«Просто диво, – размышлял Заглоба, – что этакий красавчик девку даже не смог заморочить. Правда, он казак, но ведь и рыцарь же знаменитый, и подполковник, которого рано или поздно, если только он к мятяжникам не примкнет, дворянством пожалуют, что опять же только от него самого и зависит. И хоть пан Скшетуский – достойный кавалер и собою тоже хорош, но с этим пригоженьким атаманом красотой ему не сравниться. Ой, возьмут же они за чубы друг друга, когда повстречаются, ибо и тот, и другой забияки, каких мало!» – Богун, а хорошо ли ты знаешь пана Скшетуского? – внезапно спросил Заглоба. – Нет! – коротко ответил атаман. – Крупный у тебя с ним разговор будет. Я однажды видел, как он Чаплинским дверь отворял. Голиаф это насчет питья. И битья тоже. Атаман не ответил, и опять оба предались собственным мыслям и собственным огорчениям, вторя которым пан Заглоба время от времени бормотал: «Так-так, ничего не попишешь!» Прошло несколько часов. Солнце покатилось куда-то к Чигирину, на запад, с востока потянул холодный ветерок. Пан Заглоба снял рысью шапчонку, провел рукою по вспотевшей лысине и повторил еще раз: – Так-так, ничего не попишешь! Богун словно бы очнулся ото сна. – Что ты сказал? – спросил он. – Я говорю, что стемнеет скоро. Далече нам еще? – Недалече. Через час и в самом деле стемнело. К этому времени, однако, они уже въехали в лесистый яр, и, наконец, в дальнем просвете блеснул огонек. – Разлоги! – внезапно сказал Богун. – Так! Бррр! Знобит меня как-то в яру этом. Богун остановил коня. – Подожди! – сказал он. Заглоба глянул на его лицо. Глаза атамана, имевшие свойство светиться в темноте, горели теперь, как факелы. Оба долгое время неподвижно стояли у кромки леса. Наконец издалека донеслось лошадиное фырканье. Это люди Богуна неспешно выезжали из лесу. Есаул подъехал за распоряжениями. Богун что-то шепнул ему на ухо, после чего казаки опять остановились. – Поехали! – сказал Богун Заглобе. Спустя минуту темные контуры усадебных построек, сараи и колодезные журавли сделались видны их взорам. В усадьбе было тихо. Собаки не лаяли. Огромный золотой месяц висел над строениями. Из сада долетал запах цветущих вишен и яблонь, везде было так спокойно, ночь была такая чудная, что не хватало разве, чтобы чей-нибудь торбан зазвучал под окошком прекрасной княжны. В некоторых окнах еще горел свет. Оба всадника подъехали к воротам. – Кто там? – окликнул их ночной сторож. – Не узнаешь, Максым? – Никак, ваша милость! С л а в а Б о г у! – Н а в i к и в i к i в. Отворяй. А что у вас слышно? – Все добром. Давно, ваша милость, в Разлогах не были. Завизжали петли ворот, мост опустился надо рвом, и оба всадника въехали на майдан. – А слушай-ка, Максым, не затворяй ворота и не поднимай мост, я тут же и уеду. – Значит, ваша милость туда и обратно? – Точно. Коней к коновязи привяжи. Глава XVIII Курцевичи не спали. Они вечеряли в тех самых увешанных оружием сенях, протянувшихся по всей ширине дома от майдана и до самого сада. Увидев Богуна и пана Заглобу, все вскочили. На лице княгини было заметно не только удивление, но также испуг и недовольство. Молодых князей было двое: Симеон и Миколай. – Богун! – сказала княгиня. – Ты это к нам зачем? – Заехал поклониться, м а т и. Может, не рады? – Рада я тебе, рада, только приезду удивляюсь, ибо слыхала, что ты в Чигирине за порядком приглядываешь. А кого же нам Бог послал с тобой? – Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг. – Рады вашей милости, – сказала княгиня. – Мы рады, – вторили Симеон и Миколай. – Сударыня! – ответил шляхтич. – Правда оно, что незваный гость хуже татарина, но известно также, что, если хочешь попасть в рай, путнику в крове не отказывай, алчущего накорми, жаждущего напои… – Садитесь же, пейте-ешьте, – сказала старая княгиня. – Благодарствуем, что навестили. Однако ж, Богун, тебя-то я никак не ожидала… Разве что у тебя какое дело к нам есть? – Может, и есть, – не спеша молвил атаман. – Какое же? – беспокойно спросила княгиня. – Своим часом обсудим. Дайте сперва передохнуть. Я же прямо из Чигирина. – Видать, спешно тебе к нам было? – Куда ж мне еще спешно может быть, если не к вам? А княжна-доня здорова ли? – Здорова, – сухо ответила княгиня. – Хотелось бы на нее взглянуть-порадоваться. – Елена спит. – Вот это жаль. Пробуду-то я недолго. – Куда же ты едешь? – Война, м а т и! Времени в обрез. Того и гляди, гетманы в дело пошлют, а запорожцев бить жалко. Разве мало мы хаживали с ними за добром турецким, правда, князюшки? – по морю плавали, хлебом-солью делились, пили да гуляли, а теперь вот враги сделались. Княгиня быстро взглянула на Богуна. В голове ее мелькнула мысль, что Богун, может быть, решил пристать к мятежу и приехал подбить ее сыновей тоже. – А ты как собираешься поступить? – спросила она. – Я, м а т и? А что? Трудно своих бить, да придется. – Так и мы рассуждаем, – сказал Симеон. – Хмельницкий – изменник! – добавил молодой Миколай. – На погибель изменникам! – сказал Богун. – И пускай ими палач тешится! – закончил Заглоба. Богун заговорил снова: – Так оно всегда на свете было. Сегодня человек тебе приятель, завтра – иуда. Никому верить нельзя. – Только добрым людям, – сказала княгиня. – Это точно, – добрым людям верить можно. Потому-то я вам и верю и потому люблю вас, что вы люди добрые, невероломные… Голос атамана звучал как-то странно, и на некоторое время воцарилась тишина. Пан Заглоба глядел на княгиню и моргал своим здоровым глазом, а княгиня глядела на Богуна. Тот продолжал: