— Отставить разговорчики. Исполнять! — давясь от смеха, скомандовал Кузнецов. Мы ходили по комнатам, и я все больше понимала, что Борис Семенович был человеком очень интересным. К примеру, много путешествовал. У него была яркая жизнь. Но если зайти с другой стороны, то на передний план выступало одиночество. Он не общался с родной сестрой, его личная жизнь была неустроена. Попытка создать семью провалилась. Отношения с пасынком не сложились. Его единственной отдушиной была племянница, да и то давным-давно. О Кларе Николаевне я бы не стала говорить как о близком ему человеке. Их отношения не тянули на этот статус. Она являлась доброй соседкой, помощником в работе, хорошей знакомой, но близости между ними, кажется, так и не возникло. Скорее всего, Борис Семенович просто не имел под боком никого, кроме нее. И был вынужден поручить ей заботу о собственном доме. Похоже, что в лице Марины он в конце жизни и нашел ту, которой подарил всю свою нерастраченную нежность. Но все это пока что было только на уровне домыслов. От этих мыслей мне вдруг стало стыдно. С чего вдруг я решила, что все так и есть? Уложила молодую девушку в койку к старику. Но отодвинуть свои размышления на задний план не получилось. Неспроста они появились в моей голове. Андрей в это время рылся в вещах покойного, но делал это очень бережно. Видно было, что чтил память усопшего. Присутствие Клары Николаевны тоже способствовало проявлению аккуратности. Дверцы шкафов Кузнецов открывал медленно, словно проверяя, не останутся ли они у него в руках. Не залезал в ящики комода по пояс, расшвыривая по сторонам чужие шмотки. И каждый раз, прежде чем начать, просил подойти Клару Николаевну, которая внимательно следила за каждым его движением. — Посмотрите, пожалуйста. Не замечаете ли здесь чего-то необычного? Все ли вам знакомо? Все ли лежит на своих местах? — Да откуда же мне знать, я же тут не жила! — каждый раз восклицала обескураженная Клара Николаевна. — Думаю, если что-то будет не так, то вы это непременно заметите, — отвечал Андрей. В общем, ему удалось показать ей, что она тут хозяйка, несмотря ни на что. И что без нее нам впору сдавать в макулатуру свои лицензии на право заниматься частным сыском. Наконец Андрей обнаружил то, что искал. Позвал соседку, чтобы она оценила его находки. — Надо же, — произнесла она. — Он, оказывается, что-то хранил. Бедный Боря… Андрей, бросив на меня многозначительный взгляд, вышел на кухню, оставив меня наедине с Кларой Николаевной. Она молча рассматривала то, что он нашел. Длинная коричневая юбка из замши. Такие всегда смотрятся дорого и стоят недешево. Темно-красная губная помада, которой изрядно попользовались. Тонкий шелковый халатик голубого цвета — невесомое облачко. В таких никогда не бывает жарко, ткань приятно холодит кожу. Итонский вязаный фиолетовый шарфик. Андрей вернулся с кухни, мельком взглянул на меня и присел на подоконник. — Что скажете, Клара Николаевна? Она взяла в руки халат и, качая головой, провела пальцем по ткани. — Этот халатик принадлежит Ларисе. И юбка тоже ее. Точно помню, что такая у нее была. Не спутаешь, вещь стильная, дорогая… А вот шарф и помаду впервые вижу. Цвет у помады уж слишком вызывающий, Лариса никогда таким не пользовалась. И никаких шарфов не носила, даже зимой. Терпеть их не могла. Говорила, что душат они ее. — Значит, какие-то вещи принадлежат Ларисе, а какие-то вы видите впервые? — уточнила я. — Да, — кивнула Клара Николаевна. — Она, видно, не все с собой забрала. Тащить-то тяжело. Или ей не нужны были эти вещи. — И кому принадлежат помада и шарф, вы не знаете? — Я не жила с ними, — внезапно обиделась соседка. — Не проводила у них все дни напролет. И если у вас сложилось впечатление, что после ухода Ларисы я только и делала, что сидела под дверью своей квартиры и подслушивала, то разочарую: я ни за кем не следила. Не знаю, что и откуда у него тут взялось. Он хорошо зарабатывал и долгое время жил один. Мог и закрутить с кем-то. Он не докладывал. Ученики к нему ходили табунами. Такие бабы из лифта выплывали, что сразу же возникал вопрос: неужели в таком количестве силикона может зародиться жизнь? — Классно сказано, — восхитился Андрей. — Значит, с Мариной вы незнакомы. Клара Николаевна вскинула брови. — Да, я ее не знаю, — утвердительно кивнула она. — Должно быть, нечасто она у него бывала. Иначе я бы знала. «Ну, вот, — отметила я. — А говорила, что за соседом не следит. Следила, еще как следила». — А мне сам Борис Семенович про нее рассказал, — пояснил Андрей. — Мы же с ним общались, если помните. Просто эти вещи могут принадлежать сиделке. Надо бы как-то связаться с человеком, вернуть. Может, она и не знает, что Борис Семенович умер. Клара Николаевна так и не смогла вспомнить никакую Марину. Потом вдруг опомнилась, сказала, что забыла про суп на плите и отойдет на некоторое время. Мы отпустили ее, уверив в том, что не пропадем в ее отсутствие. Подумав, я решила осмотреть тюбик с помадой. Повертела его в руках, а потом сняла колпачок и втянула носом воздух. — Это не принадлежит Ларисе, — решила я. — С чего ты взяла? — заинтересовался Кузнецов. Я сунула помаду ему под нос: — Чувствуешь запах? — Приятный, — согласился он. — Если бы помада пролежала в квартире несколько лет, то имела бы запах прогорклого масла, — объяснила я. — Эта новенькая, пользовались ею активно. Следы остались на срезе. Брендовая, стоит дорого. Свеженькая, ей не больше полугода. — «Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя», — зачем-то процитировал Кузнецов Булгакова. После его слов я убрала шарф и помаду в сумку. — Воруем. Но это неточно, — заявил Андрей. — Понадобятся, — парировала я. — Об этих вещах их владелица давно забыла. Но если мы ее найдем, то сможем отдать ей их прямо в руки. — Изымаем улики, — поправился Кузнецов. — Давай не будем терять отпущенное нам время. Где еще мы можем что-то обнаружить, как думаешь? Он двинулся дальше. В рабочем кабинете Бориса Семеновича стоял все тот же тяжелый запах. Что же могло его издавать? И тут я поняла: книги. Так пахнут старые книги. На проветривание не было времени. Андрей осмотрелся и подошел к этажерке, стоявшей в углу. Она была старинной, имела четыре «этажа» и резные деревянные опоры. Андрей попробовал раскачать этажерку, но та даже не пошатнулась. — Красота, — провел он рукой по резьбе. — Я такие деревянные раритеты только на старых фотографиях видел. Я снова удивилась — странно было лицезреть подобное сооружение в квартире человека не семейного и не общительного. На такие раньше ставили всякие милые безделушки, искусственные букетики в фарфоровых вазочках, а на полки стелили собственноручно связанные крючком салфетки. Таким образом, чтобы свисали краешки. Было время, когда этажерки считались признаком мещанства, но чаще являлись демонстрацией крепкого благополучия семейной жизни. Мол, вот есть у нас этажерочка не для чего-то нужного, а для души. Уголок, приятный для созерцания. Не хуже других живем, короче. А еще зачастую на какой-нибудь из полок лежал семейный альбом. Именно его и взял в руки Андрей. — Падай, — указал он в сторону дивана. — Давай посмотрим, что там. Фотографий было очень много. Они располагались на страницах в несколько рядов. Снимки нанизывались один на другой, верхние перекрывали нижние — так часто выглядят наспех собранные гербарии. Изображений молодого Бориса Игнатьева было предостаточно. Щекастый Боренька в чепчике, ужасно подстриженный Боря с букетом в руке на школьной линейке, веселый Борис на выпускном вечере с сигаретой в зубах, уверенный в себе Борис Семенович на какой-то конференции… Игнатьев был интересным мужчиной, но, как верно заметила Клара Николаевна, каким-то бесцветным. Вот смотришь иногда на мужика и понимаешь: самец. Или храбрец. Или хулиган. Слабый. Хитрый. Или что там у него в сердцевине находится. У каждого свое, но оно есть. Не всегда то, что кажется, соответствует истине. Но именно на это, незримое, чаще всего и идут окружающие. Откликаются сначала душой, потом телом. Пусть даже они и не угадали. Разум и сердце ведут из-за этого вечные споры. Я не понимала, каким человеком был Игнатьев. А по фото угадать было невозможно. Андрей выудил из альбома фотографию. — Смотри-ка, что нашел. На снимке была запечатлена семейная идиллия: он, она и ребенок. Борис Семенович Игнатьев обнимал за плечи высокую молодую женщину с длинными рыжими волосами. Возле их ног сидел мальчик. За спиной темнел водный простор, а в кадр попал красно-желтый краешек пляжного зонта, под которым, видимо, кто-то пытался спастись от солнца. — Переверни фотографию, — попросила я. Андрей послушно показал оборотную сторону. Мы увидели надпись «Борис, Лариса, Вадик. Севастополь…». Цифры, обозначающие год, выцвели. Мы с трудом разобрали первые две — «19…». — Вот, значит, как выглядела Лариса, — удовлетворенно заметил Андрей. — Красивую женщину себе отхватил дядя Боря. — Да, смотрятся они здорово, — согласилась я. — Жаль, что только на фото они и остались вместе. Ты посмотри, какие счастливые. Андрей приблизил фотографию к лицу. — Насколько сильно цвета на фото отличаются от тех, которые в жизни? — Здесь больше ретуши, чем искажения цветовой палитры, — заметила я. — Но это не сильно портит портрет. — Иногда ретушь сильно искажает действительность, — заметил Андрей. Я всмотрелась в изображение ребенка. Половину его лица закрывала длинная темная челка. Один глаз был прищурен, но улыбка сияла от уха до уха. Во рту предсказуемо недоставало пары зубов. Дети в этом возрасте поголовно теряют молочные зубы. Вадик не был исключением. — Посмотри, нет ли там других фотографий Ларисы или ее сына, — попросила я. — Эта не слишком удачная. Тут солнце сбоку светит, и ретушь опять же. Но больше подобных снимков мы не нашли. Скорее всего, они остались у Ларисы. Или Борис Семенович сам избавился от них. — Как думаешь, можно оставить эту фотографию у себя? — спросил Андрей. Я не стала делать из этого проблему. — Думаю, можно, — поддержала я его. — Инесса все равно о ней не знает, а Клара Николаевна, полагаю, не будет против. — Я не буду спрашивать у нее разрешения, — предупредил меня Андрей. — Не спрашивай. Потом вернем на место. А зачем тебе это фото? — На всякий случай.