Стараясь отвлечься, вспоминаю стихи. Любые. Пусть даже обрывки фраз. Лишь бы переключиться, не думать о Сергее. Шмелев не дурак, быстро вычислит. Вздрагиваю, когда его большой палец медленно царапает мою ладонь. Обычный возбуждающий жест. Но только не в исполнении Федора. Дергаюсь, будто воткнула пальцы в розетку. — Ты слишком нервная, малышечка, — шепчет Федор. Да еще по ноге гладит, скотина! — Хочешь, я тебе колыбельную спою? — В соседнем купе едет Лира, — вздыхаю я и сама не понимаю, что на меня нашло. Решила до конца строить из себя капризную чику? Может, так заставлю Шмелева отделаться от меня и согласиться на развод. — Попросите ее, Федор Ильич. Или это невозможно? — всхлипываю снова. Вспоминаю, как мы с Сергеем ходили в театр. И будто наяву вижу его в темно-синем костюме и белой рубашке. — Только галстук не заставляй надевать, — бурчал он тогда недовольно. — Для тебя все, что пожелаешь, — пыхтит Шмелев и, достав из кармана айфон, звонит сыну в соседнее купе. — Не беспокойся, сейчас Илька ее уболтает, — бросает самодовольно. Лира появляется через полчаса. В концертном платье и при макияже. Но даже через слой грима мне удается разглядеть синяки. Один на скуле, а два, помельче — на шее. Илья? Или Федор? Гадаю, пока Лира поет мою любимую песню. Кто-то из них… Вот только кто? В коридоре останавливаются люди и самые нетерпеливые заглядывают в чуть открытую дверь купе. Федор со вздохом встает и отправляется разгонять крестьян, посмевших притормозить около господского купе. Воспользовавшись замешательством, мы с Лирой кидаемся друг к другу. — Ты любишь того мужчину? — спрашивает она еле слышно. — Да, — киваю. И тут же осекаюсь, наткнувшись на внимательный взгляд Федора, вернувшегося после разгона черни. Кажется, ничего не услышал. Но перестраховаться не повредит. — Даа, давай пообедаем вместе, — предлагаю я Лире. Но она и Федор решительно пресекают мои попытки устроить мини-девичник. — Мне хочется отдохнуть, — словно механическая кукла, твердит Лира, а Шмелев недвусмысленно намекает на интимный обед. — Еще увидимся, — улыбается она на прощанье. — Конечно, — уверенно киваю я, даже не подозревая, что вижу великую Лиру Амани в последний раз. Пройдет немного времени, буквально месяц-другой, и она исчезнет с радаров. Отменит концерты и уедет неизвестно куда. Ну а пока, покоренная ее необыкновенным голосом, я закрываю глаза и медленно проваливаюсь в оглушительную тишину сна. — Аполла, а как же обед? — шипит обескураженно Шмелев. — Покушай с Ильей, Федя, — отмахиваюсь я, отворачиваясь к стене. Осторожно под одеялом нащупываю тонкий металлический ободок, в одночасье ставший моим талисманом и надеждой на спасение. «Сережка свой не снял, а значит, еще не все потеряно», — думаю, мечтая увидеть любимого хотя бы во сне. Трясина полудремы затягивает меня в свое спокойствие все глубже и глубже. Кажется, время останавливается или течет медленно, слишком медленно. Я просыпаюсь поздно вечером. В купе горит слабый ночник, а за тонкой перегородкой слышатся пьяные голоса. Папа и сын решили расслабиться. Недовольно закрываю голову подушкой, пытаясь снова заснуть и хоть во сне встретиться с Назаретом. Но тихий шепот разговора нет-нет да и срывается на вопли. — Я вообще не понимаю, на кой она тебе сдалась? И почему решил оставить приплод. Почистили бы в больнице, и все дела. Извините, мадам, но сохранить не удалось, — изгаляется за стенкой Илья. — Ты у меня дурачок, — чуть тише хмыкает Федор Ильич. И в его голосе я чувствую легкое пренебрежение. — Да, я забрал Аполлу. И кроме чувств, мой дорогой, руководствовался еще соображениями бизнеса. — Акции банка можно вернуть, — брякает сын, перебивая. — Я сейчас не о ФИШТе, — рыкает нетерпеливо Федор, делая ударение на последнем слоге. — В оффшорах все компании зарегистрированы на Аполлинарию. Забыл, что ли? Переоформить вряд ли получится. Иначе весь капитал достанется местным. Не мне тебе объяснять… — Она знает? — вкрадчиво спрашивает Илья. — Нет, — ухмыляется муж. — Давным-давно подписала кипу бумаг, не глядя. Послушная девочка, — смеется довольно. — Ну, это не меняет дела, — снова настаивает на своем Илья. — Чужой ребенок тебе зачем? — Во-первых, мой дорогой, я все-таки люблю Аполлинарию. Это моя последняя радость. И хочу еще парочку деток. Или сколько там смогу заделать. А если бы малышку поскребли Никитские коновалы, то последствия могли бы быть самые плачевные. Я не хочу здоровую фертильную девку превращать в сухое полено. Она у меня сейчас как кошка рожать будет. Одного за другим. И возвращаясь к твоему вопросу, мальчик, — вздыхает Шмелев. И на какое-то мгновение наступает тишина. Слышится слабый звон рюмок. — Закусывай, Илья, — заботливо бубнит муж. — Вот, возьми огурчик. Даже не ожидал, что в этом клоповнике подают такой отличный коньяк. — Отард, — довольно хмыкает Шмелев-джуниор, — Но его закусывать маринованным огурцом грех. Лучше яблоком… — Ну, извини, трюфеля в этом медвежьем краю найти не удалось. Отец с сыном хихикают и замолкают на время, занятые едой. — Может, в ресторане заказать что-нибудь? — спрашивает Илья. Для Шмелева он, наверное, хороший сын. Вон, в такую даль вместе с ним потащился. И скорее всего, это Илья уговорил Лиру выступить. А потом избил. Скотина! — Нет, мой дорогой, уже достаточно, — вздыхает Федор. — Вернемся к твоему главному вопросу. В такой ситуации у меня было несколько вариантов. Но, как ты сам понимаешь… вариант с разводом даже не рассматривался. Любой другой на моем месте поступил бы, как предположил ты. Я же выбрал другой путь и не прогадал. Самый лучший способ манипулировать человеком, это внушить ему чувство вины. Моя жена полностью в моих руках. Сейчас пройдет немного времени, и она осознает, чем обязана мне. И я тебя уверяю, что не будет более покладистой и покорной малышки. И чем дальше, тем больше. Это как дамоклов меч над головой. И с каждым годом ее преданность мне будет крепнуть. Она сделает все, как я захочу. Я просто уверен… — Но для тебя же тоже этот ребенок станет неприятным напоминанием, — снова перебивает отца Илья. — Нет, — шипит Федор. — Это мой главный инструмент. Кнут, которым время от времени придется стегать его мамашу, если ей вздумается взбрыкнуть. Это схема, сынок. Самая примитивная схема. И если первый ребенок незнамо от кого, то последующие — мои. Как якоря. Пусть знает, что я в любой момент могу сделать тест ДНК и развестись с ней, оставив детей себе. Лишу родительских прав за аморальное поведение. Выгнать из дома как собаку. Любой суд, Иля, встанет на мою сторону. Осознание собственной беспомощности делает человека покладистым. — Красиво, — восторженно тянет Илья. — Ну ты, папа, и голова. — Учись, малыш, — хрипло смеется муж, видимо, вставая из-за стола. Хлопает дверь в санузел. Слышится слабый шум воды. — Мне бы твои мозги, папа, — тяжело вздыхает Илья. Звякает стекло. Скорее всего, Илья снова наливает себе коньяк. Выпивает со вздохом. — Спокойной ночи, Илюша, — бухтит муж на прощанье. Дверь в наше купе тут же открывается. — Ты не спишь? — удивляется Федор, сверля меня пьяными глазами. — Нет, — мотаю головой и добавляю яростным шепотом. — Я все слышала. Муж закашливается, пытаясь скрыть изумление, но, совладав с собой, заявляет беспристрастно. — Это хорошо. Теперь ты знаешь, что тебя ждет. И перестанешь выделываться. Стянув штаны и толстовку, откидывает их небрежно на кресло. В полутьме я вижу худое белесое тело на худых ножках и с небольшим животиком. Федор демонстративно поправляет боксеры. «Только бы не снял!» — проносится в башке ужасающая мысль. Но муж задумчиво пялится в темноту окна, а затем решительно опустив шторку, спокойно ложится рядом. Прижав меня к себе, шепчет пьяненько. — Смирись, сучка крашенная. Иначе пожалеешь. Задыхаюсь от коньячных паров и ненависти. Хочу заорать во все горло. Но как только открываю рот, ладонь мужа впечатывается в губы и подбородок. — Молчи, стерва. Пожалей ребенка и этого недоумка-бандита. Его полиция уже приняла на семьдесят два часа. Поезд ему догнать не удастся. Подойти к нашему дому — тоже. Поэтому попрощайся с ним мысленно. Поплачь, что ли… И забывай. Навсегда забывай, малышечка. Может, тогда я смогу простить тебя. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ 19 Назарет Семьдесят два часа. Сука. Три сраных дня, полностью изменивших мое сосуществование. Поставивших размеренную жизнь с ног на голову. Обухом по голове ударяет информация о муже моей любимой, находящемся с ней в палате. Уже туда забрался, падла… Ну да ничего, гадский хрыч, ты еще не знаешь Сережу Назарова. Больше всего сейчас хочется надраться водки. С Бахом или с Вагнером… кто согласится… Но нельзя, твою мать! Ни в коем случае нельзя. Нужна ясная голова, чтобы справиться со всеми бедами. Созвониться с главным врачом больнички. Договориться о встрече. Денег отсыпать, чтобы выгнал взашей дедушку Федю. Пока я, считая себя самым умным, вел переговоры, этот говнюк решил забрать у меня самое дорогое. Линара и наш малыш… Хрен я их кому-то отдам. Тем более старому замшелому пню, которому на том свете прогулы ставят. Злюсь на жену. Могла бы и раньше все мне рассказать. Стерва. Зараза. Но такая любимая девочка! Сам себя останавливаю. «Охолонь, Серый. У тебя поболе рыло в пушку!» Выхожу из больницы и от отчаяния готов о любую стену треснуться башкой. Идиот, недоумок, блин! Трофим как больного или уколотого ведет меня к тачке. Вот уже и Ступа выбегает из-за руля. Кидается открывать заднюю дверцу. — Да я сам, — рыкаю раздраженно. Отвесить бы себе хорошего пенделя. Или дать в морду Шмелеву. Стискиваю кулаки и челюсти. — Никто не умер, — бурчу, залезая в машину. И чувствую, как от собственных слов холодеет душа. — Мама, родненькая, — говорю в трубку, как только слышу встревоженный голос матери. — Узнай по своим каналам, в каком состоянии Линара? Что с ребенком? — Мне только что звонила Светлана Николаевна, — вздыхает мать. — Ребенка удалось сохранить. Она чуть позже организует вам встречу. Может, тебе удастся забрать домой нашу девочку. Как же так получилось, сыночек? — плачет мать в трубку. — Как Марк? — спрашиваю с опаской. Мой сын лишился матери. Ну, ничего, наверстаем.