— Это наш первый малышок, пусть и с донорской помощью, — оглаживает мой живот Федор. Опускает пальцы чуть ниже. Убирает в сторону кружево высоких трусиков. Смеется гадко, когда я пытаюсь отстраниться. Пальцы другой руки лениво скользят по шее, а в голосе появляются стальные нотки. — Не рыпайся, Аполлинария, — предупреждает он строго. — Я все-таки твой муж. Имею право. Пытаюсь высвободиться из ненавистных объятий, но резкий рывок словно впечатывает меня в тело мужа. Хочу вырваться, но ладонь Шмелева уверенно и крепко сжимает горло. — Без фокусов, милая. Поняла? — Да, — шепчу, заливаясь слезами. — Ты будешь хорошей девочкой, — не спрашивает, а утверждает Шмелев, отпуская горло и перемещая ладонь на грудь. — Ты — моя собственность, Аполла. И все, что в тебе, тоже мое. Надеюсь, больше мы к этой теме возвращаться не будем. Сейчас пройдем в ванную, я помогу тебе умыться и после заплету волосы. Ты наденешь красивое платье, и мы пообедаем. Можем позвать моего сына и Лиру. Как тебе идея? — Не хочу никого видеть. И сама искупаюсь, — шепчу чуть слышно. — У меня постельный режим. — Хорошо, — кивает муж. — Мы с Ильей решим, на какой станции лучше заказать еду. А ты ступай в душ. Пришлю к тебе твою нянечку. Шмелев встает, поправляя длинную толстовку. И я смотрю вслед мужу, желая ему только одного: сгиньте куда-нибудь, Федор Ильич! Пожалуйста! Больше всего на свете хочу повернуть время вспять. Прижаться к Назарету всем телом. Остаться дома. Не пойти на этот ужасный концерт. Нянчиться с ребенком и дурачиться с его отцом. Марк. Вспоминаю голубые, как у отца, глазенки и первую улыбку. Даже тепло маленького тельца еще не забыла. И запах. Самый лучший и нежный. «Не повезло тебе, малыш. Ни с матерью, ни с теткой, — думаю, вытирая слезы. За окном бегут чередой ели и березки, кое-где мелькают станции и дома с покосившимися крышами. Но никто не догоняет поезд, не бежит по крыше и не прыгает в окно. Даже на станциях не видно бравых ребят Назарета. Мог бы и отбить. Конечно, ради безопасности Шмелев выкупил весь вагон, на радость РЖД. И вместе с нами едет Илья в соседнем купе. Дальше — Лира Амани с помощницей. И с другой стороны целое купе занимает моя любимая Людмила Вячеславовна. Только с ней я могу быть спокойна, что мне и моему ребенку ничего не угрожает. От Федора Ильича можно ожидать любой пакости. И мне спокойнее, когда рядом близкий человек. Поэтому, когда торговались в больнице, я попросила Федора нанять ее. За любые деньги. Люся, улыбаясь, входит в купе. — Это хорошо, что ты решила покушать, — мурлычет весело. Смотрю на нее тревожно, хватаю за руку. Спросить бы… Да только сама понимаю, что нельзя. Может, в душе… Но наверняка и там прослушка. Недаром же Федор Ильич так спокойно меня отпустил помыться под присмотром Люси. Но и ее учить не надо. Мотает головой, всем своим видом показывая полную безнадегу. Почему Сергей меня не ищет? Неужели еще не приехал? Или решил не препятствовать моему воссоединению с мужем? Да и кто я ему, если отбросить в сторону всю ваниль? Он и с Жанной жил, а потом выкинул, как ненужную тряпку. Наверное, теперь настал и мой черед. Не хочется верить, но факты говорят сами за себя. Елене наверняка сообщили, кто пожаловал ко мне следующим утром после госпитализации. И она доложила Сергею. Вот только мой любимый ничего не предпринял для моего освобождения. — Он вернулся? — шепчу еле слышно. Люся горестно кивает, сложив губы бантиком. — Перестань накручивать себя, — шепчет она. — Найдем выход… — Вы не знаете Федюльку, — шепчу я, смаргивая слезы. — Он всех способен переиграть. Я даже не поняла, как попалась в ловушку. — Нет смысла корить себя, — вздыхает Люся, включая воду, и добавляет, подмигивая. — Быстро обмойся и снова ложись. Нужно провести инструктаж с Федором Ильичом. Тебе нужен полный покой. Осекается на полуслове, когда дверь в купе отъезжает в сторону. — Скоро обед, — входя, радостно восклицает Шмелев. Весело потирает руки и взглядом выпроваживает Люсю. — Иди ко мне, Аполла, — велит непререкаемым тоном. И как только я, накинув халат, выхожу из санузла и послушно сажусь рядом на постель, по-хозяйски придвигает меня к себе. — Где твоя расческа? — спрашивает, доставая деревянную щетку из большой косметички. Я помню эту вещь. Она осталась в Шмелевском доме. Но сейчас, как и многое другое из прошлой жизни, вернулась ко мне. Платья, белье, какие-то мелочи. Безусловно, нужные, но давно забытые. Видимо, Федор Ильич был уверен в победе, раз привез с собой в Никитск мои вещи. Кто-то же собирал их. Заботливо укладывал в чемодан. Щетка скользит по волосам. А я внутренне содрогаюсь от каждого движения. — Поговорим, милая, — усмехается нехорошо Шмелев, стоит нам остаться одним в купе. Больно тянет за волосы. Слезы льются из глаз, но я молчу, не давая мужу повода для радости и триумфа. Шепот тихий и зловещий достает до печенок. — Я, конечно, мог бы настоять, Аполлинария, и тебя бы избавили от никому не нужного балласта. Ты захотела оставить, милая, а мне пришлось согласиться с твоим решением. Естественно, признаю твое отродье своим. Потом родим еще парочку детишек. Будет у твоей Людмилы постоянная работа. Только не заставляй меня пожалеть о принятом решении. В первый раз прерывать не рекомендуется, сам знаю. Но я уже устал от твоих выходок. Мы вроде обо всем договорились в больнице. Перестань дурить, милая. Не доводи меня. И запомни. Ты никому не нужна, кроме меня. Хромая или беременная, ты только моя. Уясни это, наконец… Меня передергивает от его слов. Федор, не церемонясь, наматывает волосы на кулак и притягивает меня к себе. Нависает надо мной, сверля холодным взглядом. Внимательно всматривается в мое лицо, будто впервые видит. И считав эмоции, улыбается довольно. — Тебе не о чем волноваться, Аполла. Пока ты моя жена, я позабочусь о тебе, — говорит вкрадчиво. Чуть сиплый шепот бьет по нервам. От каждого слова стынет кровь и леденеет душа. — Ты принадлежишь мне. Постарайся не забывать об этом. Или у тебя другое мнение? — Я — ваша жена, — блею, превозмогая боль. По щекам градом льются слезы. — Ну-ну, перестань, — нарочито ласково твердит Шмелев, отпуская хватку. Гладит меня по голове, вытирает слезы с лица. — Тебе нельзя волноваться, милая. Подумай о нашем сыне. И когда я содрогаюсь, будто от удара, добавляет с улыбкой. — Я люблю тебя, девочка. И очень скучал по тебе, — признается Федор Ильич, давая понять, что показательная порка закончена. Что-то напевает, заплетая мне тугую косу. Руки мужа деловито перебирают пряди. И в каждом его движении чувствуется не ласка, а восстановление прав. «Ты — кукла. Моя игрушка, — словно через суперзаботу пытается донести до меня Федор Ильич простую истину. — Твои чувства — ничто, желания тоже никого не интересуют. Я играю с тобой. Когда надоест, сломаю». — Моя ж ты красавица, — хмыкает довольно. И поцеловав в губы, велит. — Надень красивое платье, и давай пообедаем. А потом полежим вместе. Поласкаемся. От каждого слова мужа в голове бьет кувалдой. От любого его прикосновения меня кидает в дрожь. Молчу, опустив голову. Стараюсь не расплакаться. Но как же тошно, господи! Если разобраться, то во многом виновата я сама. Призналась Сергею в самый последний момент. А он… вместо того, чтобы поговорить, уехал. Удрал или отступился, сдав меня мужу? Слишком быстро Шмелев примчался в больницу. Окружил парализующей опекой. Подкупил персонал больницы. От главврача до последней санитарки. И выдвинул свои условия, как и любой другой менеджер высшего звена, прибегнув к переговорам. Я возвращаюсь к нему по собственной воле, и тогда с моим малышом ничего не случится. Или мне ставят один единственный укол, помогая избавиться… — Домой мы в любом случае возвращаемся вместе, — сипло бросает он. — Подумай, Аполлинария. И тогда в палате, и сейчас в роскошном купе поезда, несущегося в европейскую часть страны, меня поддерживает только одна мысль. Мой ребенок. Я пойду на все, лишь бы его не потерять. Встретимся ли мы с Сергеем, расстанемся ли с Федором, все это вторично. Главное, маленький человечек, поселившийся в моей душе и под сердцем. Отложив щетку для волос в сторону, муж усаживает меня к себе на колени. «Терпи», — мысленно уговариваю себя, когда руки Шмелева снова елозят по телу. И вздрагиваю, когда нечто твердое упирается в бок. — Не бойся, — шепчет мне на ухо Федор Ильич. — Пока у нас с тобой платонические отношения. Врачи запрещают беспокоить тебя. Людмила сказала. Домой приедем, пройдешь полное обследование. Материнство пойдет тебе на пользу, — улыбается он, касаясь моей щеки. Указательный палец скользит по губам. А другая рука уже оглаживает внутреннюю сторону бедра. Старого барана новым трюкам не выучишь! И я прекрасно знаю, что будет дальше. — А когда обед? — интересуюсь, стараясь придать голосу побольше уверенности. — Через пятнадцать минут, — смотрит на золотой Ролекс Шмелев. — Я заказал твой любимый суп в булке и отварной язык. Должны из ресторана доставить прямо к поезду. — Значит, в вагон-ресторан мы не пойдем, — уточняю я, больше всего на свете желая сбежать при первой возможности. «Подожди, — останавливаю себя. — Что за шальные мысли? Куда ты пойдешь? Кому нужна? Потерпи немножко. Сергей найдет тебя где угодно! Если захочет, конечно…» — Ну, какой вагон-ресторан? — с мягким укором замечает Шмелев. — Тебе сейчас нужны натуральные продукты. А в поезде готовят как для скотов. Я даже помыслить не могу, чтобы купить там что-то кроме хлеба. Да и то наверняка бездрожжевого нет. Кстати, — умело переводит разговор муж. Он как ни в чем не бывало продолжает лапать меня. Сломанной куклой сижу у него на коленях и уговариваю себя потерпеть. Сейчас не время качать права. Совсем не время. Позже, когда Шмелев ослабит контроль, сбегу при первой возможности. Будем ли мы вместе с Сергеем, или придется жить одной, война план покажет. Одно знаю точно: ни за какие коврижки не останусь женой Федора Ильича! — Эта история с Жанной меня очень сильно взволновала. Да и твои родители сильно переживали. Представляю, каково тебе было, когда узнала о сестричке, — вздыхает он натужно. Проводит рукой по спине. — Но не волнуйся, Аполлинария. Я принял меры. Подключил кое-кого в Интерполе, малышечка. Морозова снова арестовали. Грозятся впаять большой срок. — За что? — удивленно вскидываюсь я. — Его же только выпустили. Он, наверное, еще ничего не успел совершить. — За этими людьми всегда что-то числится, — морщится Федор Ильич. Я особо не вникал, детка. Дал указание закрыть этого идиота. А твою сестру забрал из этой ужасной клиники. Жанне предстоит долгое лечение. Потом — восстанавливающая терапия. Как ее вообще мог отпустить отец ребенка? Какой-то глупый человек… подлец. Ладно, использовал ты тело женщины, родила она тебе сына. Там, кстати, яйцеклетки его покойной жены для ЭКО брали, а не Жанкины. Замираю на месте, пытаясь осознать услышанное. «Как же ты мог, Сережа! Почему позволил мне считать Марка своим племянником? Думал, буду плохо относиться? Не полюблю? Ладно, вначале. Может, у тебя, действительно, выбора не было. Ну, а потом? Почему даже намеком не дал понять, что моя сестра только выносила твоего сына? Не захотел. Не счел нужным сказать правду. Ты тоже манипулировал мною, как Федор Ильич, и радовался в душе моей наивности?» Горький ком перекрывает горло. Стараюсь выровнять дыхание. Не получается. Шмелев мог и соврать, чтобы отвратить меня от Назарета. Но мне кажется, выдумать такую историю невозможно. - Грубо выражаясь, твоя сестра сдала матку в аренду. Получив баблишко, понеслась к Морозову, — спокойно продолжает Федор Ильич. — А там пролактин зашкалил. Организм же не понимает, где материнство, а где бизнес. Ну и уголовник этот выгреб у Жанны все деньги и скрылся. — Это точно? — ляпаю я, лишь бы что-то сказать. И неожиданно понимаю, что Шмелев прав. Никому я не нужна. Никто меня возвращать не намерен. И это я вообразила себе невесть какую вселенскую любовь. А Назарет, наверное, до сих пор любит покойную жену, раз захотел ее ребенка. Такие никогда не женятся. Хранят верность мертвой женщине, возведенной на пьедестал. — Конечно! — возмущенно фыркает муж. — Жанна в Подмосковье сейчас проходит реабилитацию. Я лично звонил академику Лотошкину. Вернемся домой, обязательно навестим твою сестру. И она сама тебе все расскажет. Я и тестю с тещей обещал привезти тебя при первой возможности. — А мои родители с сестрой? — изумляюсь я. — Ну, а где им быть, малышечка? Я им квартиру снял около клиники. Они днем с Жанкой время проводят. А вечера вдвоем по-стариковски коротают. — Спасибо, — шепчу, силясь не разреветься. — Ну, мы же одна семья, Аполла, — усмехается Федор и, просунув руку под подол, отодвигает в сторону эластичное кружево. Его пальцы уверенно скользят к заветной цели. А голос от возбуждения становится хриплым. — Не трепыхайся. Будь послушной девочкой. Раздвинь, пожалуйста, ноги.