Сейчас же кто-то подошел. — Государь ждет вас. И повел нас через рельсы. Значит, сейчас все это произойдет. И нельзя отвратить? Нет, нельзя. Так надо. Нет выхода. Мы пошли, как идут люди на все самое страшное, — не совсем понимая. Иначе не пошли бы. С нас сняли верхнее платье. Мы вошли в вагон. Это был большой вагон-гостиная. Зеленый шелк по стенам. Несколько столов… старый, худой, высокий желтовато-седой генерал с аксельбантами. Это был барон Фредерикс. — Государь император сейчас выйдет. Его величество в другом вагоне. Стало еще безотраднее и тяжелее. В дверях появился государь. Он был в серой черкеске. Я не ожидал его увидеть таким. Лицо? Оно было спокойно. Мы поклонились. Государь поздоровался, подав нам руку. Движение это было скорее дружелюбно. Немного задержал взгляд на Дмитрии Павловиче… — Вы левый? — Трудно сказать, Ваше Императорское Величество. — А где Николай Владимирович? — голос Государя был ровен. Кто-то из свиты ответил, что генерал Рузский просил доложить, что он немного опоздает. — Так мы начнем без него. Жестом государь пригласил нас сесть. Сам занял место по одну сторону небольшого четырехугольного столика, придвинутого к зеленой шелковой стене. По другую сторону столика сел Гучков. Я — рядом с Гучковым, наискось от государя. Против царя был барон Фредерикс. Дмитрий Павлович сел в углу салона при входе, как бы отделяясь, как бы говоря: «Я здесь посторонний, не обращайте на меня внимание». С ним рядом я увидел генерала волосом черного и с белыми погонами. Я вспомнил, это был начальник штаба Данилов. В армии его звали «Черный». Зверев держал что-то, по виду фотографического аппарата. Иногда он, встав, замирал, делал шаг-другой в сторону, и снова замирал, но ни каких вспышек не происходило. На удивленный взгляд барона Фредерикса я шепотом произнес: «Так надо», хотя в последнем уверен не был. По лицу государя было не понять, как он к этому относится. Начал говорить Гучков. Он волновался. Говорил, очевидно, продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил не гладко, и глухо. Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо. Я не спускал с него глаз. Он изменился сильно с тех пор. Похудел. Но не в этом было дело. сейчас на лице государя была маска. Это не настоящее лицо государя. Настоящее я видел тогда, в тот первый день, когда я видел его в первый раз, когда он сказал мне: — Оно и понятно… Национальные чувства на западе России сильнее… Будем надеяться, что они передадутся и на восток. Да, они передались. Западная Россия заразила восточную национальными чувствами. Но восток заразил запад… властиборством. И вот результат. Гучков — депутат Москвы, и я — представитель Киева. Мы здесь, спасаем монархию через отречение, а Петроград? Гучков говорил о том, что происходит в столице. Он говорил правду, ничего не преувеличивая и ничего не утаивая. Он говорил то, что мы все видели в Петрограде. Другого он не мог сказать. Что делалось в России, мы не знали. Нас раздавил Петроград, а не Россия. Государь смотрел прямо перед собой, спокойно, совершенно непроницаемо. В это время вошел генерал Рузский. Он поклонился государю и, не прерывая речи Гучкова, занял место между бароном Фредериксом и мною. Гучков снова заволновался. Он подошел к тому, что, может быть, единственным выходом из положения было бы отречение от престола. Генерал Рузский наклонился ко мне и стал шептать: — По шоссе из Петрограда движутся сюда вооруженные грузовики. Неужели же ваши? Из Государственной Думы? Меня это предположение оскорбило. Я ответил шепотом, но резко: — Как это вам могло прийти в голову? Он понял. — Ну, слава богу. Я приказал их задержать. — Я могу посоветовать, обратиться к господину Звереву. Рузский кивнул. Гучков продолжал говорить об отречении. Генерал прошептал мне: — Это дело решенное. Вчера был трудный день. Буря была. — И, помолясь богу, — говорил Гучков. При этих словах по лицу государя впервые пробежало что-то… Он повернул голову и посмотрел на Гучкова с таким видом, который как бы выражал: «Этого можно было бы и не говорить». Гучков окончил. Государь ответил. После взволнованных слов А.И, голос его звучал спокойно, просто и точно. Только акцент был немножко чужой — гвардейский: — Я принял решение отречься от престола. До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила. Надеюсь, вы поймете чувства отца… Последнюю фразу он сказал тише. К этому мы не были готовы. Кажется, А.И. пробовал представить некоторые возражения. Кажется, я просил четверть часа. Посоветоваться. Но это почему-то не вышло. И мы согласились, если это можно назвать согласием, тут же… Но за это время сколько мыслей пронеслось, обгоняя одна другую. Во-первых, как мы могли не согласиться? Мы приехали сказать царю мнение комитета Государственной Думы. Это мнение совпало с решением его собственным, а если бы не совпало? Что мы могли бы сделать? Мы уехали бы обратно, если бы нас отпустили. Ибо мы ведь не вступали на путь «тайного насилия», которое практиковалось в XVIII веке и в начале ХIХ-го. Решение царя совпало в главном. Но разошлось в частностях. Алексей или Михаил перед основным фактом — отречением — все же была частность. Допустим, на эту частность мы бы «не согласились»… Каков результат? Прибавился бы только один лишний повод к неудовольствию. Государь передал престол вопреки желанию Государственной Думы. И положение нового государя было бы подорвано. Кроме того, каждый миг был дорог. И не только потому, что по шоссе двигались вооруженные грузовики, которых мы достаточно насмотрелись в Петрограде, и знали, что это такое, и которые генерал Рузский приказал остановить (но остановят ли?), но еще и вот почему: с каждой минутой революционный сброд в Петрограде становится наглее, и, следовательно, требования его будут расти. Может быть, сейчас еще можно спасти монархию, но надо уже думать и о том, чтобы спасти хотя бы жизнь членам династии. Если придется отрекаться и следующему, то ведь Михаил может отречься от престола. Но малолетний наследник не может отречься — его отречение недействительно. И тогда что они сделают, эти вооруженные грузовики, движущиеся по всем дорогам? Наверное, и в Царское Село летят — проклятые. И сделались у меня: «Мальчики кровавые в глазах». Если здесь есть юридическая неправильность. Если государь не может отрекаться в пользу брата. Пусть будет неправильность! Может быть, этим выиграется время. Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда все успокоится, выяснится, что он не может царствовать, и престол перейдет к Алексею Николаевичу. Все это, перебивая одно другое, пронеслось, как бывает в такие минуты. Как будто не я думал, а кто-то другой за меня, более быстро соображающий. И мы «согласились». … Государь встал. Все поднялись. Гучков передал государю «набросок». Государь взял его и вышел. Когда государь вышел, генерал Данилов подошел к Гучкову. Они были раньше знакомы… — Не вызовет ли отречение в пользу Михаила Александровича впоследствии крупных осложнений в виду того, что такой порядок не предусмотрен законом о престолонаследии? Гучков, занятый разговором с бароном Фредериксом, познакомил генерала Данилова со мною и со Зверевым, и я ответил на этот вопрос, то, что уже обдумал, что даст выиграть время и спасти монархию. … Барон Фредерикс был очень огорчен, узнав, что его дом в Петрограде сгорел. Он беспокоился о баронессе, но мы сказали, что баронесса в безопасности. … Через некоторое время государь вошел снова. Он протянул Гучкову бумагу, сказав: — Вот текст.