Я намного выше его и, посмотрев вниз, вижу в коробке папки. Наверное, он и сам справится. А водянистые глаза мистера Эйвери прищуриваются, когда он видит мой телефон. – Не хотел бы прерывать ваше текстовое общение. – Да я только… – Я замолкаю, потому что объяснение насчет встречи с адвокатом, на которую я почти опаздываю, очков мне не добавит. Мистер Эйвери шмыгает носом и поудобнее перехватывает коробку. – Не понимаю я вас, молодежь. Так одержимы своими экранами и этими сплетнями. Он морщится, будто у этих слов противный вкус, и я не знаю, что сказать. Он намекает на Саймона? Интересно, дала ли себе труд полиция допросить в выходные мистера Эйвери – или он был исключен как не имеющий мотива? Известного им мотива, по крайней мере. Он встряхивается, будто тоже не понял, о чем говорит. – Ну, как бы там ни было. С вашего разрешения, Купер? Ему стоит лишь сделать шаг в сторону, чтобы обойти меня, но, наверное, это моя обязанность. – Конечно, – киваю я, давая ему пройти. Я смотрю, как он шаркает по коридору, а сам решаю бросить все в шкафчике раздевалки и идти к машине. И без того уже достаточно поздно. На последнем светофоре перед домом я останавливаюсь на красный, и тут пищит мой телефон. Я думаю, что сообщение от Кили, потому что пообещал ей обсудить костюмы для Хеллоуина. Но это мама: Приезжай в больницу. У бабули сердечный приступ. Глава 11. Нейт Понедельник, 1 октября, 23.50 С утра я обзвонил поставщиков и сказал, что на время выхожу из бизнеса. Потом выбросил телефон – у меня есть еще парочка. Обычно я покупаю в «Уолмарте» партию за наличные и пользуюсь ими несколько месяцев, прежде чем заменить на новые. Насмотревшись японских ужастиков, я почти в полночь достаю новый телефон и звоню на тот, который дал Бронвин. На шестом гудке она снимает трубку, и голос у нее чертовски нервный. – Алло? У меня искушение изменить голос и спросить, можно ли приобрести у нее партию героина, но тогда она выбросит телефон и не станет больше со мной разговаривать. – Привет. – Поздно уже, – говорит она укоризненно. – Ты уже спала? – Нет, – признается она. – Не могу. – И я тоже. Какое-то время мы молчим. Я лежу, растянувшись на кровати с парой тонких подушек под спиной, глядя, как на экране застыли написанные иероглифами титры. Потом выключаю фильм и прокручиваю список каналов. – Нейт, ты помнишь день рождения Оливии Кендрик в пятом классе? Помню. Последний день рождения, на который я ходил в «Сент-Пие», пока папаша меня оттуда не забрал, потому что мы не могли больше оплачивать учебу. Оливия пригласила весь класс и устроила «охоту на мусор» у себя во дворе и в лесу прямо за ним. Мы с Бронвин были в одной команде, и она отгадывала подсказки так, будто это ее работа и она жаждет повышения. Мы выиграли и получили впятером подарочные карты ай-тюнс на двадцать долларов. – Ага. – Мне кажется, что тогда мы с тобой разговаривали в последний раз. – Может быть. Я помню лучше, чем она, наверное, думает. В пятом классе мои друзья стали замечать девчонок, и в какой-то момент все завели себе девушек примерно на неделю. Глупые детские игры, когда он куда-нибудь ее приглашал, она соглашалась, а потом они друг друга не замечали. Когда мы ходили по лесу за домом Оливии, я смотрел, как передо мной прыгает конский хвост Бронвин, и думал, что бы она сказала, если бы я попросил ее быть моей девушкой. Но я этого не сделал. – А куда ты делся после «Сент-Пия»? – спрашивает она. – В «Грейнджер». «Сент-Пий» был до восьмого класса, так что я не учился с Бронвин в одной школе, пока не попал в старшую. К тому времени она уже стала законченной карьеристкой. Бронвин молчит, будто ждет от меня продолжения, потом тихонько смеется. – Нейт, зачем ты мне звонишь, если собираешься на все давать односложные ответы? – Может быть, ты задаешь не те вопросы? – О’кей. – Снова пауза. – Это правда? Мне не надо спрашивать, о чем она. – И да, и нет. – А конкретнее? – Да, я продавал наркотики, находясь на испытательном сроке за продажу наркотиков. Нет, я не лил арахисовое масло в чашку Саймона Келлехера. А ты? – Аналогично, – отвечает она тихо. – Да и нет. – Так ты сжульничала? – Да. – Ее голос дрожит, и если она сейчас заплачет, я не знаю, что буду делать. Может, притворюсь, что связь оборвалась. Но она берет себя в руки. – Мне действительно стыдно. И я очень боюсь, что об этом узнают. В ее голосе звучит неподдельная тревога, так что мне не следовало бы смеяться, но удержаться не получается. – Итак, ты несовершенна. Ну и что? Милости просим в реальный мир. – Я знакома с реальным миром, я не живу в мыльном пузыре. – Голос ее холоден. – Просто я сожалею о том, что сделала, вот и все. Наверное, сожалеет, но это еще не вся правда. Реальность более запутанна. У нее были месяцы, чтобы сознаться, если это и правда ее грызло, а она этого не сделала. Мне непонятно, почему людям так тяжело признать себя идиотами, которые облажались, потому что не ожидали, что их поймают. – Судя по голосу, тебя больше волнует, что подумают люди. – Нет ничего плохого в том, чтобы беспокоиться о мнении людей. Это избавляет от испытательного срока. У меня гудит основной телефон. Он лежит рядом с кроватью на исцарапанной тумбочке, которая качается, если ее тронуть, потому что у нее сломалась одна ножка, а мне лень чинить. Я переворачиваюсь и читаю сообщение от Эмбер: Не спишь? Я готов сказать Бронвин, что мне надо идти, но тут она вздыхает: – Извини, удар ниже пояса. Дело в том, что это просто… ну, для меня это сложнее. Я разочаровала обоих родителей, но для моего отца это хуже, чем для матери. Ему всю жизнь приходилось преодолевать стереотипы, потому что он родился не здесь. Он долго строил свою репутацию, а теперь я могу запачкать ее одним глупым поступком. Я готов ей сказать, что так никто не думает. С моей точки зрения, ее семья совершенно неприкосновенна. Но, наверное, каждый сам знает, с какой пакостью воюет, и я не знаю, с чем борется Бронвин. – А откуда твой отец? – спрашиваю я. – Он родился в Колумбии, но сюда переехал в десять лет. – А мама? – Ее семья здесь уже вечность. Четвертое поколение ирландцев или что-то вроде того. – И моя тоже, – говорю я. – Но скажем так: когда мне перестало везти, это ни для кого не стало сюрпризом. Она вздыхает. – Все это – совершеннейший сюр, правда? Как можно подумать, что кто-то из нас стал бы убивать Саймона? – Ты веришь мне на слово? – удивляюсь я. – Забыла, что я на испытательном сроке? – Да, но я видела, как ты пытался помочь Саймону. Чтобы такое изобразить, надо быть очень хорошим актером. – Если я такой социопат, что убил Саймона, я могу изобразить все что угодно, разве нет? – Ты не социопат. – Откуда ты знаешь? – усмехаюсь я, но на самом деле хочу узнать ответ. Я тот, кого обыскали. Очевидный изгой и идеальный козел отпущения, как сказала Лопес. Человек, который врет, когда ему удобно, и соврет, не задумавшись ни на секунду, ради спасения своей шкуры. Не очень понимаю, как при таких фактах можно верить человеку, с которым не общался уже шесть лет.