— Ага, — произнес Костоев, понимающе хмыкнув, что означало также, что допрос на сегодня окончен. Поднявшись на третий этаж, он разыскал рыжеволосого сыщика. — Вы угрожали подозреваемому? — Самую малость. — Кто вам позволил? Разве я давал указание допрашивать или тем более угрожать? — Нет, — ответил рыжеволосый сыщик. — Давайте-ка сходим к нему в камеру и посмотрим, с кем он сидит. Костоев ничуть не был удивлен, увидев молодого человека в компании двух мужчин того пошиба, что за скромное вознаграждение с удовольствием оказывают на подозреваемых физическое воздействие с целью склонить их к «признанию». — Вам бы только вынуждать людей признаваться! — прогремел Костоев. — Со мной такие вещи не проходят! Подозрение в убийстве было снято с этого молодого человека. Стремительно сменяя друг друга, появлялись все новые и новые подозреваемые, и каждый раз возникшая было надежда исчезала бесследно. У одного пожарного, о котором было известно, что он, выпив, проявляет агрессивность по отношению к женщинам, была найдена дома сумка, испачканная кровью. Однако, как оказалось, кровь принадлежала свинье, которую пожарный украл и зарезал. В ходе допросов зубных врачей, лечивших зубы некоторым из потерпевших, эти дантисты были изобличены в хищении государственного золота, идущего на протезирование зубов. Пожарного посадили за свинью, дантистов — за золото, а убийца был по-прежнему неуловим. Костоев слишком много курил. Ростов еще с прошлого века славился табаком, выпускал фирменные сигареты, и недостатка в них не ощущалось. Его грудь теpзал тяжкий кашель, в легких скапливалась мокрота. В иные дни он готов был бросить курево. Но так и не бросил. Сигареты были одним из немногих удовольствий в его одинокой жизни, проходившей в постоянных переездах. Они облегчали ожидание, обостряли мышление. Других удовольствий для него не существовало. Перед глазами Koстоева непрерывной вереницей проходили все новые и новые сексуальные преступления, их раскрытие приносило удовлетворение и вселяло надежду на будущий успех, была задержана группа мужчин, занимавшихся растлением мальчиков в русских банях, где люди, находясь а заполненных паром помещениях, хлестали себя вениками, дабы ускорить циркуляцию жизненных соков. Кое-кого из них осудили, кое-кого отпустили, но того, кого искал Костоев, среди них не оказалось. Приближались весна, и Костоев понял, что наступает время отсылать в Москву полугодовой отчет. Он мог бы доложить о проведенной им колоссальной работе — было проверено 4000 психически неполноценных людей, 680 сексуальных преступников, 480 людей, ранее обвинявшихся в сексуальных преступлениях. Из КГБ поступила информация о жителях Ростовской области, имевших видеомагнитофоны, и все они, до последнего, были допрошены. При содействии ГАИ отработаны 14 780 владельцев автомобилей и т. д. Костоев мог также доложить о вопиющей некомпетентности иных работников прокуратуры, которые с таким постоянством теряли улики по делу железнодорожные билеты, ремни, кошельки, свитера, окурки, — будто в этом состояла их главная задача. И все же, о каких бы успехах или неудачах он ни докладывал, убийцу он не поймал и в соответствии с правилами был обязан сделать запрос о продлении следствия еще на шесть месяцев, на период с 1 июля по 31 декабря 1987 года. Ростовская милиция тоже тонули в бумагах. Ее работники просматривали накопленные данные, систематизировали их и публиковали в информационных бюллетенях по операции «Лесополоса». Бюллетени содержали информацию о жертвах и причиненных им увечьях, классифицировали их по полу, возрасту, роду занятий, характеру ранений, повреждениям правого глаза, левого глаза, обоих глаз. Отдельно была представлена категория «признаки садизма». Были тут разнообразные градации по типу использованного ножа, по признакам самозащиты, по наличию спермы на теле либо одежде пострадавших, по недостающим частям тела и органам. Сами же убийства классифицировали по году, сезону, месяцу совершения преступлений, даже по дню недели, поскольку, например, искомый убийца, по-видимому, предпочитал вторник и четверг, а на третьем месте у него шла суббота. Отмечалось время, прошедшее с момента преступления до момента обнаружения тела. Во многих случаях находили только скелеты, их направляли судебным экспертам, специализирующимся на восстановлении лиц по костям черепа и остаткам тканей. В бюллетене публиковался также список подозреваемых, из которых имена двадцати двух наиболее подозрительных личностей выделялись крупным шрифтом, а остальные сорок четыре набирались мелким. Девятым среди двадцати двух главных фигур, обстоятельно отработанных на причастность к убийствам еще в 1984 году, числился Чикатило Андрей Романович, «задержанный на ж/д вокзале гор. Ростова за поведение, оскорбляющее человеческое достоинство, в связи с чем был осужден и понес наказание. Связь с операцией «Лесополоса» отсутствует. Группа крови А». С наступлением лета в Ростове вновь началась паника. Родители боялись отпускать детей на песчаные пляжи левого берега Дона. Распространялись все более жуткие слухи о том, что детей раньше уводили из школ, а теперь, во время каникул, их уводят прямо с улиц, игровых площадок, с пляжей. Ростовские евреи молились, чтобы убийца был пойман, но не оказался их соплеменником — случись такое, начались бы погромы. На юге России все еще бытовали кровавые легенды о том, что евреи во время исполнения своих ритуалов приносят в жертву христианских детей. Ростовские армяне молились, чтобы убийца не оказался армянином. С этой нацией не были связаны какие-то особые мифы, но в них и не было нужды, чтобы развязать кровавый пьяный террор. И уж конечно с удвоенным усердием молились люди, в чьих жилах текла смешанная армяно-еврейская кровь. И Костоев возносил свои молитвы — молитвы следователя, противоречивые и своеобразные. Чтобы убийца был жив. Чтобы он оказался здоров. И, как ни ужасна была сама эта мысль, чтобы он напал еще на кого-нибудь, чтобы можно было его в конце концов схватить. Расследуя дело о коррупции, Костоев завоевал симпатии жителей Ростова. И все же летом 1987 года симпатии горожан иссякли. Как всегда, пляжи Дона были заполнены купальщиками, рестораны забиты гуляками, по лесным дорожкам бродили парочки. Но любителям летних удовольствий теперь не давали покоя: в небе непрерывно гудели вертолеты следователя Костоева, о каждой влюбленной паре немедленно докладывали наземным группам разъезжавшим в автомобилях, и те, прерывая любовные сцены независимо от того, на какой они были стадии, требовали предъявить документы. Теперь Костоева проклинали с тем же воодушевлением, с каким его превозносили в старые добрые времена расследования дела о коррупции. Жители Ростова были рассержены не только потому, что им мешали наслаждаться летним отдыхом, но еще и потому, что убийцу до сих пор не поймали. Мысль о нем наполняла родительские сердца ужасом, заставляя их возносить Господу свои, родительские, молитвы: Боже, только бы не мой ребенок… Жители Ростова были возмущены: новая эра гласности лишь высветила то, что в прошлые годы было покрыто мраком неизвестности, выявила картину преступности. о существовании которой в их обществе, для них едва не идеалы ном. даже и помыслить было невозможно. Промелькнуло несколько сообщений об убийце, разгуливавшем по Ростову, но сообщения эти были столь сухи и официальны, что их появление лишь способствовало распространению все более и более жутких слухов. Теперь, когда пресса обрела свободу, люди узнали, что этот убийца намного ужаснее всего, что можно было себе представить. Костоев беседовал с родителями убитых детей. Он понимал, что их до конца жизни будут терзать страдания и горе куда более тяжкие, чем у родителей тех детей, что погибли от несчастного случая или болезни. В душе сотрудников следственной группы тоже накапливался горький осадок разочарования. Костоев видел это и на ежедневных совещаниях и на вечерних «посиделках». Многие из следователей начали терять интерес, относиться к работе спустя рукава. Но только не такие следователи, как Евгений Бакин, Владимир Казаков и Амурхан Яндиев. Они, как и Костоев, не теряли уверенности в успехе. В группе начались трения, склоки, проявились признаки ревности, уязвленного самолюбия. Многие отвергали стиль руководства Костоева, будто бы напоминавший им о сталинских временах. И все же Костоев замечал, что недовольство проявляют худшие работники. Любому, умеющему видеть, уже давно было ясно, что Костоев относится к самому себе куда жестче, чем к любому из помощников. Он потому и был требователен к себе, что рассчитывал прежде всего на собственные силы. И если окружающие не находили в себе достаточно твердости и воли, чтобы вести подобный образ жизни, — что ж, тем хуже для них. И все же нервное напряжение возрастало, ведь многие надежды так и не сбылись, постепенно терялся вкус к делу. Сам Костоев чувствовал себя не в лучшей форме. Он все больше курил, его все чаще мучил кашель, порою столь тяжелый, что он сам удивлялся, как его легкие до сих пор выдерживают подобное испытание. И хотя мебель в номере ростовской гостиницы была переставлена по его вкусу, но все же банка сардин, съеденная в номере гостиницы, и домашний обед, когда в соседней комнате звучат детские голоса, — это вещи несравнимые. Тем летом советские ВВС также внесли свой вклад в операцию «Лесополоса», предоставив следственной группе аэрофотоснимки изучаемых районов. Костоев и его сотрудники часами корпели над ними. Известно было, что убийца ездит на электричках и автобусах; но где наиболее вероятна точка его появления? Может быть, карты в состоянии тут помочь и что-то прояснить… Но и эта помощь оказывалась недостаточной. Соединив на карте точки мест, где происходили убийства, проведя скрупулезный анализ, группа тем не менее не получила ясной картины происходящего и ответа на вопрос: где искать? Почему убийца перестал убивать — ведь погода стояла отменная? Может быть, в нем проснулся человек и он, осознав, что творит, повесился? Не дай Бог! В бездействии убийцы Костоеву чудилась насмешка. В то же время по всем тюрьмам и лагерям СССР производились проверки всех арестованных за месяцы, прошедшие с момента, когда убийца совершил последнее злодеяние, и все же в глубине души Костоев был уверен, что тот гуляет на свободе — он, конечно, безмерно горд тем, что убил стольких людей, а его все еще не поймали. Вне всяких сомнений, он весьма умен, ради собственной безопасности готов сменить тактику действий. Он человек педантичный и не оставлял ни свидетелей, ни малейшей зацепки. Он вполне мог на долгие годы залечь на дно, что, впрочем, было маловероятно. Порою, проходя по улицам Ростова, Костоев видел в окружающих только потерпевших и подозреваемых. Любой подросток, практически любая женщина могли оказаться жертвой, почти любой мужчина — убийцей. Исключение составляли только старики. Даже милиционеры, которых Костоев встречал на улицах, были потенциальными подозреваемыми. Правоохранительные органы были столь тесно связаны с преступным миром, что вполне можно было ожидать их взаимопроникновения. Милиция имела в преступной среде своих людей, но и преступники тоже имели своих в милиции. Однако только милиция могла проверять своих агентов и «добровольных помощников», и ей, это особо беспокоило Костоева, нередко бывало гораздо выгоднее скрывать своих людей, чем позволять следствию их разоблачить. До сих пор Костоев получал от ростовской милиции хоть какую-то информацию. Однако он беспокоился не столько о количестве, сколько о полноте получаемых им сведений, связанных с отработкой той или иной версии. Порой, когда расследование в Ростове шло вяло, Костоев ездил в Шахты не на машине, а электричкой. Он глядел в окно на расстилавшуюся перед ним бескрайнюю ровную степь, однообразность которой нарушали лишь редкие рощицы, чаще всего — акации, иногда сосна или береза, порой — лесной орех. Некоторые из этих рощиц были знакомы Костоеву, на них словно бы лежала могильная печать преступления. «Будь Господь справедлив, он ни за что бы этого не допустил», — думал Костоев. И все-таки произошло чудо. Августовской ночью 1987 года фары автомобилей, въезжавших в Ростов со стороны левобережья Дона, вырвали из темноты фигуру молодой женщины, которая ползла на коленях по дороге, взывая о помощи. Водители замедляли ход, но, разглядев окровавленное лицо и одежду, вновь прибавляли скорость, не желая впутываться в грязное дело. И лишь когда ее окровавленные, поднятые в отчаянии руки попали в свет фар милицейской машины, та подъехала ближе и остановилась. Ночью Яндиева разбудил звонок из милиции. В ростовскую больницу привезли молодую женщину, чудом оставшуюся в живых после жестокого изнасилования и попытки убийства, — все это происходило на левом берег у Дона. Яндиев немедленно известил об этом Костоева, который в тот день находился в Москве. Новость привела Костоева в состояние лихорадочного возбуждения. Скептицизм и разочарование тут же сменились воодушевлением. Яндиев немедленно приехал в отделение интенсивной терапии. Женщина была без сознания, на ее теле обнаружили двадцать одно ножевое ранение; семнадцать из них — в область легких. Но на этом чудо не закончилось. Спустя некоторое время пострадавшая пришла в сознание. Предусмотрительный Яндиев усадил возле ее постели сотрудников милиции с карандашами и бумагой наготове. Сам он, держа в руке магнитофон, наклонился над женщиной и стал задавать вопросы. Женщина стонала, едва шептала слова, то и дело впадала в беспамятство, и в такие минуты в палате повисала такая невероятная тишина, что можно было слышать, как струится в капельнице жидкость. Яндиев продолжал осторожно и умело выпытывать подробности — как выглядел насильник, где они встретились. Мастер своего дела, Яндиев приложил все силы, чтобы из путаных показаний женщины составить нечто напоминающее описание человека, мужчины старше тридцати, с усами. По-видимому, Яндиеву и женщине удалось воссоздать весьма точный портрет преступника, потому что утром, когда милиция принялась распространять это описание, один из сотрудников опознал по нему некоего Мишу Чумаченко, бывшего сотрудника милиции, уволенного из правоохранительных органов. Дальнейшее расследование показало, что Чумаченко был наркоманом, его уволили из милиции в связи с таинственной пропажей наркотиков, конфискованных его женой-следователем, которую, как и ее мужа, отстранили от работы в органах. Этот уволенный с позором сыщик вполне укладывался в рамки версии, и теперь в распоряжении следствия оказалась жертва, которая могла опознать преступника. Чумаченко немедленно привезли в больницу. Он уже успел сбрить усы, которые еще вчера красовались на его лице, и все отрицал. Сбрил усы — ну и что такого? Это его право. Яндиеву пришла в голову идея выступить в роли кинорежиссера (при этой мысли его зеленые глаза разгорелись). Он отправил Чумаченко в ростовский театр, где тому наклеили усы. Затем были подобраны двое мужчин похожей наружности: вес, возраст, цвет кожи, волос и усов. Всем троим повесили на грудь таблички с номерами — 1, 2, 3 и каждому в отдельности велели прочесть вслух перед видеокамерой один и тот же текст, сочиненный Яндиевым: «Пойдем на левый берег Дона и закажем в кафе шашлык». Затем Яндиев вернулся в больницу с видеозаписями, монитором и оператором. Слава Богу, женщина была жива и в сознании. Установив монитор, оператор навел видеокамеру и приготовился записать реакцию женщины на то, что она увидит на экране. — Внимательно присмотритесь к этим троим мужчинам, — велел Яндиев. — У каждого из них свой номер. Вам нужно будет лишь назвать цифру. Вот первый прочитал текст Яндиева: — Пойдем на левый берег Дона и закажем в кафе шашлык. В палате был слышно лишь тяжелое дыхание женщины. На мерцающем экране появился второй, потом третий… — Второй, — сказала женщина, закрыв глаза. — Второй… Вторым и был Чумаченко. Однако вечернее представление, устроенное режиссером Яндиевым и его съемочной группой, на этом не завершилось. Был еще один, последний зритель — Чумаченко который находился в предварительном заключении. Внимательно просмотрев видеозапись, Чумаченко помолчал и наконец сказал: — Ну ладно. Да, это был я. Прием с видеозаписью оказался вполне эффективен, но, как выяснилось позже, в нем не было нужды, так как пострадавшая, крепкая деревенская женщина по имени Таня, чудесным образом выздоровела и смогла лично опознать преступника. Бывший сыщик Чумаченко прекрасно укладывался в рамки версии — он действительно пытался убить женщину и даже считал, что это ему удалось. Однако другие данные свидетельствовали о том, что он — не тот убийца, розыском которого занималась бригада Костоева. Яндиев вынудил подозреваемого к признанию, но в ходе дальнейшего следствия так и не был удовлетворен объяснениями Чумаченко по поводу его мотивов. — За что вы пытались убить Таню? — уточнял Яндиев. — Она начала спрашивать, не подцепит ли от меня сифилис. Это меня взбесило. Яндиев ни на миг этому не верил. Он полагал, что Чумаченко совершил убийство, чтобы отомстить милиции, которая уволила его и его жену. Убивая, он явно подделывался под почерк Чикатило. Костоев одобрил методы, примененные Яндиевым, и поздравил его с быстрым и удачным расследованием. И все же и у этой победы был привкус поражения. Глава 12 — Папа в гости приехал! — закричали сыновья-близнецы Костоева, одновременно и согревая, и раня его сердце. Парни росли быстрее, чем плакучая ива за окном его номера в ростовской гостинице, а Костоев совсем об этом забыл. Он приехал домой в Москву на праздники и намеревался пробыть там с 1 мая до Дня Победы, 9 мая. Ася заметила, что Исса кашляет, и кашляет сильно. Его волосы начали редеть. Она очень боялась за здоровье Иссы. Ася читала книги по медицине и проблемам питания, ставшие теперь столь важными. Она говорила Иссе, что, по ее мнению, его недомогание происходит от нехватки витаминов, которую он испытывал начиная с детства, проведенного в Казахстане. Ее слова напоминали им обоим о ссылке, в которой они побывали, и каждый раз кто-нибудь предавался воспоминаниям, от которых на глаза наворачивались слезы.