И я не стал дальше ее слушать. Рванул с места так, что еще чуть-чуть и прорвал бы толстые гостиничные ковры. Подбежал к двери своего номера и сразу понял – дело хреново. За дверью слышались истеричные вопли, рыдания, а потом что-то загремело – посыпались осколки и женский голос еще громче завопил: – Суки! Суки! Ненавижу! Суки! Я ворвался в номер, и замер, не в силах поверить глазам – моя жена лежала на полу, связанная по рукам и ногам, а нежная и тихая администраторша Оленька громила номер – разбила телевизор, окна, валялись осколки хрустальной вазы посреди рассыпанных яблок. Даже дверь – и ту она умудрилась расколотить. От симпатичной девочки не осталось и следа – фурия, гарпия, а не администратор гостиницы. Жена не подавала признаков жизни и у меня внутри все захолодело – лицо ее было залито кровью, левая рука ниже локтя «украшена» широкой рубленой раной, из которой тоже текла кровь, впитываясь в ковер, лицо бледное и спокойное, какое бывает у покойников. Одно обнадеживало и заставляло думать, что она жива – зачем связывать покойников? Если только эта сумасшедшая не зарубила ее уже после того, как связала. Но я не могу представить, чтобы эта ненормальная смогла победить Ольгу в честном бою – даже имея в руках туристический топорик, которым та и совершала весь этот погром. – Ааа…вот и ты, тварь! – завопила девица и невероятно быстро подскочив к Ольге, замахнулась на нее топором – Сейчас я ей башку размозжу! Твари! Твари! – Постой! – я остановился и постарался не делать никаких резких движений – Что мы тебе сделали? Мы разве тебя обидели? Конфеты тебе купили! Со всем уважением относились! За что ты ее?! Она ведь беременна! Как ты можешь?! Ты же женщина! – Моего жениха из-за тебя повязали! И теперь расстреляют! Ты все виноват, ты! Все так хорошо было! Мы пожениться собирались! А теперь…теперь ничего не будет, ничего! Но и у тебя ничего не будет! Теперь и у тебя! Глаза. Безумные, абсолютно ненормальные глаза. Девка точно сошла с ума. И она реально опасна. Сумасшедшие вообще опасны – они, и это зафиксировано в истории психиатрии, иногда выдают такое…что просто ни в сказке сказать, ни пером описать. Помню читал книгу, каким-то чудом приблудившуюся у нас в домашней библиотеке – «Судебная психиатрия» она называлас – так вот там описывался случай, когда один психбольной сбежал из лечебницы и его преследовали на автомобиле. Он бежал прямо по дороге (больной же!), и кому-то из преследующих его санитаров пришло в голову замерить скорость беглеца. Так вот тот десять минут бежал со скоростью пятьдесят километров в час, что на самом деле есть мировой рекорд. Ну да, надо учесть, что спидометр автомобиля завышает скорость километров на десять в час, но даже если сорок километров в час – какой-то там ботаник бежит стайерскую дистанцию быстрее чемпионов! А еще описывались примеры извращенной логики больных. Вот показательный случай: группа больных копалась в саду – деревья окучивали. Вдруг один псих напал на соседа и забил его до смерти лопатой. Потом побежал на кухню и сказал, чтобы порцию убитого отдали ему, так как тот на обед не придет. Но тут еще имел место синдром берсерка – воина викингов, которые в битве впадали в боевое безумие и не чувствовали боли, а кроме того – получали невероятную физическую силу и скорость. Ученые современности так и не пришли к однозначному выводу – то ли берсерки были сумасшедшими, умело вызывающими у себя приступ боевого безумия, то ли вульгарно обкуривались наркотическими грибами. В любом случае – чем еще отличались берсерки, так это неспособностью соображать и выстраивать логические построения. Например, такого типа: «Это свой, его нельзя убивать». Били всех подряд, кто подвернется под руку – и своих, и чужих. Потому их боялись и соратники. И вот передо мной берсерк в юбке, и даже боевой топорик в руках присутствует. Одно радовало – Ольга еще жива, а если жива и голова у нее цела – мы еще повоюем! – Что тут?! – послышался шепот у меня за спиной. Это был Афонин – видимо Алексей остался помогать раненой администраторше. – Херово тут – пробормотал я, и протянул руку назад – Пистолет! Дай пистолет! – Ты что?! – забормотал Афонин – Это табельное оружие! С какой стати?! Не дам! Он выглянул из-за плеча и охнул, увидев берсерка в юбке, залитую кровью по самую шею: – О черт! Дай я! – Мне, мне дай! – рыкнул я, попытался выхватить пистолет из руки опера, но тот отдернул руку (не ломать же ее?!) и сходу выстрелил в размахивающую топором девку. И…промазал. Он выстрелил три раза подряд, умудрившись все пули послать мимо цели – только одна пуля задела плечо безумной девки, что только еще больше ее разъярило. А она с рычанием, что-то нечленораздельно выкрикивая, несколько раз ударила топором – только не по голове Ольги, а…по животу. Я не понял, что именно она вопила, да и некогда было разбираться – подсечкой сбил опера с ног, а когда он грохнулся на спину, выхватил у него пистолет и одним выстрелом снес безумице верхнюю часть черепа. Я стрелял снизу, не целясь, «по-ковбойски» – некогда было разгибаться и целиться. Каждый из нанесенных ударов мог оказаться последним для моей жены. И еще не успело упасть тело преступницы, как я выронил пистолет и бросился к Ольге. Она была жива, и как ни странно – пришла в себя. Смотрела на меня непонимающе, будто сквозь сон. Рубленая рана на голове открывала белую кость черепной коробки – скальп сдвинулся на сторону. Но Ольга была жива. Не так просто убить человека, в котором живет частичка меня. Моя кровь. А потом я посмотрел на ее живот – плоский, красивый животик, который мне так нравился, и который заметно округлился в последние месяцы. И внутри у меня все похолодело. Вместо живота – кровавое месиво из мышц, кишок, и…я даже думать не хотел об ЭТОМ. – Плохо дело, да? – тихо спросила Ольга, будто не чувствуя боли. Впрочем – она скорее всего и не чувствовала – шок. – Не разговаривай! – выдавил я из себя – не трать силы! – Я думала, это ты… – судорожно вздохнув, от чего кровь из разрубленных мышц живота потекла еще сильнее – Открыла, не спросив, а она топором. Потеряла сознание. Очнулась – она бегает, все ломает. Я опять выключилась. Я умру, да? – Не умрешь – стараясь, чтобы голос не сорвался сказал я, и обернувшись к подошедшему Алексею, приказал – Еще скорую, быстро! – Уже едет! – кивнул он. За спиной послышались шаги и Афонин зло сказал: – Я напишу рапорт! Ты напал на меня! Пистолет отнял! Убил подозреваемую! Я медленно встал, повернулся к нему – он отшатнулся, видимо все понял. Но уклониться не успел. Прямым ударом я сломал ему нос, потом подскочил к упавшему оперативнику и начал его пинать. Опомнился только тогда, когда Алексей схватил меня сзади, обхватив кольцом рук, и я совершенно автоматически зашвырнул его через всю комнату, едва не сломав ему шею о стену. Извиняться не стал – не надо подходить ко мне сзади. Вот и огреб. Потом появилась скорая – довольно-таки быстро, минут через пятнадцать. Врачи сделали Ольге укол и унесли ее на носилках. Я и Алексей помогали нести. Я порывался ехать со скорой, но уже понаехала куча народа, начиная с криминалистических групп сразу из двух ведомств, и пока они выясняли, кто здесь должен работать (менты с удовольствием перекинули ответственность на Комитет), меня опросили, а когда закончили – сообщили, что мне придется задержаться в городе, чтобы завершить следственные действия. У меня даже взяли подписку о невыезде – что вообще-то было глупостью. Я ведь якобы сотрудник, а не рядовой гражданин. Впрочем – мне было ни до чего. Я рвался в больницу. В больнице я оказался через полтора часа после того, как Ольгу увезли на скорой. Потом еще два часа ждал в холле возле операционной, ожидая, когда закончится операция. Я сидел и тупо пялился на стену перед собой, в который уже раз пересчитывая трещинки и думая лишь об одном: нахрена?! Ну нахрена я в это влез?! Вот и результат. И кто виноват? Конечно, не Семичастный – я ведь мог и отказаться. Но все-таки влез. И огреб. Вернее не я огреб, а Ольга – но она ведь часть меня. Так что… Когда вышел врач, я сразу посмотрел ему в лицо, в глаза. Глаза никогда не врут. И они были грустными, эти самые глаза. Врач подошел ко мне, спросил: – Вы ее муж? – Я. – Жива. Состояние средней тяжести, что удивительно при таких тяжелых травмах. На удивление здоровая и крепкая женщина. Я думаю – все с ней будет хорошо. Мы ее собрали, так что жить будет. И даже рожать будет. Я посмотрел ему в глаза, и он ответил на незаданный вопрос: – Увы. Ребенка потеряла. Один из ударом пришелся ему по голове. Простите за такие подробности – ее практически разрубили надвое. Шансов не было никаких. Но повторюсь – она еще сможет родить! Через годик, через два – но сможет! Так что…вот так. Простите – я пойду, очень устал. Врач побрел по коридору, а я опустился на стул, стоявший возле кадки с пальмой, и обхватил голову руками. Все. Все сказано. Эта тварь убила моего ребенка. И этот гад убил! Если бы он дал мне пистолет – я бы уложил сумасшедшую с одного выстрела, а он, трясущимися руками…мразь! Мало я ему рожу набил! * * * Как оказалось – рожу я этому придурку набил все-таки неслабо. Ему пришлось лечиться в госпитале – сломанный нос, выбитые зубы, сломанные три ребра. Было служебное расследование, и я метался между следователем и больницей, в которой лежала Ольга. Я добился, чтобы меня туда пускали, и чтобы ей выделили отдельную палату. А еще – потребовал, чтобы у меня взяли кровь и влили ей. После вливания моей крови выздоровление пошло ударными темпами. Едва не дошло до уголовного дела, пока не вмешался Семичастный, который со мной связался, и которому я в подробностях все рассказал. Он мне выговорил за рукоприкладство, и…в общем-то все. Его задание я выполнил, а то, что в конце возник эксцесс исполнителя – так всякое бывает. Особенно если у этого самого исполнителя по вине некого придурка убивают родного сына. Это был сын, да. Я похоронил его на местном кладбище. Маленький, как игрушечный гробик нес на руках, и сам его опустил, спрыгнув в могилу. Пусть он еще и не родился, пусть его вырвали из чрева матери, но он уже был человеком, он был моим сыном. А значит – должен упокоиться как положено человеку. И памятник ему поставил. Без даты рождения. И без фотографии. «Владимир Михайлович Карпов». И дата смерти. Может и глупо, конечно – но не для меня. Кто-то скажет, что он еще не был человеком, что это только зародыш, но…пусть тот, кто это скажет, бросает своих мертвых детей в канаву. А я своего сына похоронил как положено. Гранитная глыба с полированной поверхность, и на ней имя. В процессе расследования выяснилось, что опер, который говорил, что подсадил Оленьку в гостиницу и был ее женихом. Когда здание обложили, он позвонил ей, попрощался и рассказал, кто виноват в том, что их счастье разрушено. Этот самый опер врет, что он, якобы, не давал своей невесте задания убить жену своего обидчика, что просто попрощался без всяких далеко идущих планов. Что это не было актом мести. А то, что у нее съехала крыша – так кто же знал? Но мне в это не верится. Он-то знал свою подружку лучше кого-либо другого. Знал, на что она способна. Впрочем – уже все равно. Его конечно расстреляют – статья точно расстрельная, на этих мразях висят десятки трупов. В общем – пусть о нем позаботится суд и палач. Второй администратор как ни странно выжила. Оказывается, она подслушала разговор Оленьки с женихом по параллельному телефону, и все поняла. И не нашла ничего лучшего, как попрекнуть ту криминалом и заявить, что всегда чувствовала в ней гнильцу. Ну и получила – портняжные ножницы в грудь и живот. Именно после того, как Оленька завалила свою сослуживицу, у нее скорее всего и окончательно съехала крыша. Она пошла в подсобку, взяла топорик, невесть откуда взявшийся в бендешке уборщицы, и пошла устанавливать справедливость – так, как она ее понимала. Теперь уже и не узнаешь – что творилось в этой безумной голове. Я продолжал жить в той же гостинице, только в другом номере – оплачивал ее Комитет – по указанию Семичастного. Впрочем – мне на это было плевать. Какая разница, где жить? Номер, где мы жили был разгромлен начисто, там сейчас шел ремонт. Ольга выздоравливала, вот только улыбаться она перестала. Совсем. Нет, она меня не возненавидела, относилась ко мне ровно, благодарно, и без злобы. Я ей все рассказал, начиная от просьбы Семичастного и заканчивая всеми обстоятельствами дела. Не упустил отметить роль опера, который не дал мне пистолет. И ничего не сказала о том, что мне надо было глушить опера не после того, как сумасшедшая баба изрубила мою жену, а до того как. Только от этого не легче. Рассказал я и про то, что похоронил нашего с ней сына. Ольга плакала – безмолвно, молча, глядя в потолок. Потом попросила отвезти ее на могилу – когда поправится, и когда будем уезжать из города. А машину я все-таки продал. Она мне стала настолько противна, что впору толкнуть с обрыва и забыть о ней. Купил ее тот самый грек Алексей – за пять с половиной тысяч. Сам предложил – а я и не отказал. Предложил бы он три тысячи – я бы и за три отдал. Мне было абсолютно все равно, по какой цене продавать. Ну а покупатель совершенно счастлив – отмыл сиденья, и вперед, поехал! Атеист, одним словом. Ему плевать, что в машине кого-то убили и сиденья были покрыты коркой крови. Глупо, наверное, но я возненавидел Одессу. Мне противно было и грязное ее море, в котором и купаться-то противно, и ее чистые улицы, и все ее достопримечательности. Здесь убили моего сына, и я хочу поскорее отсюда убраться. И больше сюда ни ногой. Не судьба мне полюбить Одессу – что в этом времени, что в будущем – не судьба. Карма. Чем ни больше у тебя успех, тем больший откат ты можешь получить. Все в мире уравновешивается, удача и неприятности идут полосами – черными и белыми. И чем ни больше у тебя полоса белая, тем чернее может стать полоса черная. Вот и получил откат. Ну что же…что бы не случилось – все равно надо жить. И проклинать себя за то, что решил ехать в Одессу – просто глупо. Чему быть – тому не миновать – это я понимал наверное лучше всех в этом мире. Ольга после больницы стала холоднее, отчужденнее. Она часто задумывалась, отделываясь односложными ответами, а я страдал, понимая, что телесные раны излечить гораздо легче, чем душевные. Но была надежда, что время все-таки все исправит. Поживем – увидим. Глава 6 Мы вышли по приставленному к дверному проему АН-24 трапу, и я полной грудью вдохнул воздух своей малой родины. Не знаю, может мне только так кажется, но воздух Саратова очень отличается от воздуха Москвы. Или это надо назвать «атмосфера»? Москва жесткая, пахнущая автомобильной гарью, по̀том людей, которые бегут по улицам в надежде нагнать убегающее счастье. Там всегда влажно и рубаха липнет к телу, несмотря на то, что асфальт плавится от жары, а дождя не было уже минимум неделю. Влажная духота метрополитена с запахом озона, дезинфекции и человеческого пота. Саратов пахнет нагретой землей, соснами на площади Революции, которая потом стала Театральной. Цветами с огромных клумб в садике на Большой Горной перед памятниками жертвам революции. Помоями, которые нерадивые жильцы льют прямо на проезжую часть в самом центре города на улицах Зарубина и Гоголя. Пахнет степью – сухой травой и полынью, пахнет Волгой – тиной и дохлыми селедками, порубленными винтами многочисленных лодок, катеров и пароходов, жужжащим ковром покрывающих поверхность Волгоградского водохранилища. Да, именно водохранилища, потому что Волга у Саратова не настоящая Волга. Настоящая – быстрая, довольно-таки узкая, водоворотистая – ниже проклятой Волгоградской плотины, уничтожающей самую великую русскую реку, превратившей ее в застойное болото, каждое лето загнивающее на корню и несущее в своих водах зеленые волны с мириадами размножившихся в теплой мутной воде зелеными водорослями. Все равно я люблю этот город – город моего детства. Именно ЭТОТ город, город семидесятых, когда Волга еще не совсем убита, когда узкие старинные улицы еще не запружены стадом оголтелых автомобилистов за рулем своих железных коней. Когда почти у каждого частного дома стоит лодка-гулянка, то ли дожидаясь ремонта-покраски, то ли как память о том, что хозяин, когда был еще в силах, дневал и ночевал на реке, а потом его сад сладко пах копчеными лещами и судаками. Кафе-мороженые, в которых подают самый вкусный пломбир в мире – пломбир моего детства. Нет пломбира вкуснее, чем тот, который ты ел в свои восемь лет. И нет вкуснее сока, чем тот, который ты пил из граненого стакана, налитого из огромного конуса в магазине «Продукты». Огромная тетка в белом несвежем халате открывает крантик конуса, и в стакан льется янтарная струя виноградного сока – настоящего сока, не того, что ты покупал в Ленте пятьдесят лет тому вперед. А может и не настоящего сока. Может, он тоже как-нибудь подделан, но…он все равно остается самым вкусным соком в мире. Потому что это сок моего детства. И этот город, который я люблю безнадежно и навсегда – это город моего детства. Мне в нем было хорошо, так хорошо, как больше никогда уже наверное не будет. Зачем мы сюда приехали? Ну…например – чтобы проверить, все ли в порядке с квартирой Зины. Она ведь все оставила на меня – квартиру, гараж, машину «Волга», и самое главное – ее драгоценности, которые спрятаны в тайнике совсем неприметной кладовки под грудой старых ведер и тряпок. Зина, когда уезжала из дома больше чем на день – всегда прятала свои сокровища – ну так, на всякий случай. И я ее понимаю – по меркам будущего ее драгоценности тянули на несколько миллионов долларов. Кроме того – тут лежали десять тысяч наличными – чтобы не снимать деньги со сберкнижки, и сами сберкнижки, общим числом пять штук, и на каждой по двадцать тысяч рублей. Я как-то ее спросил – откуда такие деньги, она пожала плечами и сказала, что деньги достались ей от бывшего мужа, чиновника в руководстве области. Он умер, оставив ей все это богатство. А как он его добыл, каким образом сумел заработать такие деньги и купить такие драгоценности – ей неизвестно. Они уже давно жили каждый своей жизнью, и в его дела она не совалась. Кроме того – Зина как профессор и врач с мировой известностью зарабатывала очень хорошие деньги, можно сказать огромные по нынешним временам деньги (и по будущим – тоже), и у нее иногда выходило до тысячи рублей в месяц. Я как-то однажды посчитал, взяв за основу покупательную способность людей и цены на самые повседневные товары – во сколько раз рубль будущего отличается от рубля годов семидесятых. И вот что вышло – один советский рубль эквивалентен двумстам тридцати рублям будущего. Конечно же, это усредненный вариант, но он соответствует реальности. И вот если следовать этому постулату, Зина в месяц зарабатывала 230–250 тысяч рублей. Вполне пристойная зарплата, с учетом того, что она могла покупать дефицитные вещи практически за копейки, не переплачивая – прямо со складов, где этот самый дефицит хранится. Таких складов существует множество, и принадлежат они самым что ни на есть неожиданным ведомствам. Например – кто бы мог подумать, что на складах сельскохозяйственной техники и оборудования может храниться все – начиная от хороших мясных консервов и до автомобилей «Жигули», джинсы и кожаные пиджаки, мечты любого парня того времени! Знакомства Зины во всех сферах власти позволяли покупать все, что нужно человеку для обеспеченной, безбедной жизни. И эти дефициты и вкусности даже привозили на дом – после ее звонка куда надо. Честно скажу, мне это немного претило, но…я практичный человек и понимал – вставать в позу и требовать жить как все просто глупо. Любой из нас воспользуется «блатом» чтобы купить все, что ему будет нужно. Не мы такие – жизнь такая. А вот изменить эту жизнь – моя главная задача. Помню, что мне всегда было обидно – Саратов, город, который ничем не хуже той же Москвы, или Ленинграда, или Киева – живет впроголодь, в отличие от жителей этих столичных городов. Почему ТЕ люди поставлены выше нас? Почему у нас в магазине «Колбасы» люди занимают очередь с вечера и стоят с номерками на ладонях, а в той же Москве ты можешь свободно пойти и купить в магазине сосиски, сардельки, все, что тебе захочется? В очередь, но купить – под презрительные гримасы москвичей и возгласы в спину: «Понаехали! Все скупили!». А мы ведь покупали «свое». Саратовский майонез «Провансаль», самый вкусный в стране майонез, в свободной продаже которого не было никогда. Саратовскую колбасу и саратовское сливочное масло – которые прямиком шли в столичные города, города первой категории. И если я согласен, что тот же Норильск или Абакан должны быть обеспечены лучше других – ибо люди живут буквально в нечеловеческих условиях крайнего севера, то чем такие преимущества заслужили жители Риги или Таллина? Киева или Ленинграда? Обидно, понимаешь ли…