— Вы… вы хотите выйти? Но… но… я их убил. Я виновен. Я заслуживаю… — Послушай, Кейдж! — Мое преступление запятнало все планеты. — Да бросьте вы, мистер Кейдж. Мы хотим отсюда выбраться. — Говори, Кейдж. Говори, не молчи. — Она была… она была прекрасна, как вода, как пламя, как туман… — Говори про Медную клеть! — Медная клеть? Да, Медная клеть… тюрьма… тюрьма, где три камеры сходятся возле рабочего тоннеля. Возможно, замковые камни… Да, они не зацементированы… — Что ты там бормочешь, Кейдж? Рассказывай, чтобы я все увидел, ясно, как Венецию. — Три эти камеры, в которых мы. Они сходятся к канализации, как три больших куска торта. Там, где торт разрезали, — стены… — А канализационная труба там, где втыкают свечку, когда новорожденному год? — Да. А камни, где сходятся стены, не сцементированы. Весят они примерно по триста фунтов. — Триста фунтов? Коршун, одному тут не справиться. — А вдвоем — вполне, Хряк. — И каждый закрывает собой люк в рабочий тоннель, который вьется, и поворачивает, и выводит на камни снаружи… — Хряк, ты станешь толкать со своей стороны, а я со своей. — А как насчет него? — Кейдж, мы сдвинем наш камень, а потом твой… — Нет. Нет, я остаюсь. — Коршун, крышка гроба открывается, время прогулки. Идем сдвинем этот камень. — Кейдж, один ты свой камень не сдвинешь. Давай мы тебе поможем. Если мы уйдем, ты останешься здесь навсегда. — Нет! Нет… Мое место здесь. Я должен остаться… Должен. У меня нет выбора. Я должен стать частью великой Медной башни, ее камнем, ее скальным фундаментом. Я слышу, я слышу вас… слышу, как скрежещет камень о камень. Вы сопите от натуги. Но он сдвигается. Да, я слышу, как он сдвигается со скрипом, как огромный водяной затвор в темнице дожа. Ага! У вас получилось! Хряк? Каким плутовством блистал ты на Альбе? А ты, Коршун, против кого ты столь яростно боролся на Скалах? Хряк?.. Коршун?.. Коршун?.. Хряк?.. Я вас не слышу! Вы… ушли? Хряк? Коршун?.. Можно ли описать безмолвие, царящее в Медной клети? Теперь и оно было всеобъемлюще. Быть может, некое представление о нем даст отсутствие слов. Может быть, получится дать представление о ней, сказав, что, когда исчезли голоса, не осталось ничего. Нью-Йорк Декабрь 1967 г. Город Большого хребта (Перевод В. Кучерявкина) I — Подумать только! — Смит с верхней ступеньки приставной лестницы. — Что там? — Джонс снизу. А Римкин в отчаянии думал: вареная картошка! Господи, вареная картошка! Если натыкать зубочисток в вареную картофелину, сверху приладить еще одну, сделать руки, ноги, голову — вроде снеговика, это будет выглядеть точно как люди в скафандрах на Марсе. — Вогнутые! — крикнул Смит сверху. — Знаешь эти старые религиозные картинки в витринах магазинчиков, которые следили за тобой глазами? Так и тут, вырезаны обратным рельефом. — Вовсе не обратным! — крикнул Мак; он стоял рядом с Римкином. — Мне отсюда видно. — Да нет, не все лицо, — отозвался Смит. — Глаза только. Потому они и казались странными, когда мы шли сюда через пустыню. Мак, думал Римкин. Мак. Мак. Что особенного в этом человеке, кроме странной фамилии? — Отсюда они красивые, — сказала Ходжес. — Целый год мы ломали голову, просто это куски красного камня или их кто-то обрабатывал. И вот оно тут, на Большом хребте. Ответ. Посмотрите. Это означает разум. Культуру. Развитую культуру по меньшей мере уровня древнегреческой. Вы понимаете, что промежутки между храмовыми колоннами ведут к совершенно новому направлению антропологии? — У нас нет никаких свидетельств, что это именно храм, — проворчал Мак. — Целый новый комплекс исследований! — продолжала Ходжес. — Мы все — сэры Артуры Эвансы, раскапывающие великую лестницу Кносса. Шлиманы, нашедшие сокровища Атрея.[35] Не знаю, где кто из них, думал Римкин. Их голоса доносятся из окаймленных резиной решеток в моем шлеме. Все эти картофельные фигуры на шероховатой ржавчине. Вон про ту я думаю, что это Ходжес; солнце сверкает на лицевом щитке. Вполне может быть, что за пластиком нечто столь же гротескно-уродливое, как эти куполообразные головы на архитраве… — Эй, Римкин, ты же лингвист! Порыскай кругом, может, попадутся какие-нибудь надписи! — А?.. — Говоря это, он не слышал смеха, но знал, что они улыбаются под своими луковичными шлемами. Джонс сказал: — Мы на Марсе, а Римки все еще на другой планете. Смит, там у тебя не видно каких-нибудь каракулей? — Ничего похожего. Слушай, как странно вырезан этот глаз! — Что с ним? Тут Джимми — Римкин всегда мог ее узнать, потому что скафандр Джимми был на полторы головы ниже остальных, — вскарабкалась по грубому каменному фундаменту, пересекла его великолепными «марсианскими прыжками», взметая красновато-коричневую пыль, и, достигнув дальнего угла, обернулась: — Смотрите-ка! Ее голос он узнавал всегда, несмотря на помехи и искажения (короткие волны, искажения страшные). — Тут одна упала! — Покажи! — крикнул Римкин. Пускай думают, что ему тоже интересно. В наушниках снова зазвучал ее мягкий голос: — Ее с места не сдвинуть. Сам иди сюда, Римки. Он уже карабкался к ней. — Да-да, конечно. Иду. И тут же услышал в наушниках, как кто-то подавляет смешок. Из-за отсутствия стерео было не понять, с какой стороны идет звук. Действительно, одна из каменных фигур, расколотая на части, валялась в пыли. Он подошел к Джимми. Макушка ее шлема не доставала ему до плеча. — Так забавно, — сказала она, и даже радиопомехи не могли скрыть удивительность ее смеха. — Лицо как у настоящего марсианина. — Что? Она посмотрела на него снизу вверх — коричневое личико в белой раме. Мимика ее смеющихся черт не совпадала со звуком в его наушниках. — Ну посмотри сам. — Она снова повернулась к упавшей статуе. — Огромный, высокий лоб, выпуклые глаза, подбородка почти нет. Ты бы не угадал? Такими были марсиане в фантастических фильмах тысяча девятьсот пятидесятых. — Может быть… — начал он. Треть лица отвалилась. Трещина прошла через левый глаз. То, что осталось от рта, кривилось оттопыренными губами. — А может, это шутка. Может, военные из Беллоны поставили это, просто чтобы нас разыграть. С них станется. Ведь это же бред какой-то: мы пятеро едем на скиммере в обычный разведочный маршрут на плато Большого хребта и меньше чем в шестидесяти пяти милях от базы натыкаемся… — …на сооружение размером с Парфенон? Да черт возьми, оно больше, чем храм Зевса! — воскликнула Ходжес. — Бросьте вы, Римки! Невозможно выскользнуть с базы утречком и воздвигнуть каменные руины такого масштаба. — Да, но все-таки… — Эй, люди! — Это опять голос Смита. — Кто-нибудь, подойдите гляньте на эти глаза. Они из того же материала, что остальное здание, только отполированы? Или из другого материала? Я отсюда не разгляжу.