— Чтобы не сбежала? — Чтобы не украли. Заснешь ведь, пока ходить буду. А двери такие, что только тараном. Я оказался прав: вернувшись, застал девушку спящей. Посмотрел на нее, хмурившую брови даже во сне, вяло пожевал ломтик жареного мяса, завернутый в тонкую лепешку из местного злака, похожего вкусом то ли на просо, то ли на ячмень, и завалился спать сам. — Дима, тебе кошмары снились? Да. Все та же промоина. Но зачем ей об этом знать? — С чего взяла? — Ты метался в постели. И еще стонал. Пришлось признаться: — Снились. Ты сказала: «Дима, спасибо тебе за все и до свидания, дальше я уж как-нибудь сама». И ушла вдаль в обнимку с тем самым усатым. Лера рассмеялась: — Так уж сразу и в обнимку? — Ага. Еще и целовались все время. Валерия улыбнулась еще разок, затем посерьезнела: — Что будем делать? Наверное, он со своими дружками не отстанет. — Разберемся как-нибудь. — Ясно, что в ночлежке под защитой Якова не отсидеться. Вчера, когда ходил за продуктами, видел в харчевне и усатого, и Бобруйска. Они сделали вид, что меня не замечают. Ну и мне оставалось сделать то же самое. — Давай лучше позавтракаем. — Давай, — на мой взгляд, с излишним энтузиазмом откликнулась она. Наверное, чтобы хоть немного абстрагироваться от всего того, что на нее свалилось. Некоторое время мы ели молча. Затем Лера спросила: — Дима, если уж угораздило сюда попасть, расскажи мне об этом мире. Всё, Валерия прошла все пять фаз принятия неизбежного. Первые три из них — отрицание, гнев и торг, мне увидеть не довелось. Когда мы встретились, она находилась в фазе депрессии. Сейчас наступила пора пятой — и заключительной — принятия. Лера смирилась с тем, что ей придется здесь существовать, и теперь ей нужно решить, как именно. — Расскажу, Валерия, обязательно расскажу. — Кто бы мне обо всем поведал на второй мой день пребывания здесь! Скольких ошибок удалось бы избежать! — Если что-то будет непонятно, сразу задавай вопросы. И пусть любой из них не покажется тебе глупым. Поверь мне, это очень важно. Иначе когда-нибудь любая мелочь может стать роковой. Готова? Ну тогда слушай. То количество вопросов, которое обрушила на меня Лера, в любой другой ситуации могло бы ввергнуть меня в какую-нибудь из первых четырех перечисленных фаз. Но не сейчас, когда ее близость волновала настолько, что зачастую заставляла сбиваться с мысли. Ладно бы я изголодался по женской ласке во время своего вынужденного одиночества. Так нет же, если вспомнить недавнюю ночь с Жанной, которая вела себя так, как будто последняя встреча с мужчиной случилась у нее несколько лет назад. — Дима, и последний вопрос… Последних вопросов набралось уже больше десятка, но я кивнул: задавай. Старательно отводя взгляд от ворота ее халатика, который распахнулся довольно сильно, но она пока этого не замечала. — Вот ты говоришь, что жадры могу заполнить только эмоционалы. Я кивнул: говорю. — А эмоционалом может стать любой? — Нет. Стать можно музыкантом, спортсменом и так далее. Если есть талант, то великим. В случае с эмоционалами что-то другое. Как сказал единственный мне известный, Федор Отшельник, — это либо есть, либо никогда уже не будет. Да, Валерия, вот еще что. Никогда и ни при каких обстоятельствах, не говори, из-за чего сюда попала. — Почему? — Здесь не принято. Такое, знаешь ли, правило, о котором мне сказали еще в самом начале моего пребывания здесь. — А другие правила есть? — Несомненно. Например, жить сегодняшним днем, потому что следующего может и не быть. Ну и всякие там никому не верь и никого не бойся. Что-то у нас разговор затянулся, пошли пообедаем? А по дороге еще в лавку завернем, кое-что купить нужно. Переодевайся, я за дверью подожду. Из вежливости и еще из-за того, что вдвоем здесь не протолкнуться, настолько комнатенка невелика. За прилавком на этот раз стоял не Яков, а другой продавец. Мелкий и невзрачный, он чем-то походил на Гришу Сноудена. Или на болезненно похудевшего Гудрона. Только этот был белобрысый, а у тех волосы темные. Вернее, продавцов оказалось два, и второй была женщина. К ней-то я Валерию и направил, вложив в ладонь несколько пикселей. Подозревал, что у Леры под халатом белья нет вообще. По крайней мере, верхняя его часть отсутствовала точно. Выдернула девушку какая-то неведомая сила прямо из дома. Может, она как раз своего парня ждала. Или даже он успел прийти. Эта мысль почему-то вызвала у меня ревность. Наверное, она на лице отразилась, потому что продавец с сочувствием спросил: — Зубы болят? В очередной раз убедился, что артист из меня бесталанный: никак не удается держать лицо невозмутимым. — Нет. И улыбнулся. Нет, не продавцу. Вспомнив Славу Профа. Вернее, его слова о том, что наш мозг обрабатывает цены теми же своими участками, что и болезненные ощущения, а сейчас предстояли немалые траты. Продавец улыбнулся в ответ, и я поспешно придал лицу деловитое выражение. — Патронов бы мне. Тот вздохнул: — В последнее время с ними не очень. Привозят мало, запрашивают дорого. Ну и нам, в свою очередь, свой интерес нужно иметь. Так что выбор небогат, и цены соответствующие. «Сейчас моему мозгу точно будет больно». — Но улыбаться я благоразумно не стал. Меж тем словоохотливый продавец разговорился не на шутку: — Слышал я, на Вокзале производство дымного пороха наладили и лепят патроны уже из него. Правда, пока только ружейные — винтовочные или другие кустарным способом изготавливать, сам понимаешь, те еще проблемы. Но обещают со временем и их. А пока есть только то, что имеется. С оружием куда проще — практически на выбор. — На наган найдется хотя бы десяток? — без всякой надежды поинтересовался я. — Примерно столько и есть. — Все заберу. Как любил говаривать Гриша Сноуден, наган для меня — оружие последнего шанса. А для него много и не требуется. С теми пятью, что уже есть, на два полных барабана. — Еще бы ружейных, двенадцатого калибра. Нормальные найдутся? Пока есть возможность, не хотелось бы собой мушкетера с его мушкетом и облаком дыма изображать. — Сколько надо? — Хотя бы с полсотни. — Отыщем, — не задумываясь кивнул мой собеседник. — Есть и больше, если что. — Пока и этого хватит. Мне бы только до Вокзала добраться. А там, глядишь, они и вовсе станут без надобности. Если внутри его периметра занятие себе найду. Плотником, например, уж больно мне с деревом дело иметь понравилось. Дерево здесь — основной материал для чего угодно, так что без работы не останусь. — Что-то еще? — Нож, флягу, рюкзак, чашку, миску, ложку, по возможности плащ-палатку. На этом все. На прилавке передо мной по очереди появилось практически все требуемое. За исключением ножа. — Ни за что не поверю, что их нет. — Есть. И много. Какой именно нужен? Клинок длинный? Марку стали? Серейтор? — Клинок — с ладонь. Главное требование — чтобы мой вес выдержал, если, например, в качестве ступеньки его использую. Все остальное — без разницы. Мне хорошо запомнилась история одного охотника, как он, обходя на тропе капканы, провалился в ручей. По грудь, зимой. — Прибегаю к зимовью, — рассказывал он, — ручку дерг!.. А она отламывается. Дверь приморозило по всему периметру: когда уходил, внутри было жарко, снаружи мороз, льдом и схватило. Окна в зимовьях всегда маленькие — чтобы зверь не пролез. И давай я дверь ножом открывать. Поломался бы он у меня — возле порога бы и остался. Здесь морозов нет, но если нож сломается в самый неподходящий момент, — грош ему цена. Продавец, мгновение подумав, добавил ко всему лежавшему на прилавке довольно неказистый с виду нож с обшарпанной деревянной ручкой на двух клепках. Но, судя по толщине обуха, он должен быть крепким, а большего мне и не требуется. — Сколько? — Давай считать вместе. Только предупреждаю сразу. Как говорил Киса Воробьянинов, торг здесь неуместен: не базар, цены фиксированные. Не сказать, чтобы общая сумма меня устроила, но особой боли все же не почувствовал. Оставалось только навести справки. — На Вокзал часто отсюда люди ходят? Хотелось бы отправиться вместе с толпой, желательно помногочисленней.