В дверь вваливается бомж (вероятно, моложе того мужчины, что сейчас стоит слева от Джо, с этими длиннющими ногтями цвета алюминия в лучах зимнего солнца, — член Джо в его собственной руке, слишком широкой и мозолистой, на миг отвердел, не от происходящего, а от собственных воспоминаний секундной давности). У бомжа усы полны соплей, над одним ухом проплешина, пуговиц на рубашке не хватает, нагрудный карман оторван. Штанина разодрана от манжеты до колена, видна лодыжка, белая, как мыло. Бомж оглядывается: — В бога душу мать… Да тут одни эти вот… Ну то ись все как один… Эй, ты, зуб даю, ты тоже из них… Двое членов Галактического Совета, стоящих справа от Джо, переглянулись и улыбнулись. Один покачал головой. Стоя перед белым фаянсом, они сосредоточенно работали руками, погрузившись в вычисления. Влетел Уилсон, глухонемой проститут, — сжатые кулаки в карманах потрепанной ветровки. Джо с ним знаком, потому что Уилсон однажды предложил ему свои услуги. Джо тогда повел его в вестибюль станции, купил ему кофе и хот-дог и объяснил — он владел языком знаков, поскольку в возрасте десяти лет прожил год у двух своих глухонемых теток в Портленде, — объяснил, что на данной точке навалом бесплатного товара, так что искать тут платных клиентов — только время терять. Уилсон обошел стороной бомжа («Эй, неужто и ты тут за-ради этих гребаных педиков?»), оглядел занятых своим делом членов Совета и вышел. — Черт! Бомж развернулся, двинулся к выходу и налетел на дверной косяк. Входящий член Совета — рабочий метро, Джо его видел тут уже несколько раз — придержал бомжа: — Эй, дедуля, смотри, куда идешь. Рабочий отодвинул бомжа на расстояние вытянутой руки и оглядел: с разодранной штанины капало, и лодыжка была мокрая. Не добрался до писсуара. Бомж вылетел наружу, оставляя отпечатки из мочи на присыпанном мелом полу. Джо снова повернулся к стоящему рядом: седой, бородка клинышком, очки. Джо и седой встретились взглядами — боязливыми, полными восторга, глаза — очки, глаза — пах. О, этот шлонг, эти ногти! У Джо под коленками потеплело от подступающего оргазма. (6) Розовый, как лососина, свет Бетельгейзе падал косыми лучами через прозрачную стену Самптера VII — космической крепости, в шутку названной так первопроходцами, галактическими антропологами.[49] Сколько лет прошло с тех пор? И где они сегодня? Вероятно, превращены в студень в ходе трагичных событий кптийского мятежа. Так что там с Массой? Бэт Д. шел по красноватым плитам из люципрена-57 мимо прозрачного северного фасада крепости, сквозь который виднелись магнетитовые пески, пронизанные, как паутиной, подтеками жидкого аммиака, — они были как ходы червей в гиперборейском холоде и стремились к прозрачному горному хребту под названием Палитра, прозванному так за розовые, малиновые и алые глины, окрасившие его серебристые склоны. Бэт осторожно отделился от прозрачной стены-окна и завернул за перегородку, усаженную рубиновыми бляшками из витроля… Там трепетала Она, втиснутая в высокие сияющие чертоги Самптера VII, — гаргантюанская туша спрессовалась внутрь себя и вытянула раздутые псевдоподии, перелив в них часть вязкой, мыльной плоти. Под мембраной вздувались ядрышки, вакуоли и просто пузыри. Бэт знал, что Она чует его присутствие. Она медленно и лениво надвинулась. Большим пальцем Бэт Д. отщелкнул крышку кобуры из искусственной кожи. Он выхватил свой смертельный лазер с рукояткой из черной слоновой кости, украшенной дивной инкрустацией, — работа малого народца с Антареса-10. Множественный ствол с симметричными прожилками был отлит в форме из чистого люцита фирмой «Джонас и Барболи» из города Фентон в штате Пенсильвания. Бэт неторопливо прицелился. — Брбл… брбл… брбл… — сказала Масса; амебообразная туша слегка сплющилась и тут же снова нависла над ним. Бэт выстрелил — и чуть обугленная псевдоподия, дымясь, упала с потолка и выбила у него из рук смертельный лазер. Оружие отлетело на пятнадцать футов и ударилось о переборку, которая треснула, осыпав плитки пола сверкающим дождем витролевых рубинов. Бэт Д. в ужасе и торжестве отступил на шаг. Разъяренная Масса ринулась на него. Бэт Д. взвизгнул и всплеснул руками. Она врезалась в него — от коленей до подбородка — странным фиолетовым теплом, и он распростерся на полу. Масса накрыла его волной, заполнив все отверстия — уши, уретру, анус, рот, ноздри. Она была вовне его. Была внутри его. Прокатывалась сквозь него. Обтекала его. Пока он лежал, блаженно обездвиженный Ее турбулентным потоком, внутри Ее внутри его внутри Ее, Она сказала: — Дорогуша, что это за херня про неприязнь к незнакомой негритянке в метро? Так ты не заработаешь купонов на попкорн в большом кинотеатре на небесах. Попытайся вообразить более зрелую, менее вульгарную эру. Будь самим собой, у тебя ведь и правда такая милая улыбка! Но боже, как меня достал этот люципрен. Он на вкус как клей для авиамоделей. На миг Бэту Д. показалось, что ему по правде пришел конец. Но Масса отступила. Издав вопль, больше всего похожий на боевой клич Шины, королевы джунглей,[50] Она бросилась на северную стену крепости Самптер VII. Стена треснула. Бэт, все еще плотно зажмурившись, услышал, как осколки стены сыплются наружу, глухо стуча по песку, и внутрь, лязгая о кафельный пол. Несколькими мгновениями позже, когда он, задыхающийся и слабый, с трудом поднялся на ноги, опираясь о стену, по которой уже ползла изморозь от гиперборейского холода, Масса — на расстоянии футбольного поля от него — флактулировала (метод передвижения? способ размножения? разновидность искусства?) по черным пескам, хаотично перемещаясь между ручейками в сторону терракот и серебра Палитры. (7) Джо, тяжело дыша, прислонился лбом к кафельной стенке над писсуаром. Сосед застегнул ширинку, сжал локоть Джо через рукав куртки (этой изящной кистью) и шепнул: — Вы знаете, это как-то затягивает, не правда ли? — (Один из членов Совета, что поотчаянней, реально зааплодировал, а второй испугался и сбежал.) — Вы такой… Может, как-нибудь еще пересечемся тут?.. Джо ухмыльнулся и кивнул, не поднимая головы, — потому что, когда в самый обыкновенный будний день встречаешь воплощение всех своих фетишей сразу, нужно время, чтобы очухаться. В районе селезенки пульсировала слабая боль — с такой силой он кончил. Он заправил все, что надо, обратно в ширинку, сделал глубокий вдох, поднял глаза… Ни мужчины, ни портфеля рядом не было. На краю писсуара блестела, как глазурь, сперма. Джо протиснулся меж двух новоприбывших членов Галактического Совета (синяя дверь была маркирована «Е-3») и чуть не врезался в полисмена. Ухмыльнулся ему — тот машинально улыбнулся и кивнул, но тут же опомнился и сделал сердитое лицо. Но Джо уже несся по бетонному пандусу к поезду RR. И тут в него сзади врезались две старшеклассницы. Он повернулся, уже заведя привычное «извините», но прикусил язык и превратил его в «алё!». И улыбнулся. Одна девчонка, нагруженная свертками, захихикала. Другая, нагруженная еще бо́льшим количеством свертков, захлопала глазами. Та, что хлопала глазами, наконец произнесла: — Ой… извините. — Ничего, — ответил Джо. — А что это у вас? Свертки оказались экспонатами выставки по истории Пуэрто-Рико, которую девочки устраивали в Бруклинской библиотеке. Они разговорились и пропустили три поезда. Прощаясь наконец, все трое улыбались до ушей — слишком уж сильно улыбались, решил Джо, оказавшись в вагоне. Но старые привычки живучи. Поэтому убивать их надо старательней. Может, Джо съездит посмотреть на эту выставку. Может, в следующую среду, когда отстоит очередь на бирже труда. А оттуда можно за десять минут попасть в сортир на станции Четырнадцатой улицы — если не заглянуть по дороге в сортир Двадцать третьей: говорят, там нынче движуха. Нью-Йорк Февраль 1976 г. Шпалера[51] (Перевод М. Клеветенко) Заметили, что девственность нужна Была, чтоб уловить единорога, Но среди девственниц беда одна: Уродливых там было слишком много. У. Х. Оден. Поиск (перевод Я. Пробштейна) Вообразите, что кто-то с силой потянул торчащую нить, — и охотники, девы, гончие, певчие птицы, соколы и тот ухмыляющийся слуга огрызнутся, сморщатся, расползутся. Скелет шпалеры — грубый холст, подбитый чем-то наподобие парусины. Лица и руки сотен фигур на семи шпалерах искажены. Всмотритесь в руки мужчины, у него еще рукав с разрезом на предплечье. Что это? Нить, шелк, ничего живого, серые и белые стежки. Фрагмент неполон. Видите неровные края? Как он мал в сравнении с остальными! А когда-то был огромен, как прочие. Продлите нити, сплетите их и увидите, как дева снова обретает девственность. Единорог бел, единственное живое существо на шпалере, чьи половые признаки явственно различимы, в то время как гончие, лисы, охотники в обтягивающих чулках и дублетах застенчиво прикрывают срам — или перед нами кастраты. Соедините разорванные нити, продолжите сплетенье цветов и лоз, составляющее фон. Кто кого преследует? Бледная пленная дева завлекла зверя или — по законам логики — конь соблазнил ее? Часть шпалеры утрачена. Нам не дано знать. Европа и белый бык, божество, принявшее облик пышущего мужской силой зверя, чья мужественность — нити, шелк и парча. Колдунья, оставившая нам пособие, как отлавливать единорогов, забыла упомянуть, была ли у девы вторая попытка. Кровь — на всех шпалерах, кроме первой. Дикий вепрь пронзает гончую. Единорог в загоне ранен в бок, а дева… больше не дева. Ухмыляющийся слуга пал жертвой несчастного случая на охоте. Смотрите, ни на одной из шпалер нет воды, за исключением той, что льется из искусственного источника — фонтана. Ни ручейка, ни дальнего морского пейзажа, ни росы, ни дождя. Сам фонтан выткан на той шпалере, где нет крови, а значит, это не христианская аллегория. Но для непосвященного должна выглядеть именно так. Крови как христианскому символу всегда сопутствует вода: пронзенный бок Христа и пролившийся затем ливень; вода, претворившаяся в кровь на Тайной вечере, обретает силу лишь через воду, которой Христос омыл ноги ученикам. Нет, женщины, которые ткали эти шпалеры, вкладывали в них другие, не религиозные таинства, но, боясь ереси, придали шпалерам мнимый религиозный подтекст, изобразив единорога с пронзенным боком: распятого Христа. Без моря, ручьев, величия морских волн нет истинного религиозного достоинства. Иордан, Ганг, Евфрат, Стикс, река, что пересекает Темпейскую долину, бореальные воды вокруг острова Туле и озеро Неми. Нигде нет и намека на море, значит подразумевается что-то иное. Всмотритесь в неполную шпалеру. Что было выткано на утраченном холсте? Наберитесь терпения и размотайте золотые, алые и бирюзовые нити. Сотките лесные цветы, бузину, дубы, буки и тисы с багряной корой. Предположительно на утраченном фрагменте дева увлекает единорога в ловушку. Но как именно? Потратьте двадцать минут и мысленно сотките картину на холсте. Должно быть, деве пришлось долго торчать в лесу, переминаясь с ноги на ногу, корсет жал невыносимо, а в парчовые складки подола забились листья. Дева грызет большой палец, пронзительные крики соек и чибисов заставляют ее вздрагивать. Сырая подстилка под вышитыми цветами промочила тонкие подошвы туфель. Дева потеет под тяжелым бархатом, хотя воздух свеж, и боится, что запах ее подмышек просочится сквозь аромат духов. Она несмело ищет глазами мяту, чтобы освежить дыхание, но не находит ее среди трав и подлеска. Звук. Дева крутит головой и замирает, раскрыв рот, пристально вглядываясь в темноту между деревьями, уложенные в прическу волосы встают дыбом под вуалью ее конусообразного колпака. Листья прямо перед ней шуршат, и она ощущает, как в животе извивается целый выводок мелких зверьков, о существовании которых она не подозревала. Шлейф платья шелестит под порывом ветра, который поднимает листья, обнажая что-то грязно-белое — плечо зверя. Весь день он проспал в уютной сырой ложбине, где на деревьях почти не осталось листьев, а трава под бешеными копытами сбита в труху. Четыре месяца единорог не мылся, и теперь от него несет отвратительным конским потом. Вставая с земли, он тычется мордой в заросли, рог протыкает цветы и подрагивает. Дева сразу замечает, что витой рог не такой уж ровный. Он тусклый и расщепленный на конце, неухоженный. Глаза у зверя большие и карие, белки выделяются на фоне миндалевидных глазниц и налиты кровью. В уголках скопился гной, как у комнатной собачки, которой вовремя не промыли глаза борной кислотой. Темная поверхность ноздрей вывернута наружу. Деву охватывает омерзение. Как и единорога: хотя запах ее потеющей плоти привлекает его, едкая лекарственная вонь спирта и амбры — вонь прогорклого масла для волос, ароматизированного засушенными цветами, отвратительна. Однако единорог еще плохо соображает после сна, и он подходит ближе. Она замечает его грязные копыта. Мужчины, которые не моют ног, особенно перед тем, как лечь в постель, всегда возмущали ее — в теории, поскольку она девственница и знает о подобных вещах понаслышке, из книжек. Его рог следовало бы отполировать. Дева делает шаг навстречу и останавливается, когда конь фыркает и слизь ошметками летит из ноздрей. Затем уставляет в нее ноздрю и тихо ржет. Дева заворожена его грубостью. Чувствует слабость в желудке, но не в силах сдвинуться с места. Она смотрит на омерзительную морду зверя и уже готова отказаться от дурацкой затеи и вернуться в замок, и чем скорее, тем лучше, но единорог опускает голову и проводит мордой по земле, оставляя на траве темный блестящий след. Что ж, с мерзкой слизью покончено. Когда единорог поднимает голову, дева делает шаг вперед. Ободренный, единорог прыгает. Дева вскрикивает, пятится, наступает на шлейф, падает навзничь, раскинув руки и ноги, сердце выпрыгивает из груди. Ее колпак в грязи, прическа растрепана, а глупый единорог взирает на нее сверху вниз с самой странной ухмылкой, которую можно вообразить на лошадиной морде. Она робко пытается перекатиться на спину, но копыта придавили подол. Дева замечает между передних ног единорога розовое брюхо, почти лишенное растительности, как у крысы, и неописуемо грязное. Гениталии скрыты буйной порослью, заляпаны грязью и выглядят абсолютно бесполезными. Чтобы довести их до такого состояния, думает дева, надо долго тереться ими о грязное бревно. Единорог ржет, забрызгивая лицо девы слизью из ноздрей. Только этого не хватало! Она рывком перекатывается на бок — платье трещит под грязными копытами. Затем вскрикивает, потому что единорог наклоняется и рогом толкает ее назад, пропарывает корсаж, оставляет рану от соска к ключице, рвет плечевую связку. Боль адская. «Прекрати сейчас же!» — кричит она. Глаза щиплет от слез, на пальцах кровь. И вновь она силится освободиться, платье рвется дальше, но единорог отскакивает, вероятно испугавшись вида крови. Дева с трудом встает, одной рукой придерживая подол, другой прижимая к груди разорванный корсаж. Единорог отступает, ходит кругами (ниже крупа до самых колен все заляпано навозом, хвост щетинится репьями и кишит насекомыми), бьет копытами. И снова устремляется к деве, блестя мокрыми боками, копыта сквозь засохшую грязь вспыхивают серебром. Сердито шурша, сучья клонятся к земле, и внезапно солнечные лучи осыпают золотыми монетами лошадиную холку. Одна за другой монеты скатываются на землю, а единорог все ближе. Дева пятится назад, испуганная, кровоточащая. Пока не натыкается спиной на древесную кору. Наливаясь рубинами белков, единорог тянется к ней мордой, и мухи ползают у него в ушах, мерцая как зеленые витражи в мраморных оконных раструбах. Мокрый бархатный нос тычется деве в шею, и зверь опускается на колени. Ее рука на грубой шкуре медлит, не решаясь ни оттолкнуть его, ни прижать к себе, как велел отец. Единорог шепчет, и его шепот словно скрип песка в сухих листьях. Между прерывистыми вздохами и ржанием дева различает слова: «Дурочка! Дурочка! Я всего лишь миф в шкуре единорога, но я разорву тебя на кровавые ошметки!..» Его согнутое колено давит ей на живот. Хрип застревает в горле. Дева вырывается, оступается и чуть не падает, бежит со всех ног… Лес в ее голове обращается храмом. Древесный лабиринт уже не лабиринт, а залы, галереи, каменная резьба, нагромождение апсид и притворов, и среди них возникает видение распятия, но распинают не ее. Лозы на глазах каменеют, обращаясь классическими фризами. Топот ее ног по мягкому дерну отзывается грохотом металлических шариков по граниту. Словно злобные ведьмы и духи деревьев, листья хлещут деву, хлещут по плечам — там, где голое тело под разорванным платьем. Ветви тянут к ней растопыренные пальцы, шлепают по лбу, дергают за волосы, когда она ныряет под низкими сучьями, которые служат ей опорой, когда несется мимо колонн из дубовых стволов, что поддерживают хоры. Единорог не отстает, ритму копыт вторит треск ветвей, шорох камней и листвы у нее под ногами. Дева будет бежать, а боль будет разгораться в груди, будет нестись сломя голову, а ужас будет сгущаться трухлявыми корнями поперек тропы, жгучими ударами черных ветвей, пронзительными криками семи грачей, дева будет… Нью-Йорк Сентябрь 1960 г. Призматика