Сульярд храпел. Еще одно доказательство, что Трюд сглупила, связавшись с ним. Впрочем, спать Никлайсу не пришлось бы, даже если бы парень заткнулся, потому что налетел тайфун. От грохота за стеной ржали лошади. Сульярд, которого сморила первая же чаша вина, все проспал. Никлайс, тоже не вполне трезвый, лежал поверх покрывала. Они с Сульярдом провели вечер за игрой в карты и рассказами. Сульярд поведал мрачную сказку про Небывалую королеву, а Никлайс выбрал более духоподъемную волшебную историю про Карбункул и Скальда. Юнец ему по-прежнему не нравился, но Никлайс счел, что его долг перед Трюд – сберечь ее тайного супруга. И долг перед Яннартом. Ян… Тиски печали сжали ему сердце. Он закрыл глаза и вернулся в то осеннее утро, когда они впервые повстречались в розовом саду Бригстадского дворца, при полном надежд дворе недавно коронованного Эдварта Второго. В свои двадцать еще носивший титул маркиза Зидюра Яннарт был высок и поражал взгляд величественной рыжей гривой, падавшей ему до пояса. Никлайса в те дни отличала редкая среди ментцев шевелюра цвета светлого каштана, скорее золотистая, нежели медная. Она в тот день и привлекла к нему Яннарта. «Розовое золото» – так назвал он этот цвет. И спросил у Никлайса позволения написать его портрет, увековечив этот оттенок для потомства, а Никлайс, как любой юный придворный любезник, был только рад ему услужить. Рыжие волосы и розовый сад. С них все началось. Они не расставались всю осень, провели ее за мольбертом, музыкой и смехом. И даже когда портрет был готов, они остались неразлучными, как сиамские близнецы. Никлайс никогда прежде не любил. Яннарт первым увлекся им настолько, чтобы затеять историю с портретом, но очень скоро и Никлайс пожалел, что не умеет рисовать и не в силах запечатлеть темноты этих ресниц, и отблеска солнца в волосах, и изящества рук на клавишах клавесина. Он засматривался на его шелковые губы, на изгиб шеи, там, где она сходится с нижней челюстью; он смотрел, как в этой колыбели жизни пульсирует кровь. Он во всех восхитительных подробностях воображал, как выглядят эти глаза в утреннем свете, когда сон еще тяжелит им веки. Изысканный темный янтарь, подобный меду черных пчел. Никлайс жил, чтобы слышать этот голос, глубокий и певучий. О, он мог бы сочинить балладу о его звучании и о том, как он поднимался к высотам страсти, когда разговор касался искусства или истории. Эти темы воспламеняли Яннарта и приманивали людей к теплу его пламени. Одними словами Яннарт умел придать красоту самому скучному предмету и воскресить из праха цивилизации. Для Никлайса он был подобен солнечному лучу, освещавшему каждую грань его мира. Никлайс знал, что надежды нет. Как-никак Яннарт был маркиз, наследник княжества, ближайший друг князя Эдварта, а Никлайс – безродным выскочкой из Розентуна. И все же Яннарт его увидел. Увидел и не отвел глаз. За стенами во́лны снова ударили в ограду. Никлайс перевернулся на бок – у него ныло все тело. – Ян, – тихо прошептал он, – когда мы успели состариться? Ментского корабля можно было ожидать со дня на день, а когда корабельщики повернут к дому, мальчишка будет с ними. Еще несколько дней – и Никлайс избавится от этого живого напоминания о Трюд, Яннарте и забытом Святым инисском дворе. Он снова вернется к возне с растворами на краю мира, забытый изгнанник. Наконец он задремал, прижав к груди подушку. А когда проснулся, было еще темно, но волоски у него на загривке тревожно дыбились. Никлайс сел, всматриваясь в темноту. – Сульярд! Нет ответа. В темноте что-то двигалось. – Сульярд, это ты? Когда вспышка молнии придала объем силуэту, он уставился в открывшееся ему лицо. – Достойный господин… – прохрипел Никлайс, но его уже стащили с постели. Двое часовых проволокли его к двери. Обезумев от ужаса, Никлайс как-то умудрился подхватить с пола свою трость и со всей силы размахнулся. Трость хлыстом ударила по чьей-то щеке. Одно мгновение успев порадоваться своей меткости и потрясению на лице врага, он получил удар железной дубинкой. Такой боли он никогда еще не испытывал. Нижняя губа треснула, как перезрелый плод. Все зубы задрожали в своих гнездах. От меднистого привкуса во рту взбунтовался желудок. Часовой вновь поднял дубинку и нанес ему страшный удар по колену. С криком «Пощады!» Никлайс вскинул руки, выронил трость. Кожаный сапог переломил ее пополам. Удары посыпались со всех сторон – по спине, по лицу. Он упал на циновки, слабыми звуками выражая покорность и раскаяние. Кругом разносили вдребезги его дом. Из мастерской слышался звон бьющегося стекла. Его приборы! Ему никогда не накопить на новые! – Прошу вас… – Кровь стекала у него по подбородку. – Достойные часовые, прошу вас, вы не понимаете. Этот труд… Не слушая мольбы, они вытолкнули его в бурю. На Никлайсе была только ночная рубаха. Ноги его подогнулись, и пленника потащили, как мешок с мукой. Несколько ментцев, заработавшихся до ночи, показались из своих жилищ. – Доктор Рооз, – окликнул один из них, – что случилось? Никлайс захлебнулся воздухом. – Кто это? – Его голос потерялся в раскате грома. – Муст, – глухо крикнул он, – Муст, помоги мне, лисоволосый дурень. Ладонь зажала ему окровавленный рот. Теперь он услышал Сульярда, плачущего где-то в темноте. – Никлайс! Он поднял глаза, ожидая увидеть Муста, но в схватку бросилась Паная. Она растолкала часовых и встала над Никлайсом, подобно рыцарю Доблести. – Если он арестован, – заговорила она, – где приказ от достойного правителя Хайсана? Никлайс готов был расцеловать ее. Старший распорядитель стоял поодаль, наблюдая, как его часовые разносят дом. – Вернись к себе, – не глядя, приказал он Панае. – Ученый доктор Рооз заслуживает почтения. Если вы причините ему вред, великий князь Ментендона об этом узнает. – У Рыжего князя здесь нет власти. Паная расправила плечи. Никлайсу оставалось только благоговейно наблюдать, как женщина в ночных одеждах противостоит мужчине в доспехах. – Ментцы, пока живут здесь, находятся под защитой вседостойного государя, – говорила она. – Что скажет он, услышав, что вы пролили кровь на Орисиме? На это начальник шагнул к ней. – Может быть, скажет, что я слишком милостив, – проговорил он глухим от презрения голосом, – потому что этот лжец укрывал в своем доме нарушителя границы. Паная умолкла, и легко было заметить, как она потрясена. – Паная, – шепнул ей Никлайс, когда начальник зашагал прочь, – я могу объяснить. – Никлайс… – выдохнула она. – О Никлайс, ты нарушил Великий эдикт. В лодыжке у него забилась боль. – Куда они меня уведут? Паная бросила опасливый взгляд в сторону оравшего на своих часовых начальника. – К достойному правителю Хайсана. Они будут проверять тебя на красную болезнь, – зашептала она на ментском. И вдруг напряглась. – Ты к нему прикасался? Никлайс отчаянно пытался вспомнить. – Нет, – ответил он, – к обнаженной коже – нет. – Обязательно скажи им об этом. Поклянись своим Святым, – сказала она. – Если тебя заподозрят в обмане, то всеми средствами постараются добиться истины. – Пыткой? – На лице у него бусинами проступил пот. – Только не пытки! Ты ведь не о пытках говоришь? – Довольно, – гаркнул распорядитель. – Уведите предателя! И часовые потащили его, как тушу к колоде мясника. – Мне нужен адвокат! – прокричал Никлайс. – Проклятье, должен же на этом забытом Святым острове найтись, чтоб его, адвокат! – Не добившись ответа, он отчаянно крикнул Панае: – Скажи Мусту, пусть починит мои приборы. Продолжайте работу! Она только беспомощно глядела на него. – И сохраните мои книги! Ради любви Святого, сбереги мои книги, Паная! 9 Запад – Наверное, такие прогулки в Эрсире не в обычае? Мешает нестерпимая жара?