— Рейс будет долгим, — сказал фон Рэй. — И вы встретите врагов, о которых и не знали, что они у вас есть. Против нас — Князь Красный и его сестра Лала. Наш грузовик летит порожняком и вернется — если шестеренки не подведут — с набитым трюмом. Хочу, чтоб вы знали: этот рейс отправлялся дважды. Раз он кончился, толком не начавшись. Раз я уже видел мою цель. Но кое-кто из команды не перенес и этого зрелища. Теперь я намерен полететь, набить грузовой отсек под завязку и вернуться. — Цель какая звездогонки? — спросил Себастьян. Тварь на его плече, переступив с лапы на лапу, трепыхнулась для равновесия. Размах крыльев — почти семь футов. — Что, капитан, ждет там нас? Фон Рэй вскинул голову, будто видел конец маршрута. Медленно опустил взгляд. — Там… У Мыша зарябило на загривке, словно кожа была тканью и кто-то, подцепив торчащую нитку, распускал материю. — Где-то там, — сказал фон Рэй, — есть нова. Страх? Мыш на секунду всмотрелся в звезды и увидал погубленный глаз Дана. А Кейтин размотал катушку памяти, рухнул в кратеры множества лун, выпучил глаза под маской лица, а где-то коллапсировала, ввергаясь в собственное лоно, звезда. — Мы охотимся на нову. Выходит, вот он, настоящий страх, думал Мыш. Внутри груди бился, тычась в ребра, зверь зверее некуда. Начало миллионов странствий, размышлял Кейтин, а начало — там, где стоишь. — Нам предстоит подойти к пылающему краю схлопывающейся звезды. Весь континуум в области новы — пространство, вывернутое наизнанку. Мы должны подобраться к ободу хаоса и вынести оттуда горсть огня, сделав как можно меньше остановок на пути. Там, куда мы летим, никаких законов. — Какие законы имеются в виду? — встрял Кейтин. — Людские, законы природы, физические, психические и химические? После паузы фон Рэй выдал: — Все разом. Мыш закинул кожаный ремень на плечо и опустил сирингу в сумку. — Это гонка, — сказал фон Рэй. — Повторю. Наши противники — Князь Красный и Лала Красная. Привлечь их к людскому закону я не в силах. И чем ближе мы к нове, тем меньше проку от остальных. Мыш смахнул со лба сбившуюся челку. — Рейс будет с ног на голову, да, капитан? — Мышцы его смуглого лица поскакали, завибрировали, наконец застыли в унимавшей дрожь ухмылке. Рука внутри сумки ласкала инкрустацию на сиринге. — Взаправду с ног на голову. — Его сиплый голос лизнул опасность. — Кажись, о таком я смогу спеть. — Опять лизнул. — А эта… горсть огня, что мы привезем… — начал Линкей. — Полный трюм, — поправил фон Рэй. — Семь тонн. Семь кусков по тонне каждый. Идас сказал: — Нельзя вернуться с семью тоннами огня… — …так чем мы разживемся, капитан? — закончил Линкей. Ждала команда. Ждали те, кто стоял подле. Фон Рэй дотронулся до правого плеча, помял его. — Иллирий, — сказал он. — И мы приникнем к его источнику. — (Рука отпала от плеча.) — Давайте ваши классификационные номера. После этого я хочу видеть вас на «Птице Рух» не раньше чем за час до рассвета. — На, выпей… Мыш отпихнул руку, не прекращая танцевать. Музыка истошно била в железный набат, красные огоньки бегали друг от друга по всему бару. — На… Бедра Мыша колотит музыкой, Тййи колотит о Мыша, темные кудри пляшут на поблескивающем плече. Глаза закрыты, губы трясутся. Кто-то сказал кому-то: — Слышь, не хочу больше. На, допей. Она взмахнула руками, подавшись навстречу. Потом Мыш моргнул. Тййи замерцала. Он моргнул еще раз. И увидел, что Линкей держит сирингу в белых руках. За ним — его брат. Смеются. Настоящая Тййи сидит за столиком в углу и тасует карты. — Эй, — сказал Мыш, срываясь с места. — Не надо баловаться с моим инстром, хорошо? Умеете играть — другое дело. Но сперва меня спросите. — Ага, — сказал Линкей. — Ты единственный, кто это видел… — …луч был узконаправленный, — сказал Идас. — Мы просим прощения. — Не страшно, — сказал Мыш, забирая сирингу. Он был пьян и устал. Вышел из бара, поблуждал вдоль раскаленной губы Пекла3, перешел наконец мостик, ведущий к платформе семнадцать. Небо чернело. Рука вилась по ограждению, пальцы и запястье подсвечивало оранжевым. Некто стоял впереди, опираясь на ограду. Мыш замедлился. Кейтин мечтательно глядел в бездну, свет снизу надел на него маску демона. Сперва Мыш решил, что Кейтин говорит с собой. Потом увидел обсыпанный драгоценностями аппарат в руке. — Врежьтесь в глубь человеческого мозга, — говорил Кейтин записчику. — На полпути от конечного до продолговатого мозга вы найдете гроздь нервов, напоминающую фигуру человека, но ростом в сантиметры. Она соединяет воздействия на органы чувств, возникшие за пределами полушарий, с психическими абстракциями, формирующимися в мозгу. Уравновешивает восприятие мира вовне с познанием мира внутри… Врежьтесь в глубь расхлябанного сплетения интриг, что единой сетью крепит мир к миру… — Привет, Кейтин. Кейтин воззрился на него сквозь горячую рябь от лавы. — …привязывает звездную систему к звездной системе, хранит единство структур солоцентрического сектора Дракона, Федерации Плеяд и Внешних Колоний: вы обнаружите вихрь дипломатов, выбранных или самоназначенных чиновников, честных или коррумпированных, смотря по обстоятельствам… короче, правительственную матрицу, принимающую форму мира, который она представляет. Ее функция — реагировать на и уравновешивать социальное, экономическое и культурное давление, а оно смещается и пронзает империю… Ну а если кто-то сможет врезаться в глубь звезды, в центре, окруженный пылающим газом, обнаружится столп чистой ядерной материи, сферический или сплющенный, как и форма самой звезды. Во время солнечных возмущений этот центр прогоняет вибрации от возмущения сквозь звездную массу, чтобы погасить их, породив приливы и отливы на ее поверхности… Иногда крошечные тела, уравновешивающие перцептивное давление на человеческий мозг, делают что-то не то. Часто правительственная и дипломатическая матрица не в силах справиться с давлением миров, которыми правит. А когда что-то идет не так в уравновешивающем механизме звезды, рассеивание невероятной звездной мощи сдвигает по фазе титанические силы, отчего звезда становится… — Кейтин? Кейтин выключил записчик и посмотрел на Мыша. — Что ты делаешь? — Заметки для моего романа. — Для чего? — Архаическая форма искусства, вытесненная психорамой. Увы, она была способна на исчезнувшую нюансировку, как духовную, так и творческую, которой более непосредственная форма пока не достигла. Мыш, я — анахронизм. — Кейтин улыбнулся. — Спасибо за мою работу. Мыш пожал плечами. — О чем это ты говорил? — О Психологии. — Кейтин положил записчик в карман. — О Политике и Природе. Трех «П». — Психология? — переспросил Мыш. — Поль-итика? — Ты умеешь читать и писать? — спросил Кейтин. — По-турецки, гречески и арабски. С английским хуже. У букв нет ничегошеньки общего со звуками, которые издаешь. Кейтин кивнул. Он тоже был слегка пьян. — Глубоко. Вот почему английский — отличный язык для романов. Но я упрощаю сверх меры. — Так что там с психологией и политикой? Насчет природы я в курсе. — В особенности, — сказал Кейтин змеящейся, светящейся полоске жидкой лавы, что ползла в двухстах метрах внизу, — с психологией и политикой нашего капитана. Они меня интригуют. — Что с ними такое? — Его психология в данный момент любопытна просто потому, что неизвестна. У меня будет возможность наблюдать за ней в процессе. А вот политика брюхата возможностями.