— Откуда дровишки? — морщится Таврида. — Я по своим источникам пробивал… — Мы с тобой, Витя, караси. Плаваем в маленьком прудике. И наши источники, — вздыхаю я, стараясь подобрать сравнение пообидней, — это две речки-говнярки, сливающие нам на голову свои помои. А есть большие реки, и там ходит рыба покрупнее. — Кто, например? — быстро обрывает мои пространные речи Дункан. — Я тут по одному делу общался с Педагогом… — Да ты гонишь! — вскрикивает Таврида. — Гляди, — показываю сделанную на память фотку. — А как ты на него вышел? — задумчиво чешет репу Дункан. И в осоловевшем взгляде мелькают остатки разума. — У нас общие друзья, — ухмыляюсь довольно. — Вот летали развеяться в Эйлат. Потрепались за жисть… — Он уже на пенсионе, — морщит нос Таврида. Этого точно фотками не купишь. — И это к лучшему, — соглашаюсь я. — Вот только из песни слов не выкинешь. У ФИШТ-банка и Педагога были давние терки. И закончилось все, как и с нашим Синькой. Перевожу взгляд с одного на другого. Самодовольство на лицах сменяется неподдельной тревогой. — Мое дело — сторона, пацаны, — заявляю спокойно. Слишком спокойно. — Ищите товарища и свои бабки. Иначе кто-то из вас сядет. Смотрю задумчиво на занавешенное окно, за которым уже полным ходом властвует утро. «Сразу поеду в больницу, — решаю я. — Сколько сейчас? Семь? Или половина восьмого? Домой не успею заехать». — Я одно не пойму, Назарет, — гаденько усмехается Таврида. — Тебе какой резон? Что ты так за Синьку печешься? — Не люблю, когда мою работу делают другие, — бросаю резко. Проводив дорогих гостей, выхожу на крылечко кафе и пустым взглядом пялюсь на восходящее солнце. От яркого розового света становится не по себе. Аж паника затопляет сердце. «Твою мать, — думаю, усаживаясь на заднее сиденье Мерса. — Не погорячился ли я с этой встречей? И куда оно все вывезет!» — В больницу, Ступа, — говорю водителю и раздраженно наблюдаю, как впереди усаживается Трофим. Мой старый друг и зам что-то спрашивает. Но я не отвечаю. Все пытаюсь разобраться со своей неугомонной чуйкой. Почему я так очкую, мать вашу! На негнущихся ногах захожу в больницу и сразу же спрашиваю в регистратуре. — К Ковалевой как пройти в гинекологию? Пускают, или она сама сможет выйти? — Она лежачая, — мотает головой медсестричка. — А вы кто? — спохватывается запоздало. — Муж, — отвечаю как на духу и спиной чувствую веселую ухмылку Трофима. — Муж? — удивляется девчонка. — Неправда! Муж ее находится с ней. Такой пожилой дядечка, — шепчет она чуть слышно и добавляет заговорщицки. — Там вокруг люкса, где она лежит, полно охраны. И нам главный врач строго-настрого велел никому пропуска в отделение не выписывать без разрешения старшей медсестры. — Что? — выдыхаю я, собираясь разнести тут все к ядреной матери. — Что ты несешь, девочка? — Документ предъявите, что вы муж. Свидетельство о браке или штамп в паспорте? — Пойдем, — тянет меня за рукав Трофим. — Пойдем, Серый. Нужно подумать, как нам выцарапать твою девочку. Ты же сейчас только сыграешь на руку противнику. — Да, конечно, спасибо, — киваю я девчонке и своему заму. Даю вывести себя из больницы и усадить в машину. И уже дома, взяв плачущего сына на руки, даю клятву самому себе и Линаре. «Мы будем вместе, любимая!» И застываю на месте, как вкопанный. Может, Линара передумала оставаться со мной? Решила вернуться к мужу? «Тогда бы она не сохранила ребенка, — подсказывает мне внутренний голос. — Скорее всего, они поговорят со Шмелевым, и он даст ей развод. Нужно только подождать. Ну и подстраховаться немного». 17 Линара Поезд «Иркутск-Москва». Мягкий вагон. Негромко стучат колеса. Видимо, стоят мощные новые рессоры. Или из-за шума в голове я ничего не слышу. Даже сообразить не могу, что делать дальше. Одним словом, я проиграла. Думала, что смогу навсегда освободиться от Шмелева, но мой хитровыделанный муж обвел меня вокруг пальца, как глупышку. Легко и непринужденно. Поставил мат в один ход. Останься я дома, вполне возможно, и дождалась бы Сергея. И нам бы удалось поговорить. Но Назарет уехал неизвестно куда. И за три дня даже позвонить не удосужился. Бросал трубки, ссылаясь на занятость. Ни одного доброго слова для меня не нашел. Решил, видимо, что такая падшая женщина не достойна дышать одним воздухом с великим и высоконравственным мужчиной. «Двойные стандарты», — усмехаюсь, сглатывая слезы. Закрыв глаза, кладу руку на живот. Все хорошо, малыш! От тоски и тревоги о Марке сводит внутренности. Я проиграла. Ситуация абсолютно безвыходная. И как из нее выкарабкаться? Как связаться с Назаровым, хотя бы для последнего разговора, я понятия не имею. — Нужно поесть, Аполлинария, — заботливо напоминает сидящий напротив в кресле Федор Ильич. Отодвигает в сторону ноутбук. Пересаживается на постель с громким вздохом. Мне даже поворачиваться не хочется. Зачем? И так знаю, как он выглядит. Костюм от Армани сменил на черные спортивные штаны и такую же толстовку с яркой надписью. Спортсмен хренов. Но какие шмотки на себя ни напяль, возраст берет свое. Поредевшая шевелюра зачесана назад, под глазами мешки. А в мудром взгляде укор и беспокойство. Если не знать, можно принять за искренний. «Что же ты наделала, Аполлинария? Как могла все испортить?» Ни слова упрека. Никаких выяснений. Как будто уехал на работу, а потом вызвали в больницу. Честно говоря, Федор душит меня своей заботой. Чувствую, как его рука ложится на мое бедро, и перестаю дышать. «Сереженька, мой дорогой! Почему же ты меня бросил?!» Стараюсь не думать о Назарете. Не анализировать его поведение, не защищать в душе вчерашнего любовника. Когда хочешь, пройдешь все преграды… Нет желания — даже позвонить лень. Сзади слышится какое-то движение. Федор встает с постели. «Может, решил выйти? Хотя куда тут? Даже туалет с душем в купе. Делся бы куда-нибудь, честное слово. Сбежать в любом случае не получится. Кругом охрана, и с первого дня в больнице каждый мой шаг контролируется. Мне бы передышку, господи! Хоть небольшую! Собраться с мыслями и решить, как поступить дальше. Но Шмелев или его люди все время рядом. А от постоянного контроля любому станет тошно. Чувствую, как немного проседает полка под тяжестью сухопарого тела. Ощущаю прижавшуюся сзади плоть. Слышу дыхание, обжигающее кожу. Нехитрые ласки… чтоб им пропасть. Шмелев по-хозяйски проводит ладонями по бедру. Осторожно гладит низ живота. Поднимается выше, стараясь запустить руку под майку. А когда я убираю прочь его пальцы, насильно прижимает меня к себе и настойчиво сипит мне в ухо. — Я — твой муж, Аполла, не забыла? Хватит выделываться. Мы с тобой, кажется, договорились. — Я помню, — шепчу, стараясь подавить крик. — Мне нездоровится. — Беременность — не болезнь, а обычное состояние женщины, — цедит он недовольно. — Мы с тобой решили оставить этого ребенка. И ждем его с нетерпением. Перестань хандрить, дорогая. Твое состояние передается нашему малышу. А это вредно. — Мне плохо, — всхлипываю, утыкаясь носом в подушку. Мне бы остаться одной. Прореветься от безысходности. — Это пройдет, детка. Все плохое уже позади, Аполлинария. Я забочусь о тебе. И вправе рассчитывать на взаимность. Тебе тоже не мешало бы доказать мне свою преданность и любовь. — Я не люблю вас, — признаюсь еле слышно. — Отпустите меня, пожалуйста. — Нет, — рыкает муж, приподнимаясь и разворачивая меня к себе. — Обойдешься. Добро пожаловать домой, дорогая. Пора взяться за ум и вспомнить, наконец, что ты замужняя женщина. Муж, словно слепой, ощупывает мое заплаканное лицо, а затем большим и указательным пальцами приподнимает подбородок. — Достаточно, Аполла. Мы обо всем договорились в больнице. Помнишь? Или вернемся ко второму варианту, когда доберемся домой? — бросает довольно жестко, и я вижу, как его лицо искажается от гнева. Всего лишь на секунду. — Нет, пожалуйста, нет! — вскрикиваю в отчаянии. Чувствую себя загнанной в ловушку птицей. Но птичкам легко. При первой же возможности им достаточно взмахнуть крыльями. А мне деваться некуда. — И дай доверенность Лукину, как твоему адвокату. Нужно отстранять от дел эту стерву Аркелиди и закрывать глупый бракоразводный процесс. Я не собирался с тобой разводиться, Аполлинария. И не намерен впредь расставаться. Ты — моя главная драгоценность, девочка, — усмехается он, сдавливая в ладони мою грудь. Вскрикиваю от боли. — Прости, — нежно целует меня в висок Шмелев. — Я и забыл, какие они бывают чувствительные в этот период. Соскучился по тебе, малышечка. Даже ночами спать не мог. Надеюсь, в дальнейшем ты обойдешься без выходок, Аполла. И больше никуда не сбежишь. Пожалеешь своего старого мужа. Да и я тебе не позволю, — шепчет, обхватывая рукой мою шею и привлекая к себе. — Уже пора повзрослеть. Ты ждешь ребенка. Поэтому давай обойдемся без резких движений, милая. Я забочусь о тебе изо всех сил. Неужели ты не понимаешь, как я люблю тебя? О, это прекрасное чувство вины! Добро пожаловать в лапы к абьюзеру! Но мне пока выбирать не приходится. Назаров таинственно исчез. И даже не соизволил позвонить. А когда я очнулась в палате, рядом уже находился Федор Ильич. Хлопотал. Давал поручения медсестричкам и о чем-то шептался с врачами. И если в клинику я попала как родственница Назаровых, то вышла оттуда поддерживаемая за плечи законным мужем.