Его голова исчезает в дверном проёме, но Харриет слышит его бормотание в коридоре. Она быстро хватает блокнот и спешит за ним. – Будешь докладывать? – спрашивает Йоран, глядя на блокнот в руке Харриет, когда она входит в конференц-зал. – Мм, тут кое-что из предыстории Тони Хессельгрена, я хотела доложить. Их прерывает громкий смех в коридоре, и в двери показываются Ракель и Элиас. – Джекпот, с нас булочки, – говорит Ракель. Сначала «бинго», теперь «джекпот», такое впечатление, что участвуешь в субботних развлекательных передачах по телевидению, думает Харриет. Патрик вытаскивает телефон из длинного кармана брюк цвета хаки и показывает фото Элиаса, который держит в поднятых руках нечто, покрытое чёрными пятнами, а Ракель на заднем плане поднимает большой палец, молодец, мол. Ракель смеётся, а Харриет вздыхает. То, что Патрик дурачится, вполне совпадает с её первым впечатлением от него, а вот то, что Элиас идёт у него на поводу, её удивляет. Он показался ей рассудительным. – Дай глянуть, – говорит Харриет и тянется к телефону. Патрик увеличивает фото и показывает ей. Похоже, он доволен тем, что она проявила любопытство. И вдруг Харриет видит нечто, от чего смех замирает у неё в горле. Элиас не только держит на весу пару зелёных брюк, но там виднеется ещё и окровавленный свитер. Свитер, который Харриет сразу узнаёт. На груди свитера красуется эмблема с крупной надписью «Спонга гимназия». В этой гимназии они с Полом учились в Стокгольме. – Он объявлен в розыск, отдан приказ об аресте в его отсутствие. Водит красную «Мазду», модель 1998 года. Через мост проехать не успеет. Речь идёт буквально о часах, скоро он будет задержан, – говорит Маргарета, проходя в дверь в обществе Конрада. Патрик быстро прячет телефон обратно в карман, а Харриет так и застыла, глядя прямо перед собой. Откуда у Тони свитер из их с Полом старой гимназии? Он ведь вырос в Лервикене, а не в Стокгольме. – Есть свидетель, видевший его в гавани Лервикена буквально за полчаса до обыска, он не мог далеко уйти, – говорит Патрик. – В прихожей не было уличной обуви и куртки, а на столе стояла ещё тёплая чашка кофе. Похоже, что он улизнул незадолго до нашего появления, – говорит Элиас. Харриет перестала слушать, мысли кружатся в голове. Откуда у Тони этот свитер? У Пола есть такой заношенный свитерок, в котором он ходит летом, но как он мог попасть к Тони? Может, это чей-то чужой свитер? Но, насколько Харриет известно, никаких других детей из Стокгольма не было в Лервикене, когда они были моложе, а чтобы кто-нибудь из приезжих ещё и учился в гимназии Спонга, это почти невероятное совпадение. – Харриет, что у тебя есть про Тони? – прерывает Маргарета и поворачивается к ней. – Алло, ты слушаешь? Харриет поднимает глаза. – Что у тебя по Тони? – Маргарета явно раздражена. Харриет поправляет платье и идёт к белой доске, висящей за спиной Маргареты. – Тони Хессельгрен, тридцать четыре года. Вырос с матерью-одиночкой, она по-прежнему живёт в деревне над Лервикеном. Биологический отец неизвестен. Братьев и сестёр нет. В седьмом классе просидел два года, но школу-девятилетку закончил, хотя и с недобором баллов. С пятнадцатилетнего возраста зарегистрированы правонарушения в виде драк, мелкого воровства в магазинах и не слишком серьёзных нарушений, связанных с наркотиками. Согласно закону о принудительном содержании несовершеннолетних правонарушителей, был на короткое время размещён в воспитательном доме в Ландскруне. Всего на полгода. В следующем после этого году попал под суд и был приговорён к размещению в закрытом заведении для молодёжи за вождение машины в нетрезвом состоянии, грубое нарушение правил дорожного движения, кражу, укрывательство краденого, применение силы по отношению к государственным служащим и тяжкое преступление, связанное с наркотиками. Кочевал из одного места принудительного содержания в другое и успел побывать в общей сложности в пяти заведениях закрытого типа для молодёжи. Дольше всего проживал в детском доме Блоклинтен. Всё продолжалось так же, он всё чаще совершал кражи, небольшие наркопреступления. Семь лет назад был осуждён за грубое преступление против свободы и неприкосновенности личности. Приставал к одной женщине. Он получает социальное пособие, работы не имеет. Согласно слухам, работал время от времени на хуторе Сундгудсет, но подтвердить это не удалось, официальных данных нет. Но он мог, конечно, работать там «по-чёрному», то есть получать наличные деньги и не платить налоги. Харриет откладывает маркер. Она пыталась записать на доске самое важное, продолжая говорить. – Ты что-то побледнела, что-нибудь случилось? – спрашивает Элиас. Харриет откашливается. Рассказать про свитер? Элиас наблюдает за ней. Чёрт, что-то ведь надо сказать. – Да, пока я рассказывала всю его историю, подумала, что… – Харриет чешет затылок. – Что, помимо нарушения неприкосновенности женщины, все остальные грехи Тони похожи скорее на карьеру мелкого жулика, чем хладнокровного психопата. У того, кто убил Лауру, нет абсолютно никакого сочувствия. Поэтому я подумала, что…» Её тошнит, и она сама замечает, что говорит бессвязно. Почему она заговорила о психопатии? – Это верно, что психопатов не так уж много, меньше процента от всего населения. Кроме того, говорят, что это связано с высоким уровнем интеллектуальности, а Тони не слишком умён. Одежда с пятнами крови лежала совсем на виду, – дополняет Элиас. Он говорит спокойно и при этом обладает даром не выглядеть противным всезнайкой, когда делится своими знаниями. – Насколько он хладнокровен и на что способен, мы не знаем. К тому же это миф о якобы существующей связи между интеллектуальностью и психопатией, – говорит Маргарета и добавляет: – Я знакомилась с масштабными исследованиями, которые занимались именно этим предрассудком. Результаты показывают, что чем больше у индивида психопатических черт, тем ниже коэффициент интеллекта IQ. В глазах общественности бытует мнение о том, что психопаты крайне умны, но это потому, что люди думают, будто в жизни всё так, как показывают в кино. Кажется, что Маргарета не успокоится, пока последнее слово не будет сказано именно ей, так что Харриет молчит. Делает глубокий вдох. Конечно же, есть какое-то естественное объяснение этому злополучному свитеру. – Йоран, позвони коллегам, которые занимались расследованиями, связанными с Тони, я хочу знать их мнение о том, как он себя ведёт во время допросов. Если есть протоколы старых дел, пусть нам пришлют, – восклицает Маргарета, не дожидаясь ответа Йорана. – Он же ещё не задержан, – бормочет Йоран и смотрит на часы. – Это вопрос времени, я хочу точно знать, что нас может ожидать, а не гадать. Рабочий день ещё не кончился, – отвечает Маргарета. Громкий сигнал прорезает комнату, и Маргарета тянется к внутреннему карману пиджака. Быстро достаёт телефон. – Какой-то идиот из пресс-отдела дал мой телефон. Всё время звонит крайне приставучая персона из ТВ4. Я вообще не хочу разговаривать с прессой, а в особенности с этой Ребеккой Робертссон. Все слышали, если она вдруг позвонит кому-то из вас? Эти умники из отдела прессы лучше бы исправляли орфографические ошибки во внутренних изданиях, раз они не в состоянии справиться с массмедиа. Вот чёртовы идиоты. Харриет смотрит в пол. Маргарета никогда не должна узнать, что это она дала её телефон. Патрик поворачивается к Харриет и издаёт тихий, но противный писклявый звук, который вызывает у Ракель приступ явно сдерживаемого смеха. Харриет понимает, что он имеет в виду жужжание комара. Маргарета-Магган-Мюгган – Комариха. – Единственным положительным в нашем посещении рыбацкого посёлка было то, что мы находились вне доступности сотовой связи, в тени, так сказать. Как они могут там жить без доступа к Сети, этого я просто не понимаю, – продолжает она и держит мобильный, не отвечая на звонок. – А вот когда мы выехали оттуда, начались звонки. Она исчезает за дверью, которую со стуком закрывает за собой. Звонок слышен в коридоре. Все ждут, когда он затихнет, Маргарета войдёт в свой кабинет и закроет за собой дверь, прежде чем все уйдут из зала для собраний. Харриет идёт в свой кабинет и закрывает дверь. Ей нужно подумать, чтобы никто не мешал. Вместо того чтобы сесть за письменный стол и включить компьютер, она подходит к окну и садится на подоконник. Люди прогуливаются взад и вперёд по пешеходной дорожке, едут не велосипедах, собаки запутываются друг у друга в поводках. Она чувствует себя усталой и невыспавшейся, но, когда опирается лбом на руку, видит вдруг написанное ею самой минувшей ночью. Доктор, всего одно слово. Она должна позвонить и заказать время у врача для обследования Эушена. Об этом ей тоже надо поговорить с Полом. Спустя полчаса телефонных переговоров её соединили наконец с приёмным отделением Лундской больницы, где занимаются пациентами именно с такими проблемами. – Ага, а направление у вас есть? – спрашивает женщина, с которой её соединили. – Нет, я думала, что к вам можно обратиться напрямую. Я беспокоюсь за моего папу. Он начал многое забывать. – Чтобы сюда попасть, нужно направление. У нас очередь на три месяца вперёд. Вам нужно начать с того, что обратиться… И вдруг будто стены рухнули перед Харриет. – Пожалуйста, очень прошу, мы должны попасть к врачу сразу же. Это продолжается уже слишком давно. Он не только забывает разные вещи, он забывает о самом себе, и я нашла его на улице без куртки. Это срочно. Мы не можем ждать несколько месяцев. Вы должны помочь мне, я совершенно одна, а через три месяца меня, может быть, уже не будет рядом с ним. Она сама слышит, как умоляюще и со слезами звучит её голос. Она не в состоянии притворяться перед этой женщиной в трубке. – Подождите секундочку, – отвечает женщина, откладывая трубку в сторону. Потом голос возвращается: – Один пациент отказался от своей записи, и вы можете прийти в его время сегодня в половине четвёртого. Подойдёт? Спасибо, думает Харриет, прикрывая глаза. Эта женщина поняла, в каком отчаянии она находится, и каким-то образом втиснула Эушена в схему приёма. Харриет смотрит на часы, у неё есть полтора часа, чтобы заехать за папой и успеть в больницу. – Подойдёт. Время, конечно, не самое удобное, но она не может от него отказаться. Кроме того, даже лучше, что Эушена не успели подготовить. Она едва успевает положить телефон, как на пороге возникает Маргарета. Харриет спрыгивает с подоконника. – Как с допросом? Ты его уже распечатала мне? – спрашивает Маргарета. – Скоро будет готов, – лжёт Харриет. Там как минимум ещё на час работы, чтоб всё было красиво. Она добавляет: – Когда я писала текст допроса, то мне пришла в голову одна вещь. Кеннет Йонссон мог бы, мне кажется, рассказать больше. Маргарета склоняет голову набок, причёска под пажа застревает в высоком воротнике свитера поло. – На допросе он говорит о белом «Вольво», который стоит за фермой, но у Тони ведь красная «Мазда». А дальше он говорит о хлеве. Говорит, примерно так, что ему не удалось её как следует рассмотреть. Я думаю, что он попытался что-то увидеть, но не мог сразу понять, что это. И у него испуганный голос. Я думаю, что он что-то видел в хлеву. Может быть, следы Кеннета есть в глине возле бочки? В таком случае он стоял на ней и заглядывал внутрь, и мог видеть, что там происходит, – говорит Харриет. – Кеннет к тому же наверняка знает, кто такой Тони. Он же местный. – Можно посмотреть на твои черновые наброски? – прерывает её Маргарета. – Ещё не совсем готово, но ты всё равно хочешь посмотреть? «Вольво» он упоминает в самом начале съёмок допроса, послушай ещё, что он говорит в конце. Он там сбивается, будто он жалеет о сказанном. Как будто проговорился, а на самом деле не хотел рассказывать. Поэтому я думаю, что он видел кого-то, и узнал этого человека, – отвечает Харриет, вытаскивает флешку и протягивает Маргарете. – Хорошо, я посмотрю. Насчёт машины это, конечно, интересно, но нельзя верить всему, что говорят свидетели. Они удивительно часто ошибаются, даже когда речь идёт об очень важных наблюдениях. Свидетельские показания не считаются доказательствами, спроси хоть Конрада. – Да, конечно, это ясно, но я думаю… – начинает Харриет. Она не успевает закончить фразу, как в комнате появляется Йоран. – Тони взяли, он был на пути к мосту. Придурок сидел за рулём «Мазды». Машину изъяли. – Он запыхался. – Они всегда пытаются удрать этим путём, через мост в Данию, – говорит Маргарета. – Я разговаривал с опером, который допрашивал Тони, когда его осудили в связи с преступлением против свободы и неприкосновенности женщины, – продолжает Йоран. – Он говорит, что в принципе невозможно было добиться от него признания. По данным следствия, у Тони были очень запутанные отношения с этой женщиной, были и побои, и грубое сексуальное насилие. Женщина неоднократно обращалась в больницу, и все повреждения с травмами зарегистрированы. Настоящий ублюдок, по-моему, если кому-то интересно моё мнение. – Ну тогда, Харриет, пойдём и подготовимся к допросу? Я думаю, твоё присутствие было бы полезным. Харриет не верит своим ушам. Маргарета хочет, чтоб она сидела во время допроса? Что это было бы даже хорошо? – Я же только что говорил с операми, которые занимались расследованием дел Тони раньше, разве не я должен был бы присутствовать? – говорит Йоран, который вошёл в комнату и остановился в паре метров за ней. – Нет, я хочу, чтоб это был более нейтральный человек, – отвечает Маргарета. Харриет отворачивается, чтобы скрыть улыбку. Разумеется, правильно было бы ей присутствовать на допросе. Это же полный бред – использовать её для административных дел и поиска данных. Так ей никогда не удастся продемонстрировать свои способности. Да и приятно, что Маргарета предпочитает её, а не Йорана. Это важный момент. – Мне нужно сделать ещё пару звонков, но давай договоримся, когда мы сядем готовиться. – Маргарета смотрит на часы. – В районе трёх? Только Харриет собралась сказать, что это ей подходит, как поняла, что это время не подходит вообще. В половине четвёртого она должна быть с Эушеном на приёме у врача по поводу ухудшения памяти.