— Думаю, что пора идти чинить сети. Завтра утром выйду на лов. — Несколько секунд он смотрел на меня молча. — Кэл, где мне завтра ловить? — Ты думаешь о том, что… отправил сегодня детей? Он пожал плечами: — Рыбаки из нашей деревни иногда гибнут. Но это по-прежнему рыбацкая деревня. Так где мне ловить? Я допил кефир. — После извержения в воде над Шрамом дофига минеральных солей. Сегодня там разрастутся водоросли. В глубине будет ходить мелкая рыбешка. Крупные рыбы — над ней. Он кивнул: — Хорошо. Завтра выйду на лов туда. Мы встали. — До свидания, Жоан. Я похромал назад, к пляжу. V К десяти полотно тумана, прикрывающее пляж, рассеялось. Я расхаживал по песку, приподнимая палочкой клубки водорослей и постукивая той же палочкой по больной ноге. Дохромав опять наверх, на скалы, я застыл в неподвижной траве: — Ариэль? Она стояла на коленях в воде, опустив голову. Рыжие кудри расступились, открыв жабры. Ее плечи затряслись, замерли, снова затряслись. — Ариэль? Я спустился по камням, покрытым пузырями. Она отвернулась и уставилась в океан. Детская любовь так важна и так хрупка. — Ты давно тут сидишь? Теперь она поглядела на меня. Капли морской воды и другой соленой влаги смешались у нее на лице, застыли на впалых щеках. Лицо было изможденное. Она покачала головой. Сколько ей лет — шестнадцать? Семнадцать? Как фамилия того гениального психолога, заявившего в семидесятых годах, что подростки — умственно и физически те же взрослые, только не заняты полезной работой? — Хочешь, пойдем в дом? Она замотала головой еще чаще, потом остановилась. После паузы я сказал: — Наверно, тело Торка отправят обратно в Манилу. — У него не было родных, — объяснила она. — Его похоронят тут, в море. — А, — сказал я. А волны будут таскать грубое вулканическое стекло туда-сюда по песку, меняя форму, стачивая острые углы… — Ты ведь… Торк ведь тебе нравился, да? Мне показалось, вы друг к другу привязаны. — Да. Он был очень хороший… — Тут она поняла, что я имею в виду, и заморгала. — Нет. О нет. Я была… была помолвлена с Джонни. Это тот, из Калифорнии, шатен… Ты видел его вчера на празднике… Мы оба из Лос-Анджелеса, но познакомились только тут. А теперь… его тело отправят обратно сегодня вечером. Глаза очень широко раскрылись, потом зажмурились. — Мои соболезнования. Я неуклюжий калека; вечно наступаю другим на больные места души. Наверно, я слишком пристально гляжу в зеркало на несбывшееся и потому не вижу, что творится вокруг. — Ариэль, мне очень жаль. Она открыла глаза и начала озираться. — Пойдем ко мне, я тебя угощу авокадо. На них сейчас сезон — я имею в виду, не в супермаркете. А на старом рынке, на другом конце города. Там они гораздо вкуснее, чем калифорнийские. Она все озиралась. — Люди-амфибии не ходят на рынок. И очень жаль, потому что он, наверно, скоро закроется, а свежие продукты там отличные. К ним ничего не нужно, кроме масла и уксуса. — Я откинулся назад и прислонился к скале. — А может, ты хочешь чая? — Ладно. — Она вспомнила, что положено улыбнуться. Я знал, что бедная девочка улыбается через силу. — Спасибо. Только ненадолго. Мы пошли по камням к дому. Море было у нас слева. Войдя во дворик, она повернулась ко мне: — Кэл? — Да, что такое? — Вон те облака вдали, над водой. Они только там, а так небо ясное. Это от взрыва в Шраме? Я прищурился: — Наверно. Пойдем в дом. Нью-Йорк Ноябрь 1966 г. Мы, силою неведомой гонимы, по линии начертанной идем (Перевод В. Кучерявкина) Роджеру Желязны I Темнота и крик. Ее крик. Сначала искры с сухим треском бегут по ее ногам, освещая скалы и землю. Потом — тишина, ни звука, ни вскрика. Она почти падает, резко выпрямляется, серебрятся гетры. Треск-треск-треск. Огонь хлестнул еще выше, она взмахивает руками (пытаюсь сказать себе: «Она уже мертва…»). А силуэт все колеблется, словно вырезанный из белой бумаги и фольги, пылает на огромном ребристом кабеле, уложенном в вырытую нами траншею. — Все думаешь о своем повышении? — А? Я поднял голову и посмотрел на Скотта, уставившего в меня веснушчатый палец. Веснушки, с десятицентовик величиной, цветом как медный пенни, покрывали его лицо, губы, руки, плечи, терялись в золотистых волосах на груди и животе. — Каково это — быть секционным дьяволом? Два года я ждал этой должности! — (Веснушчатые пальцы щелкнули в воздухе.) — Обойти меня и назначить тебя! — Он откинулся на подвесной койке, сунул лапу под монтажный пояс и зашкрябал ногтями по животу. Я покачал головой: — Да нет, я не об этом думал. Так, вспоминал один случай. Ничего особенного. Ночь неслась за окнами.