— То же мне проблема, — фыркнул я. — Другого найдешь. — Не нужен мне никто! — Кроме него? — Вообще. — Она заплакала-таки. — Я всегда знала, что не создана для семейного счастья. Мужчинам я не нравлюсь, некрасивая, угловатая, шепелявая. Ко мне даже тут, в тюрьме, никто не приставал. — Только потому, что думали — ты моя. — Правда? — Она просветлела, но ненадолго. — Жаль, что это не так. Я была бы рада стать твоей. — Зачем я тебе? У меня судимость, ни кола ни двора. — Все это не имеет значения. Я вышла бы за тебя хоть завтра, но… Ты меня не возьмешь! — Почему? — Парень меня не просто так бросил, а когда узнал, что я беременна. — Но это его ребенок? — Конечно. Он был моим первым мужчиной. Я думала, у нас что-то получится, ведь нас познакомила моя тетка и характеризовала его как хорошего парня, который никак не может найти жену. Мы стали встречаться, ходили в кино, гуляли. Он такой же несимпатичный, как я, и страшный зануда. Но я не надеялась найти принца, поэтому рада была и такому ухажеру. До секса у нас дошло спустя три месяца. Мы переспали несколько раз, но это нас не сблизило. А когда я узнала о том, что беременна, и сообщила «хорошему парню», он обвинил меня в том, что я легла под него, только чтобы залететь и женить на себе. По-другому у меня не получилось бы привязать к себе мужчину. Но он не такой дурак, чтобы дать себя захомутать. — Каков подлец! — Но он прав. Я на самом деле отдалась только потому, что хотела замуж, а меня не звали. — И все равно он обязан нести ответственность за женщину, с которой был близок, и за ребенка, которого зачал. — Какой ты хороший, — выдохнула она и заплакала снова. — Я обычный мужик. Хватит меня расхваливать. — Жаль, что я не стала твоей. И убежала тогда, потому что не могла больше сдерживаться. *** Мы поженились в тюрьме, когда Маргарет была на пятом месяце. У нас родилась замечательная дочка Кэрол, и она считала меня своим отцом. О том, что я им не являюсь, она так и не узнала. Мы с Марагерет решили не говорить ей об этом — не видели смысла. Тот, от кого ее зачали, переехал на другой конец страны, чтобы его точно на себе не женили. Маргарет была прекрасной женой, и она искренне меня любила, но страдала из-за того, что не может родить мне ребенка. Я об этом не знал. Жена переживания в себе держала — она была мастером самоконтроля, быть может, поэтому и ушла так рано. Жалобщики, ипохондрики, скандалисты, как правило, живут долго. А моя Маргерет изводила себя, тем самым подрывая и свою нервную систему, и организм в целом. Она призналась мне, когда нашей Кэрол исполнилось четыре. Девочка, задувая свечи на торте, озвучила желание, которое загадала — она хотела братика. Маргарет тогда погрустнела, я это заметил и, когда мы легли спать, спросил, что с ней. Естественно, она не сразу разоткровенничалась, пришлось уговаривать. — Я хочу родить еще одного ребенка, но у меня не получается забеременеть! — Дорогая, ты чуть не умерла, рожая Кэрол, — и это было действительно так. Девочка была крупной, лежала неправильно и чуть не разорвала мать, появляясь на свет. — Зачем тебе еще раз проходить через этот кошмар? — Ради вас, тебя и дочери. Она мечтает о братике, а ты имеешь полное право желать своего ребенка. — Кэрол — моя. И потом, мы с тобой в самом начале отношений обсудили этот вопрос. Ты сказала, что больше не хочешь детей, и я согласился. — Да, но… Все мужчины мечтают продолжить свой род. А ты еще и достоин этого. Настала моя очередь делиться тайной: — Я не могу иметь детей, Маргарет. Когда работал в депо грузчиком, получил сильную травму паха. Я мог остаться без части своего боекомплекта, но врачам удалось сохранить его в целости, и он, как ты сама знаешь, работает, но вхолостую. — Почему ты не рассказывал об этом? — Если бы ты выразила желание иметь огромную семью, я бы предупредил. Но ты не хотела больше детей, а и я смолчал. Для мужчины признаваться в том, что он пустоцвет, непросто… Либе тоже не знала об этом и считала, что ее дочка — моя. Я не стал разубеждать ее: пусть думает, что родила от меня, а не от моего брата-насильника. Как сказал Фредди, когда я выбивал из него правду, он выпустил в нее свою сперму, но не смог насладиться триумфом, потому что Либе вырвало прямо на него. *** С моей дорогой девочкой мы увиделись в следующий раз только в девяностых. Спасибо Михаилу Горбачеву и перестройке! Я прилетел в Москву, и мы с Либе провели замечательную неделю. Она повзрослела, но для меня осталась той же милой малышкой, которую я увидел на Альтен-штрассе, брякнувшись с клена. Все семь дней были нашими, мы могли встречаться не таясь, даже вместе ночевать в моей гостинице. За небольшую мзду ко мне готовы были пустить кого угодно, но я приводил только Либе, и персонал женского пола проникся к нам (думаю, не обошлось без подслушивания под дверью). Администратор переселила в люкс, горничная оставляла то цветочки, то конфетки, а работница ресторана разрешала выносить еду, как будто знала, что в номере меня ждет любимая. Нашей идиллии мешало одно: отношение к детям. Либе взахлеб рассказывала мне о НАШЕЙ дочери, когда же я упоминал свою, она отмахивалась, типа она тебе не родная и давай не будем ее обсуждать. А вот Мария… НАША дочка, она такая-растакая, и вам нужно познакомиться… Мне было обидно за СВОЮ — это раз. Два — я не хотел видеть Марию, ведь она была напоминанием о многом плохом. Ясно, что ребенок ни в чем не виноват, и я был очарован ею на расстоянии, но личная встреча могла все перевернуть… Я не выразил бы того восторга, которого от меня ожидала Либе, это точно, даже если бы Мария была рождена от меня. Я воспитывал не ее, а свою — НЕ СВОЮ дочку и любил ее как мог. Да, не взахлеб, но с этим у меня давно появились проблемы: все сильные эмоции потратил на Либе. Остатки, но уже с отрицательным зарядом выплеснул на кузена Фредди, поэтому родным досталось то, что в закромах затерялось. Но я, улетая домой, обещал Либе вернуться и планировал сделать это через полгода. К тому времени я решил бы, как будет лучше для нас обоих, а также наших семей. Но судьба вновь все за нас решила: заболела моя дорогая Маргарет, и я не мог бросить ее. Либе страдала из-за этого и изводила меня. Нам пришлось на время прекратить общение. Однако спустя годы мы его возобновили, но с пониманием того, что нам не быть вместе физически… Только душой. Но встретиться еще раз нам удалось. (Я вроде упоминал об этом? Перечитывать лень…) Либе лежала в больнице, я навещал ее и отпаивал травками. Она написала мне о том, что будет оперироваться в Германии, и я, естественно пожелал ее увидеть. До этого мы не общались — поздравительные открытки на праздники не в счет, — а тут письмо, длинное, на несколько страниц. В нем много всего, и в том числе сожаление. Либе просила у меня прощения за то, что была эгоисткой и требовала невозможного, спрашивала о дочке. О своей не рассказывала, только о внуке Боре, который стал главой их бабьей семьи в подростковом возрасте. Именно он заработал на операцию для Либе, и я ощутил гордость за этого парня, хоть его родила и воспитала «МОЯ» не моя дочь. Я в пятнадцать тоже стал самостоятельным, но заботился лишь о себе, а мальчик Боря — и о бабушке, и о матери, и о сестре. Я видел его пару раз: обычный с виду парень, но очень собранный. И безмерно любящий Либе. Я хотел с ним познакомиться, но она не позволяла. Продолжала оберегать нашу любовь ото всех, даже близких. — Сейчас поздно признаваться, — сказала она мне. — Я была готова к этому дважды: в семидесятом, вернувшись из Берлина беременной, и девяностом, когда ты приехал в Москву. Но у нас ничего не вышло, и теперь нет смысла ворошить прошлое. — Но твоя мама знала о многом, — напомнил я. — Ее давно нет, и все, что она знала о нас, унесла с собой в могилу. Дочь и внуки в курсе того, что у меня был друг в Берлине, с которым мы занимались немецким. Когда придет время, я раскрою правду. — Каким образом? — Напишу мемуары. — Уже начала? — Пока я умирать не планирую, — строго проговорила Либе. — Операция прошла успешно, от твоих травок я быстро восстанавливаюсь, так что я еще надеюсь дожить до правнуков. Но, как почувствую, что угасаю, начну писать. Тебе бы я тоже посоветовала это. Внукам будет полезно почитать… — Я со своей не вижусь почти. — Тогда пиши для моих. Они ведь, по сути, наши общие… Я так и не сказал Либе о том, что не я отец ее дочери. И унес бы тайну в могилу, но раз моя девочка хотела, чтобы внуки знали правду… Пришлось поделиться ею. Я писал этот дневник долго, потому что не умею складно выражать мысли. А еще я сомневался, правильно ли поступаю, рассказывая о том, что скрывалось десятилетиями. Но раз обещал, надо отвечать за слова. В стойкости психики Бориса Грачева я не сомневаюсь, поэтому дневник будет отправлен ему после моей смерти (распоряжения отданы моему душеприказчику), а он пусть решает сам, делиться полученной информацией с остальными или нет. Часть пятая Глава 1 Ей снился пожар. Полыхал ее дом, и Бетти носилась по нему, не зная, что спасать из добра в первую очередь. В итоге схватила патефон и выскочила на крыльцо, к которому подкатила пожарная машина. Сирена на ней была включена и орала так, что уши закладывало. Бетти перевернулась, чтобы проснуться, и увидеть другой сон, приятный. Но оказалось, звук раздается в реальности, и это не серена, а дверной звонок надрывается. — Кого там черти принесли? — пробормотал Боря, спящий рядом. Он ввалился к Бетти в комнату ночью и не пожелал уходить, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия — все же они не одни в доме.