Дайте снимает очки, снова вздыхает и протирает их краем рубашки. – А Игорь Иванов и Мальте Линден? – спрашивает Малин. – Можно их найти, чтобы пообщаться? Дайте криво улыбается, надевает очки и хмыкает. – Можем, конечно, – говорит он. – Но вряд ли они что-нибудь нам расскажут. Он поднимается, поправляет плохо сидящую рубашку и удаляется прочь в направлении чулана. – И что в нем находят женщины? – стонет Малин. – Честно говоря, он просто козел. – Просто ты не его целевая аудитория, – отвечаю я. – Или не старается тебя заинтересовать, зная, что у него нет шансов, – добавляю я, глядя на ее живот. Малин кисло улыбается. В помещении становится тихо. – Как у вас дела с Андреасом? – спрашиваю я. – Хорошо, – отвечает Малин. – Очень хорошо. Хотя он, конечно, деревенщина. – А ты нет? Малин хохочет. – Я тоже. Я всегда думала, что уеду. Далеко от Урмберга. Это было моей мечтой. – Иногда жизнь меняет наши планы, – замечаю я. Малин долго смотрит на меня, но ничего не говорит. – А как твоя мама? – осторожно интересуюсь я. Малин мрачнеет и отводит глаза. – Мы сейчас не общаемся, – бормочет она. – Тебе стоит с ней связаться. Никогда не знаешь, сколько времени с близкими людьми отведено тебе судьбой. Малин поглаживает живот, но ничего не отвечает. Вернувшись домой, я вижу Афсанех на полу в гостиной перед коробкой с лего. Она бесцельно перебирает цветные кубики. Из одежды на ней только трусы и одна из моих старых рубашек. Растрепанные волосы закрывают лицо. На мой приход она никак не реагирует. Я зажигаю свет, ставлю портфель на пол и подхожу к жене. Опускаюсь на корточки, кладу руки ей на плечи. – Дорогая… Она не отвечает. – Вставай. Пойдем выпьем чаю. – Ты сегодня не был в больнице, – говорит она, складывая вместе голубой и желтый кубики лего. Я опускаюсь на пол рядом, обнимаю ее рукой за плечи, делаю глубокий вдох. – Мне нужно было на собрание. По работе. Афсанех разъединяет кубики. – Наде ты был нужен. В этом я с ней не согласен. Ребенку в коме не нужны оба родителя сутки напролет. И как бы мне ни хотелось верить, что мое присутствие поможет ей выздороветь, не думаю, что это так. Но Афсанех я этого сказать не могу. Мы по-разному переживаем горе. Горе Афсанех физическое, всепоглощающее, как природная стихия, ей постоянно нужно быть рядом с Надей. И говорить о ней. И она читает какой-то форум в Интернете, где пишут родители больных людей. Наверное, она надеется, их боль поможет унять ее собственную. Я же держу все в себе. Замыкаюсь, отстраняюсь. Веду себя так, словно я тоже умер. По ночам мне снятся кошмары с Надей. Я вижу два рода кошмаров. В одном я бегу через кухню, чтобы не дать ей упасть. Но пол под ногами превращается в бесконечное поле. Чем дольше я бегу, тем дальше от меня окно, пока оно не превращается в едва заметную точку на горизонте. В другом кошмаре я двигаюсь стремительно, словно мне не за пятьдесят, у меня нет лишнего веса и не болят колени. Я быстро преодолеваю расстояние между гостиной и кухонным окном. Одним прыжком – как гепард. Хватаю Надю за руки и втягиваю обратно в окно. Разумеется, второй кошмар ужаснее первого, после него страшнее просыпаться. Мне не хватило одной секунды, одного метра. Чертова метра. Куда смотрел Бог, когда мой ребенок падал из окна? Я тяжко поднимаюсь, игнорируя боль в коленях, и поднимаю Афсанех. – Извини, что я не успел заехать, – говорю я, беру ее лицо в ладони и целую щеки. Они мокрые и соленые от слез. Афсанех кивает, обхватывает меня руками и крепко обнимает. Не знаю, сколько мы так стоим. Под конец она произносит: – Все будет хорошо. Все должно быть хорошо. Я отвожу ее в спальню. Даю таблетку снотворного, приношу стакан воды, укладываю, как ребенка. Целую в лоб, как всегда, когда она расстроена. Она улыбается, не открывая глаз, уже готовая погрузиться в блаженное забытье. Потом подхожу к стулу у окна. Снимаю рубашку и вешаю на спинку стула. Снимаю брюки и кладу на сиденье. Одежда мятая и бесформенная, как и моя жизнь. Открываю шкаф и разглядываю свои вещи. Костюмы моей любимой марки – «Нортон и Сыновья» с Сэвиль Роу в Лондоне – аккуратно висят на вешалках и ждут, когда их снова выведут в свет. Портные с Сэвиль Роу сшили бесчисленное множество костюмов, рубашек и даже спортивной одежды для царей, королей и президентов. Сам лорд Карнарвон был одет в костюм от «Нортон и Сыновья», когда обнаружил захоронение Тутанхамона в Долине фараонов в 1922 году. И годом позже, когда умирал в Каире от инфекции, вызванной укусами насекомых, он тоже был в любимой одежде. Я могу представить его на ложе смерти с испариной на лбу, но в безупречном костюме «Харрис Твид» и аккуратно подстриженными усами. Знаю, что зануда, но я обожаю все это – историю, мифы, ручную работу. Качество, мастерство, передаваемые от отца к сыну в нескольких поколениях. Возможность приобрести одежду, которую можно носить всю жизнь. Одежду, которая не имеет ничего общего с истерией потребления и идеологией моды на один сезон. Провожу рукой по рукаву пиджака. Кончики пальцев ощущают шершавую ткань. Эта ткань изготовлена в ткацкой мастерской на Внешних Гебридских островах. Семейный бизнес в четвертом поколении. Рисунок ткани тот же, что и пару столетий назад. Менять его в соответствии с капризами моды было бы верхом безвкусия. Уже один этот рисунок стоит того, чтобы отправиться в Лондон и заказать костюм. Закрываю шкаф. Дверцы тяжко вздыхают, закрывая мою прежнюю жизнь, как крышку гроба. Все, что мне остается, это мятые брюки, такая же мятая рубашка и ощущение, что жизнь ускользает от меня безвозвратно. Самуэль