То ли дело ордена! Кирилл собрал их не так много, как значков, а тем более фантиков, но расстался с ними с легкостью, оставив на память всего пару не самых ценных экземпляров. Если бы не нужда, коллекция осталась бы при Хане. Но он устал жить в коммуналке, захотел отдельную квартиру, пусть и не на Сретенке. Продав ордена, он переехал на северо-западную окраину столицы. Приобрести себе смог только однушку без ремонта, но был рад и ей. Тогда думал, что продешевил, но оказалось — выиграл. Спрос на ордена времен Великой Отечественной упал уже в конце девяностых, зато цены на недвижимость в Москве взлетели. А неугомонный коллекционер переключился на ножи, и тоже неспроста. Мать Кирилла, Елизавета, была крайне странной женщиной. Пожалуй, не совсем нормальной, но диагноза ей не ставили, поскольку к психиатрам никто не обращался, ни ее родители, ни она сама, ни ее гражданские мужья, ни дети. Лиза родила Кирилла в тридцать. От кого, неясно, замужем она ни разу не была. До него — дочь, после — другую. Хан застал только отца младшей сестры. Тот был алкашом, тихим, бесполезным. Но мать не пила. Совсем. Она и без допинга умудрялась погружаться в странное состояние, комфортное для нее, но не для остальных. Они занимали одну, пусть и большую, в двадцать четыре квадрата, комнату и жили буквально друг у друга на головах. Старшая сестра выскочила замуж в семнадцать, лишь бы съехать, но удачно. Нашла себе курсанта Пермского военного училища, у них все сложилось, и умчались молодые на Урал. Пьяница-отчим умер тогда же от цирроза, но Елизавета долго не горевала. Нашла замену ему через пару месяцев. Этот не пил, но распускал руки. Детей не трогал, бил только Лизу, и ей, возможно, это даже нравилось. Но не факт. Мать то ли специально провоцировала своего сожителя, то ли просто не понимала, что творит. Хан съехал от матери в двадцать, учась на третьем курсе истфака МГУ. Поступил сам — не сказать что легко, но без предварительных занятий на подготовительных курсах или с педагогами вуза. Киру никто протекции не составлял. Он просто очень хорошо знал те предметы, по которым сдавались вступительные экзамены. Он зажил отдельно, продолжил учебу и нашел для себя новую страсть — холодное оружие. Когда он покидал ненавистную коммуналку, мама сделала ему подарок, что было неожиданно. Елизавета не всегда на дни рождения детей что-то им преподносила, а тут расщедрилась и вручила красивый складной нож. Да не штамповку, а изделие ручной работы, с гравировкой на немецком. — Где ты раздобыла это чудо? — Нашла, — ответила мать. Кирилл удивился. Лиза ничего не подбирала на улице, даже деньги — боялась сглаза. Поэтому о том, где он в детстве добывал некоторые фантики, Кирилл ей не рассказывал. — Разбирала старый шкаф и обнаружила этот нож. — Красивый. И откуда он у нас? — Принадлежал твоему деду. Я давным-давно его не видела. Думала, пропал. — Военный трофей? — Об отце Елизаветы он ничего не знал, кроме того, что тот умер молодым. Погиб, сорвавшись со стены строящегося дома — работал каменщиком. — Нет. Ему этот нож кто-то из ближайших родственников подарил. — Но тут гравировка на немецком. — Он и был немцем. — Мой дед? — на всякий случай переспросил Кир. Мама часто несла чушь, но сейчас пребывала в периоде просветления. И все равно было странно слышать от нее такое. Дед — немец? Но у Елизаветы отчество Львовна, а фамилия Ханова. — Да, мы это скрывали. Сначала мама от меня, потом я от вас. Времена были такие, что немецкими корнями не загордишься. У деда твоего фамилия была Хайнц, звали Людвигом. Моя мать с ним познакомилась, когда еще шла война. Он был пленным. Как многие, работал на стройке. Она тоже. Там встретили друг друга, влюбились. Пожениться смогли только в 1947-м. Вскоре я появилась. Но мама не хотела носить немецкую фамилию, а мне давать отчество Людвиговна. Поэтому я Ханова Елизавета Львовна. Имена похожи по сути: Людвиг с древнегерманского «знаменитый в бою». А Лев — это царь зверей. — Мам, ты меня поражаешь, — не смог не высказаться Кир. — Наверное, я должна была тебе раньше об этом рассказать, но… — Нет, не информация меня поражает. А твоя эрудированность. — Я была вундеркиндом, сынок. Ты мое жалкое подобие. — Ты всю жизнь проработала дворником, — напомнил ей Кир. О том, что она еще и жила со всякими уродами, от которых рожала детей, он умолчал. — Когда думаю, голова болит. Я поэтому институт бросила. — Ты училась в институте? — поистине это был день открытий. — В том же МГУ, что и ты. Но не могла заниматься, голова раскалывалась. В школе мне учеба легко давалась, там все просто. Я ее в пятнадцать закончила. Но в университете нагрузки другие. Пришлось уйти, и я устроилась дворником. Думала, временно, но мне очень понравилась работа. Она спокойная, умиротворяющая. А еще полезная для общества и моей фигуры. Я четверых родила, а все равно стройная. — Мам, нас у тебя трое. — Один умер. Первенец мой, Алешенька. Выпал из окна. Мама тогда еще жива была, но болела, лежала полупарализованная. Я разрывалась между ней и сыном. Недосмотрела за Алешей, и он, полуторагодовалый, забрался на подоконник, выглянул во двор — лето было, окна приоткрыты — да и кувыркнулся. Головенку разбил, и умер мгновенно. — Это ужасно, — сказал он и подумал, что у матери, видимо, после этого и поехала крыша. — Да. Я долго отходила пока не поняла, что должна родить другого ребенка, а лучше нескольких. И вскоре на свет появилась твоя старшая сестра. Потом ты и малая. Больше, увы, я не беременела. Но я довольна уже тем, что я подарила жизнь вам троим. Елизавета легонько похлопала его по плечу. Она не обнимала своих чад, не целовала и, казалось, не любила. Кир раньше думал: рожала как кошка, бездумно, а у нее, оказывается, была миссия — наплодить как можно больше детей. Погубила одного ребенка, прими, мир, троих. Это моя дань! — Почему ты раньше не рассказывала об Алешеньке? — спросил Кир. — А я только вспомнила о нем. Представляешь? — Не очень. — В моей голове происходит что-то странное. Но когда я пытаюсь понять, что именно, она начинает раскалываться. И я гоню все мысли прочь. — Тебе бы к доктору. — Нет, он меня запрет в клетке… — Ты же не буйная. С чего бы? — …собственного сознания, — закончила мысль мама. — Посадит на препараты, и тогда я окажусь в аду. После смерти Алешеньки я обращалась к специалисту, и это было худшим решением в моей жизни. — С тех пор многое изменилось, в том числе лекарства. — А мне и так хорошо. Точнее, только так. — И она снова ушла в себя. Потом оказалось, что ее просветление было… затишьем перед сметающей все бурей. Многие умирающие перед тем, как отойти, приходят в сознание, начинают связно разговаривать, с аппетитом кушать, всем интересоваться. Так и Елизавета, прежде чем окончательно сойти с ума, обрела трезвость мысли. Но не прошло и двух дней, как произошел рецидив. Мама сначала попыталась поджечь квартиру, чтобы очистить ее, благо огонь не успел разгореться и все пожрать, а затем выбросилась из того же окна, откуда свалился ее сын Алешенька. Насмерть не разбилась, поскольку этаж всего лишь третий и ее череп не так хрупок, как у полуторагодовалого ребенка. Лежала в больнице, потом дома. За ней ухаживала сестра, Кир ей помогал по мере сил. Но не гражданский муж Лизы, что естественно. Баба-инвалид ему была не нужна, и он сбежал. К сожалению или счастью, мучения несостоявшейся самоубийцы и ее детей долго не продлились. Спустя три месяца Елизавета Львовна отошла в мир иной. *** Коллекция Хана началась с того самого ножа деда Людвига Хайнца. Сначала он собирал все более-менее интересные колюще-режущие предметы. Были и сабли, и старинные отвертки, и шила башмачников. Более того, к нему как-то попала канцелярская кнопка периода Николая Первого, и он ее держал у себя больше года. Но Кирилл понял, что его привлекают именно ножи. Он избавился от всего лишнего и сосредоточился на кортиках, кинжалах, тесаках, выкидушках. Впоследствии он стал еще более избирательным коллекционером. Его перестали интересовать, к примеру, испанский наваха или непальский кукри, даже персидский корд — эталон изящества. Хан желал обладать только лишь русскими и немецкими ножами. Для него самопальная уркаганская финка тридцатых годов была ценнее шотландского дирка восемнадцатого века. Но не только коллекционированием Хан занимался, а еще работал журналистом — писал статьи для специализированных журналов. Это и деньги приносило, и позволяло знакомиться с собратьями. К тридцати пяти годам он стал одним из лучших экспертов по холодному оружию. Его стали приглашать для оценки, а также для чтения лекций. В общем, жизнь его удалась. Она была насыщенной, яркой, безбедной. Последнее тоже важно, и не потому, что выросший в нищете мальчик хотел окружить себя роскошью, нет. Кирилл с полным равнодушием относился к богатству. Ездил на старенькой машине, «Фольсвагин гольф», одевался просто, хотя имел пару дорогих костюмов, в которых не стыдно было выйти в люди, в ресторанах ел только по случаю каких-то встреч. Он и квартиру бы не сменил, если бы та однушка не стала тесной для его коллекции. Тогда он переехал в просторную квартиру в престижном ЖК. И опять же не из-за каких-то понтов. Просто территория комплекса надежно охранялась, а это было очень важно для Хана. Главное, что давали ему деньги — свободу передвижения. Он постоянно перемещался по миру, а это удовольствие недешевое: визы, билеты, приобретенные за несколько часов до вылета по тройной цене, остановки в приличных отелях, аренда машин и прочее. А еще у Кира всегда была заначка на случай срочного приобретения. У него, естественно, имелись вещи на продажу, но сделка может занять время, а деньги на счете и в кубышке все же надежнее. Хану повезло еще и в том, что он никогда не мечтал о семье. Встретить ТУ САМУЮ, родить детей? Нет, это не для него. Одному лучше. Хватит, нажился в коммуналке, деля комнату с матерью, отчимами, сестрами. Но к дамам он не был равнодушен. Было время, когда он и их коллекционировал. Гнался сначала за количеством, потом за качеством, пока не понял, что в принципе все женщины одинаковые. Они выглядят и ведут себя по-разному, одна умна, другая не особо, у некоторых из них бурный темперамент, а кто-то спокоен, но нежен, и не все хотят замуж, хотя раньше Хан был уверен в обратном… И все равно они одинаковые! Кирилл долго не озвучивал эту свою мысль, пока не встретил женщину, с которой ему было лучше, чем с остальными. Нет, даже не так: только с ней ему было хорошо. И говорить, и заниматься сексом, и молча попивать какао в дождливые дни, и ржать над сюжетами фильмов, каждый из которых казался им глуповатым. Ей было чуть за сорок, а ему лет тридцать шесть. Звали даму Аэлитой, и она писала книги, слюнявые любовные романы. Такие отлично получаются у цинично-ироничных женщин. — Феминистки тебя бы сейчас порвали на ремни, — хмыкнула Аэлита, услышав признание Кира. — Поэтому я поделился не с одной из них, а с тобой. Надеюсь, не обидел? — Нет. Вы тоже одинаковые. Вся разница между вами у нас в голове. Мы вас придумываем. Считай, создаем. — И ты? — Мне хватает моих персонажей. По молодости лет я была влюблена, как кошка, обожглась и с тех пор перестала наделять реальных мужчин нереальными достоинствами. Кстати, вашему брату это очень нравится. — Мне — нет. — Поэтому мы с тобой и поладили. Но я не к этому вела. Для тебя нет разницы между нами, потому что ты ни в одну не влюблялся. В ножи — да. Хотя они друг от друга отличаются не больше — у них рукоять да лезвие. Разной формы, но и мы не под копирку сделаны. У всех разное происхождение, история… Тюнинг, в конце концов. А ножом можно как убить или ранить, так и нарезать колбасу к ужину. — Да, ты права, — осмыслив услышанное, качнул головой Кирилл. Именно после того диалога он стал подумывать о партнерстве с Аэлитой. Они могли бы не только встречаться на несколько часов, но и проводить вместе пару ночей в неделю. Ездить вместе в отпуск. Отмечать праздники. И, что само удивительное, завести с Аэлитой кота. Непременно немецкого рекса. Давно бы купил, да на кого оставлять животинку, когда уезжаешь? Сестре младшей подкидывать не вариант. Она так и живет в коммуналке, там сердобольные соседи накормят кота дрянью какой-нибудь, а рексы — аллергики. Чужакам же Кир тем более не доверял. Но Аэлите смог бы. Из них вообще получилась бы замечательная пара. Они и внешне хорошо смотрелись: оба были стройными, темноволосыми, сухолицыми, но при этом не похожими друг на друга. Пока Кирилл прикидывал в уме варианты развития событий, судьба все решила за него. Аэлите подвернулся достойный мужчина, швейцарец. Немолодой, но хорошо выглядящий и бодрый. С собственным домом в Люцерне на берегу одноименного озера, обеспеченный и бездетный. И он сделал Аэлите предложение. Оказалось, она параллельно встречалась и с ним, и с Киром. — И ты согласилась? — решил уточнить он. — Естественно. От таких вариантов не отказываются. — Ты же не меркантильная. Зачем тебе его дом? — Дома я, может, и не получу. А статус резидента Евросоюза — да. Он мне не помешает. Да и хочется пожить в красивом месте, вдохновиться им. Из моего окна Каширка видна, а из его — озеро Люцерн. — Что ж… Желаю тебе удачи!