– Спасибо, Жан. – Пожалуйста. – В его голосе слышалась улыбка. Он попрощался и повесил трубку. Что ему нужно? Почему он опять возник в моей жизни? Я никак не могла решить, нравится мне это или нет. С одной стороны, я нашла в себе силы разорвать нашу связь и не собиралась ничего начинать заново. Но с другой – мне было приятно думать, что он, возможно, сожалеет, что разрушил наши отношения. Да уж, хороши они были, эти отношения… Я вспомнила, какой жалкой, потерянной, ненужной я себя чувствовала, день за днем отдавая ему всю себя и ничего не требуя взамен. Вспомнила, как покорно таскалась за ним на вечеринки и актерские посиделки, общалась с его друзьями и подругами, выслушивала их треп, обсуждала закулисные интриги. Как пила дешевое противное вино и научилась курить (потом, расставшись с ним, бросила). Как заглядывала ему в рот, охотно соглашаясь прятаться в его тени. Как терпела его постоянные измены… Впервые я узнала о его неверности, когда вернулась из Испании, куда отец чуть не силой увез меня отдыхать. Наверное, втайне надеялся, что я выкину Жана из головы и познакомлюсь с кем-то другим. Вернувшись, я сразу полетела к Жану. Вихрем ворвалась в подъезд и приготовилась взлететь на третий этаж, как вдруг… По лестнице кто-то спускался. Мужчина и женщина. Они негромко переговаривались между собой, женщина жеманно хихикала. А мужской голос я бы узнала из миллиона. Я замерла, поставив ногу на первую ступеньку, и не могла пошевелиться. Так и стояла, пока Жан и его спутница не возникли на лестничной клетке прямо передо мной. Я смотрела на них снизу вверх и молчала. Жан обнимал за талию высокую полноватую блондинку в синем сарафане. Девица прижималась к нему полной грудью и улыбалась. Зубы у нее были крупные, как у лошади. Ко мне вернулась способность двигаться, и я развернулась, бросилась к выходу из подъезда. Но Жан сориентировался быстрее. Отшвырнув от себя растерявшуюся блондинку, в два прыжка догнал меня, схватил на руки и потащил обратно наверх. Мы помирились. А после он изложил мне свою теорию относительно секса. Суть ее заключалась в том, что секс – это такая же естественная потребность организма, как еда, вода или сон. Допустим, тебе захотелось есть. Что ты делаешь? Ешь. Твое любимое блюдо – пельмени, ты готов есть их на завтрак, обед и ужин, но с голодухи запросто можешь схомячить и макароны, и манную кашу. Да хоть подошву! Это не просто потрясло – уничтожило какую-то часть меня. Жан был моим единственным мужчиной, я отдалась ему легко и естественно, потому что – как иначе? Если любишь человека, то принадлежишь ему целиком. Сделав свой выбор, я и помыслить не могла ни о ком другом. Мысль, что Жан попросту оправдывает свою развращенность, да еще и пытается получить от меня благословение на блуд, чтобы не утруждаться извинениями, попросту не приходила мне на ум. Изложив свою теорию, он больше не старался скрывать своих увлечений. Я мучилась от ревности, ненавидела себя, никому не могла рассказать о том унизительном положении, в котором оказалась. Страшно даже представить, что было бы, узнай обо всем папа! Закончилось все в одночасье. Как-то я пришла к Жану без приглашения, хотя уже научилась из чувства самосохранения предупреждать его заранее. У меня был ключ, и я беспрепятственно попала в квартиру. Войдя, сразу поняла, что у него кто-то есть. Первой мыслью было развернуться и потихоньку убежать, пока никто не заметил. Тогда можно будет, как обычно, притвориться, что все нормально. Но ноги сами понесли меня в комнату. Потом, спустя некоторое время, я поняла: мне необходим был толчок, чтобы набраться сил и разорвать связь с Жаном. Больше так продолжаться не могло, я дошла до ручки. Так или иначе, я стремительно распахнула дверь и шагнула в комнату. Жан действительно был в комнате не один. Было накурено, пахло алкоголем, потом, чем-то горьковатым. Откуда-то сбоку доносилась тягучая, липкая музыка. Окно криво занавешено бордовой шторой. В душном полумраке на разложенном диване шевелились лоснящиеся тела. Кажется, их было даже больше двух. Перед глазами поплыло, я попятилась, развернулась, чтобы скорее уйти прочь. И оказалась лицом к лицу с теткой Жана. Та была заметно навеселе, во рту – неизменная сигарета. – Че? Нравится? – спросила она, расхохоталась и глухо закашлялась, подавившись дымом. Меня она почему-то терпеть не могла, постоянно пыталась задеть, подковырнуть. – Думала, нужна ему? Вобла сушеная! Жанчику нормальная баба нужна… – Нормальная – это вроде тебя, что ли? – неожиданно спокойно перебила я. Конечно, это было не спокойствие, а шок. – Отвечай! Вроде тебя? Такая же мерзкая? Да, именно такая ему и нужна. Иди и подглядывай дальше! Я оттолкнула от себя слегка протрезвевшую от потрясения бабу и выбежала из квартиры. Нет уж! Хватит! Что он себе возомнил? Что я опять начну бегать за ним, помани он меня пальцем? Если Жан посмеет еще раз позвонить, я найду что ему сказать! А еще лучше – просто не буду брать трубку. В ту ночь я опять никак не могла уснуть. На часах было уже полпервого, а сна ни в одном глазу. Я включила ночник, попыталась начать читать новый роман Акунина, но быстро отказалась от этой затеи. Обожаю этого автора, но сегодня даже он не мог отвлечь меня от тяжких мыслей. Обмануть себя не получалось, как я ни старалась. В деканате я видела то, что видела. Духота, бессонница, усталость – это было ни при чем. Галлюцинациями я прежде не страдала, в обмороки не падала. Розыгрыш исключался. Никто не стал бы шутить надо мной так жестоко. Да и не то у нас учреждение, чтобы народ стал баловаться подобными вещами. Я не сомневалась: на какой-то миг глаза у Риты действительно изменились. Только почему это случилось? И почему никто, включая саму секретаршу, этого не заметил? Ответов не находилось. Я привычным жестом выдавила из блистера таблетку, сунула в рот и запила водой. Подумала и приняла еще одну, для верности. Потом выключила верхний свет и улеглась поудобнее. Спустя некоторое время снотворное подействовало. Глава 7 Весна в этом году была не просто ранняя, а прямо-таки скороспелая, шальная. К восьмому марта солнце жарило без продыху, снег стремительно таял. Уставший от невероятно снежной и холодной зимы город торопился как можно быстрее сбросить постылые ледяные оковы. – Классный фильм! Тебе точно понравится! – убеждала меня Ира. – Что ты, как старуха? Никуда не ходишь, работа – дом! Что у тебя, семеро по лавкам? Прогуляемся, в кафе потом зайдем. Весна на дворе, а ты киснешь! Ира целый день пыталась меня уговорить сходить в кино на разрекламированную комедию. Высоколобый филолог Илья новый российский кинематограф презирал, смотреть подобные фильмы считал ниже своего достоинства. Косогорова и не собиралась ставить его в известность, что идет в кино: меньше знает – крепче любит! Я тоже, как и Илья, не люблю современные отечественные комедии. В этих фильмах, на мой взгляд, мало смысла и еще меньше юмора. Но, с другой стороны, что делать дома? Любоваться на Азалию? После того памятного разговора я постаралась свести наши контакты к минимуму и всячески избегала общения с мачехой. Она же, наоборот, нарочно старалась оказаться ближе, хотя и видела мою жгучую неприязнь. Подкарауливала на кухне и в прихожей, заводила разговоры, которые с большой натяжкой можно было назвать пристойными. Похоже, что мое негодование и с трудом скрываемое бешенство доставляли ей настоящее удовольствие. В результате я почти все время сидела взаперти в своей комнате, изредка совершая вылазки в ванную или на кухню. Ладно, почему бы и не сходить в кино, не развеяться? Фильм, конечно, окажется полнейшей ерундой, зато после в самом деле можно будет прогуляться по центру Казани, заглянуть в кафе. И появиться дома поздно вечером, чтобы сразу лечь спать. – Уговорила. Во сколько начало? – Вот и молодец, – обрадовалась Ирина. – И чего только ломалась! В девятнадцать ноль-ноль. Встречаемся у входа в половине седьмого. Пока билет купим, пока возьмем что-нибудь пожевать… После работы я заскочила домой. Азалии – какое счастье! – не было. Сменила юбку и жакет на джинсы с кофточкой, привела в порядок волосы и критически оглядела себя в зеркале. Не мешало бы немного поправиться: ключицы торчат, груди совсем нет. Как в народе говорят, минус первый размер, при котором лифчик покупаешь в надежде на лучшее. Ладно, зато талия тонкая и ноги стройные. Я секунду поколебалась и наложила на глаза светло-серые тени. Взгляд стал выразительнее и загадочнее. Еще немного поразмыслила, стерла с губ помаду и заменила бледно-розовым блеском. Так определенно лучше. Папа часто говорил, что я очень похожа на маму. Хотя если сильно придираться, то внешнего сходства мало. У мамы были темные глаза и светло-русые волосы. А у меня волосы каштановые, глаза – серо-голубые. У мамы был правильный прямой нос, у меня – чуть вздернутый. Мама была рослая и фигуристая, а я похожа на воробья: маленькая худышка. Папа говорил, я воздушная и хрупкая. Но на самом деле просто бледная и щуплая. И все же мы очень похожи. Форма губ и разлет бровей, овал лица и поворот головы, ямочки на щеках и ногти-лопаточки, манера заламывать левую бровь и привычка смеяться, чуть запрокидывая голову, касаться пальцами лба в моменты задумчивости – природа с детальной точностью воспроизвела во мне все эти мамины черточки и особенности. Из-за необычного сочетания – светлые глаза и темные волосы – многие думали, что волосы я крашу. А может, заделаться блондинкой? Нет, пожалуй, внешность станет слишком банальной. Да и не ощущаю я себя в таком образе: блондинкам положено быть улыбчивыми, кокетливыми, легкими. Так что поживу пока шатенкой. Я схватила сумку и вышла из квартиры. Терпеть не могу опаздывать. Народу в кинотеатре было море. Вот что значит грамотная пиар-кампания! Нам достались билеты на восемнадцатый ряд. Не совсем места для поцелуев, но близко к ним. Мне было плевать, а Ира немного расстроилась, правда, быстро отошла: не умела долго огорчаться. В руках у Косогоровой была бутылка лимонада, пачка печенья и мороженое. Я купила себе минералки. – И все? – грозно вопросила приятельница. – Все, – подтвердила я, – а то в кафе в меня ничего не полезет. Я малоежка. – Оно и видно, – ехидно заметила подруга и откусила изрядный кусок от стожка в шоколадной глазури. – Может, хот-дог взять? – задумчиво проговорила она. – Пошли! Ты же лопнешь, деточка, – засмеялась я и потащила Иру в зал. Фильм шел уже второй час, и за это время я дважды скупо улыбнулась. На комедию действо никак не тянуло. Сюжет глупый, актеры старались как могли, но оживить бездарный скучный сценарий у них не получалось. Хотя, возможно, я излишне строга: со всех сторон то и дело доносился жизнерадостный гогот. Ира тоже была весьма довольна происходящим. Она расправилась со своими припасами и теперь лишь прихлебывала сладкую газировку. – Правда, здорово? – шепотом спросила она. В ответ я уклончиво промычала что-то невразумительное. При большом желании это можно было расценить как одобрение. Ира удовлетворенно кивнула. Я то и дело отвлекалась от происходящего, теряла и без того невнятную сюжетную нить, задумываясь о своем. Когда на экране вдруг возникло лицо, поначалу просто удивилась: вроде бы это против законов жанра. Такая кошмарная физиономия – и в комедии! Мужское лицо, показанное крупным планом, было неестественно, до синевы, бледным и странно перекошенным. Серая неопрятная щетина, свалявшиеся волосы, багровые полосы на щеках. Рот провалился, глаза закатились. Лицо было неподвижным и почему-то знакомым. Мне никак не удавалось вспомнить, где я раньше видела этого человека, но то, что видела – точно. Я осторожно огляделась по сторонам. Неужели никого не удивляет непонятно зачем появившееся изображение? Ира все так же пила лимонад, хихикала и увлеченно смотрела на экран. То, что там творилось, очевидно, ее вполне устраивало. И абсолютно не изумляло. Остальные зрители тоже вели себя, как раньше: создавалось впечатление, что они продолжают смотреть фильм! Невесть откуда взявшееся лицо видела лишь одна я. Вглядевшись в застывшие черты, я внезапно поняла причину их неподвижности. Человек на экране был мертв! Следом пришло и другое страшное озарение. Боже, я действительно знала его. И при этом никогда не видела таким. Отец! Ведь это был он! Так, наверное, выглядит он сейчас, после месяца, проведенного в холодной могиле. Крик застрял у меня в горле, дыхание перехватило. Я сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой. В голове колотилась одна-единственная мысль: такого не может быть! Это сон! Нужно закрыть глаза и просто дождаться конца сеанса. Растерянная, уничтоженная, я не сразу заметила, что в зале творится неладное. Откуда-то снизу раздался протяжный вопль. Следом – треск, грохот и снова женский крик. Захлебывающийся, отчаянный. «Террористы»! – осенило меня. Я вскочила и стала напряженно вглядываться в полумрак. Внизу, в районе первых рядов, шла непонятная возня. Вскоре мне удалось разглядеть, что происходит. Но поверить в такое было невозможно. Красные бархатные кресла качались, ходили ходуном, ломались и проваливались куда-то под пол вместе с сидевшими на них зрителями. Ошарашенные, перепуганные люди визжали, шарахались в разные стороны, вскакивали, цеплялись друг за друга, силясь удержаться на поверхности, но проваливались вниз. – Пожар! Землетрясение! – истерично завопил подросток в клетчатой парке. В руке он судорожно сжимал коробочку с попкорном. Сидевшие на целых еще рядах изо всех сил пытались взобраться наверх, хватались за кресла и ступени, соскальзывали. Те, чьи места с краю, выбегали в проход и, спотыкаясь, бежали наверх, к выходу.