошо, но только если ты умещаешься между рядами сидений. В противном случае приходится корчиться, изображая из себя человеческий зародыш. Так что к тому моменту, когда пассажирам предложили покинуть салон самолета, Настя была весьма раздражена, раздосадована, и…ей уже ничего не хотелось. Ни моря, ни красивых пейзажей, ни вкусной еды. Только бы плюхнуться на какой-никакой диван и вытянуть ноги, положив их на мягкий валик поручней. Почему на валик? Да потому что она редко когда помещалась на диване, с ее-то выдающимся ростом. Ноги торчали с дивана чуть ли не на полметра. Насте стоило большого труда избавиться от сутулости – при высоком росте девушка волей-неволей старается как-то…спрятаться, что ли. Все инстинкты просто вопят: «Скройся! Сделайся ниже! Прижмись к земле!» – и она прижималась. Сгибалась, сутулилась, боялась выпятить грудь (к слову сказать – очень даже немаленькую, но выглядевшую на ее торсе первым размером). И только в Академии ее отучили изображать из себя «сиротку», которая всех и всего боится. Надо будет – изобразит – в гриме, в специально подобранной одежде. А в своем нормальном облике она будет ходить от бедра, и выглядеть так, чтобы у мужчин возникала непроизвольная эрекция, а женщины ее подсознательно ненавидели. Настю учили правильно ходить, в том числе и для того, чтобы завлекать мужчин. Нет, именно для того – чтобы завлекать мужчин – если понадобится. Ее амплуа – роковая красотка. Это потом, после ранения, после тех тягот, что Настя перенесла, она стала серой мышкой. Серой хромой мышкой, одна нога которой короче, чем другая. Мышкой, на теле которой виднелись звездчатые следы пулевых ранений, а на лодыжке левой ноги – уродливые шрамы. Да и вообще левая нога была в икре тоньше, чем правая. Пулей или осколком вырвало большой кусок мяса, а взять это мясо организму в общем-то было и неоткуда. Так что…увы. Настя не стеснялась своих ранений, но прекрасно понимала, что конкурировать с красотками, тело которых безупречно она уже не сможет. И медовую ловушку никому тоже не устроит. Потому ее и списали из группы активных агентов, «передав на баланс» Михаилу Карпову. Считай – в нестроевики. Ну не на склад же ей идти! Или в кадры. Впрочем – эти должности ей точно не «грозили». Там свои сидят, и на такие места так просто не устроишься. Синекура! Так вот теперь, в чужом ей мире Настя стала другой. Ее раны затянулись! Она не хромает, и нога стала длиннее! От шрамов остались только воспоминания. Чистая, гладкая кожа, белая, как из мрамора, крепкая грудь стала меньше и перестала отвисать (27 лет – это не 15!), Бриджит Нильсен, да и только. Так ее Карпов называл. И кстати сказать, Настя посмотрела – а ведь точно. Она! По крайней мере – фигура похожа. Кстати, Настя еще выросла! Перед самым отъездом прошли медосмотр, оказалось – у нее не 186 см роста, а 190! Как так вышло – она не понимала. Ну ладно – можно списать на распрямившиеся, ранее сжатые позвонки, на прямую осанку, испорченную в детстве, но сразу на четыре сантиметра?! Впрочем, Настя этим обстоятельством особенно не заморачивалась. Она наслаждалась. Ей все нравилось! Новый мир, новая жизнь, здоровье, когда твоя нога не ноет и ее не дергает в сырую погоду, красота – объективно, Настя гораздо красивее той же Нильсен. Если только сравнивать с совсем молодой Нильсен, той, что еще не утеряла пухлость губ и свежесть лица? Присутствовало в Насте нечто славянское, что отличает славянских моделей на подиуме. Они не просто красивые, они…милые. Да, именно милые! Опять же – это слова Карпова, которого Настя вспоминает как Екклезиаст царя Соломона. Как говорил Карпов – красота, она ведь разная. Есть хищная, к которой и подступиться трудно, вернее – не хочется. Ожидаешь, что эта красотка тебя высмеет, оскорбит, и задрав нос удалится, гордясь своей непреходящей стервозностью. А есть красота женщин милая, когда рядом с этой женщиной уютно, светло, и хочется к ней возвращаться и возвращаться. Так вот славянская красота именно милая, и потому так ценятся наши славянские супермодели. Как ни покопайся в родословной какой-нибудь светлокожей модели – так сразу обнаружишь там славянские корни. Вон, одна из славянских моделей даже умудрилась стать женой Президента США. И немудрено! Славянские жены ценятся – за умение сопереживать мужу, за красоту, за то, что они настоящие женщины, а не эти высеры феминизма, пишущие на отвислых сиськах и животах лозунги против узурпаторов-мужчин и грязные ругательства.