Так же именную стипендию получил некий подданный Пруссии двадцатидвухлетний Мориц Герман фон Якоби. Тут все было вообще сложно. В памяти сидел какой-то изобретатель, вроде бы как даже русский, именно с этой фамилией, однако ни годы жизни, ни место рождения, ни хоть какие-то факты биографии я не помнил. Плюс оказалось, что этих Якоби существенно больше чем один. В итоге прикинув возможные расходы — не слишком большие если говорить совсем честно — я просто переманил всех, решив, что даже если промахнулся, большой беды от этого не будет, а вот дивиденды могут быть весьма существенные. Например, в прошлом 1824 году отличился Георг Ом, занимавшийся, как и в другой своей жизни физикой электрического сопротивления. Немец, уже вполне прилично говоривший на русском и даже женившийся в прошлом году на местной девушке, сформулировал, как и в другой истории, знаменитый закон имени себя о соотношении напряжения, сопротивления и силы тока. Прорывную с какой стороны монографию пока издали небольшим тиражом для своих, по традиции наметив ее широкое освещение с небольшим лагом по времени, для сохранения форы. В западной Европе после окончания войны вновь потихоньку начала налаживаться спокойная жизнь, а с ней возобновились и полноценные исследования в том числе в электротехнической отрасли. Неожиданно для себя французы и англичане поняли, что пока они занимались друг дружкой, русские успели уделать их во многих сферах, и за нами стали следить куда более пристально. Впрочем, удивительного тут ничего нет, странно было бы, случись все как-то по-другому. В общем, все это с поправкой на отсутствие прямых предсказаний из будущего я на Голицына и вывалил. — А если вам что-то не нравится, Александр Николаевич, вы всегда можете на свои деньги открыть собственное учебное заведение и принимать туда исключительно русских православных. Я такую инициативу только поддержу. — Я ткнул пальцем в обер-прокурора, — но давайте сначала посмотрим на качество образования ваших священников. Вернее, его отсутствие. Вы этот вопрос не хотите обсудить? Или может быть вашу миссионерскую деятельность? Что там с распространением православия на недавно присоединённых к империи землях? — Кхм, — прервал уже мой наезд император. — С образованием духовных лиц мы обязательно разберемся, а ты Николай попробуй все же больше набирать русских подданных. А то не хорошо получается, как будто наши глупее. — Хорошо, — поняв, что тут проще согласиться чем спорить, кивнул я, но от шпильки не удержался. — А барона Шиллинга мне выгонять или оставить? Он вроде как наш, но лютеранин. Барон Шиллинг стал автором первого в мире универсального тонового телеграфного ключа, который заменил мою слепленную на коленке еще в 1811 году поделку и изрядно облегчил работу телеграфистам. Плюс барон занимался вопросами криптографии и работал над шифрованным кодом, который должен бы позволить нам передавать сообщения по телеграфу не боясь перехвата. Вместо азбуки Морзе в этом мире появилась азбука Шиллинга, не столь уж большая разница, учитывая общее немецкое происхождение обоих. При этом Павел Львович — или Пауль Людвиг по данному при рождении имени — был остзейским немцем и лютеранином. Такая вот петрушка. — Наших лютеран можно принимать без ограничений, — вынужден был согласиться Александр. — Однако все же будь добр, сосредоточься на поисках талантов среди русских людей. Я уверен, что таких на самом деле среди православных подданых империи не меньше чем в Европе. — Ну да, — со всем доступным мне ехидством я посмотрел на Голицына, — вот только умеющих хотя бы читать и писать среди них очень мало. Да, Александр Николаевич? — Во многих знаниях, многие печали, — пафосно ответил обер-прокурор, отчего у меня непроизвольно сжались кулаки. Еще немного и я бы не сдержался и банально — совершенно крестьянским образом — съездил бы нашему главному святоше по мордасам. Александр, который явно прочувствовал мое состояние лучше, чем его подчиненный, поспешил переключить внимание на себя. — А в чем проблема? — Проблема в том, что наша православная церковь вместо помощи проекту по увеличению количества начальных школ не только не помогает, но еще и мешает, как только может. Нет формально, — я мотнул подбородком в сторону сидящего напротив Голицына, — все исключительно «за». А как доходит до дела, то на низовом уровне вся работа полностью саботируется. — Я не раз говорил, что начальное образование крайне важно с точки зрения воспитания праведного богобоязненного человека, и заниматься им должны церковно-приходские, а не светские школы. То, что почти десять лет назад я не дал Голицыну подгрести под себя образование в империи, тот до сих пор простить мне не мог, что выливалось в заметное противодействие на местах со стороны церковников. — Да ты своих священников сначала читать-писать научи, мудло! — Я вскочил с места, нависнув всеми своими двумя метрами над как-то мгновенно скукожившимся обер-прокурором. Голицын видимо понял, что переборщил, и есть шанс не иллюзорно выхватить по щщам. — У него половина священнослужителей по памяти все требы проводят, потому что читать не умеют, а он мне про обучение детишек будет рассказывать! — Ники! — Я повернулся к брату, — успокойся. — Хорошо, — я неожиданно для себя действительно выдохнул и решил не доводить до рукоприкладства. — Сделаем по-другому. У меня есть папка с собранными материалами на эту шваль. Казнокрадство, взятки, злоупотребления, незаконный перевод государственных крестьян в свои личные… Подозрительные сношения с представителями иностранных государств. Про мелочи не достойные главы Синода, типа прелюбодеяния и мужеложества, я даже и не говорю. Показания свидетелей, копии документов, образцы поддельных подписей, все есть. Вот такой толщины папка. Я пальцами показал сантиметров десять. Приукрасил конечно. — Кхм… Неожиданно, — такого развития событий Александр явно не ожидал. — Мужеложества? Забавно, что казнокрадство и прочие, так сказать, должностные преступления брата совсем не удивили. Ну и откуда с таким отношением взяться честным чиновникам, спрашивается? — Наш святоша оказывается — не такой уж и святоша, — я повернулся в Голицыну, который, поняв что допрыгался, сидел теперь белый как мел. Казалось, его сейчас натурально схватит кондратий. — Если пустить дело по закону — ссылка с конфискацией всего имущества. Как минимум. А может и виселица. — Ну мы конечно рассмотрим, твои бумаги… — Начал было император, и в его голосе я совершенно не услышал готовности доводить дело неудачливого подчиненного до логичного конца. — А если не пускать дело по закону, то можно просто в газетах пару статей опубликовать, — я посмотрел в глаза брату, дав понять, что отступать не собираюсь и просто так замести всю грязь под ковер не дам. — Посмотрим, как на это отреагирует высшее общество столицы. Видимо Александр что-то увидел в моем взгляде, поэтому поспешил заверить меня. — Обойдемся без газет. Своими силами разберемся, если то о чем ты говоришь — правда, — самодержец нахмурился и перевел взгляд на главу Синода. Бывшего уже, судя по всему. Тот сжался еще сильнее, хотя казалось бы, куда уж. — От ответственности в таком случае уйти не получится. Естественно, с самого начала предполагая возможную конфронтацию с Голицыным, я начал собирать на него компромат, в чем мне по старой дружбе помог Бенкендорф. А несколько недель назад на встречу напросился Аракчеев и шепнул, что обер-прокурор — министр путей и средств сообщения того тоже не жаловал — готовит против меня выпад для упрочения своего места при вернувшемся из отпуска императоре. Ну и передал собственные документы, которые у него были на Голицына. В общем, к разговору я подошел не с пустыми руками. — Как скажешь, твое императорское величество, — я пожал плечами, как бы принимая волю императора в этом вопросе. — Я понял тебя, Николай, передай пожалуйста мне эту папку, я обязательно ознакомлюсь, — я кивнул, для того ее и собирал, — а пока можешь быть свободен. Закончилось все для Александра Николаевича Голицына естественно не судом. Не было тут принято судить вельмож столь высокого ранга за такие мелочи как банальное казнокрадство. К сожалению. Обер-прокурора тихо сплавили в отставку и попросили удалиться из столицы. Следующие два десятилетия Голицын провел, проживая в основном в своем крымском поместье и никак на политику в столицах не влиял. На его место в качестве обер-прокурора Синода был назначен князь Мещерский, который был ничем особо не выделяющимся чиновником без огромных амбиций предшественника. С Петром Сергеевичем мы отлично сработались. Он показал себя как человек максимально спокойный, уравновешенный и ориентированный на достижение реального результата. Не склонный впадать в религиозный экстаз и тонко чувствующий политический момент. Он оказал огромную помощь в развитии начального образования и за следующие десять лет при его непосредственном участии только начальных церковно-приходских школ было учреждено по всей империи более пяти тысяч штук. Мещерский впоследствии занимал данный пост до самого его упразднения и восстановления патриаршества. * * * Это бонусная глава выложенная по достижению 1500 лайков. Следующая на 2000 Глава 12 — За успехи в усмирении горцев, управлении Кавказской линией, выдающиеся достижения на ниве утверждения России на южных пределах, орденом святого Александра Невского первой степени награждается генерал от инфантерии, Алексей Петрович Ермолов! — Генерал в новеньком, только с иголочки мундире, сверкая и без того серьезнейшим «иконостасом», которым похвастаться мог сильно не каждый генерал в империи, строевым шагом вышел из линии награждаемых и чеканя шаг подошел к улыбающемуся императору. — Благодарю за службу! — Рад стараться! — По-уставному ответил генерал, принимая из рук Александра орден и идущий к нему наградной лист. Весна 1825 года ознаменовалась десятилетним юбилеем начала Кавказской войны если считать от времени назначения Ермолова в качестве командующего находящимися там войсками. За это время Алексей Петрович провел просто грандиозную работу показав, что если есть на то политическая воля, а также отсутствует постоянный недостаток в средствах, поставленные задачи могут решаться гораздо более оперативно, нежели это кажется на первый взгляд. Наверное, в другом времени кто-то вполне мог назвать деятельность Ермолова на Кавказе геноцидом. Там вообще зачастую пихали это слово везде куда не попадя. Здесь, однако его еще просто не придумали, да и в целом на перипетии всяких колониальных войн на окраинах империи общество смотрело гораздо проще. Тем более, удержать разъяренных солдат, регулярно находящих в горных аулах зинданы с русскими рабами от справедливой мести, вряд ли смог бы хоть какой-нибудь полководец. Ну а Алексей Петрович, получив под командование весьма солидные силы, принялся методично зачищать местность, избавляясь от всего хоть сколько-нибудь ненадежного контингента раз и на всегда. Без всяких сомнений и рефлексий. Историю Кавказской войны моей реальности я, откровенно говоря, помнил плохо, однако по обрывкам, оставшимся в памяти, вся война состояла из череды восстаний вроде бы как замиренных ранее народов и постоянно запоздалой на них реакции русского командования. В этой реальности все было по-другому. Едва появлялся хоть малейший повод усомниться в лояльности того или иного рода, селения или иного образования, туда тут же приводили войска с пушками и банально выселяли местных за Кавказский Хребет к единоверцам. Альтернативой было переселение на равнину и обращение в православие. Ну или смерть, собственно немало было тех, кто действительно пытался сопротивляться до последнего и выбирал именно ее. Никто из русских правда по этому поводу не переживал, уж пару квадратных метров земли мы были готовы выделить на каждого бандита и работорговца без всякой жадности. В итоге за десять лет поголовье местных горцев сократилось на 60–70%. Половина предпочла уйти на юг, посчитав это меньшим из зол, что, впрочем, было далеко не стопроцентной истиной. Как оказалось, там за Хребтом их никто не ждал, лишней земли там не было, а вот ограбить беззащитного переселенца готов был почти каждый. И даже общее вероисповедание тут совсем не было серьезным препятствием. В результате большая часть решивших уйти к единоверцам в итоге устлала своими костями кавказские горные дороги или просто попала в рабство. Там такое сплошь и рядом. Меньшая часть согласилась на переселение в Поволжье и Причерноморье, ну а сколько в итоге легло в землю никто и не считал. Оставалась еще кое-какая часть непримиримых державшая оборону в небольших труднодоступных аулах в горах, однако на полноценную войну они были очевидно уже не способны. Дороги плотно контролировались нашими войсками, перемещаться незамеченными могли лишь мелкие группы, которых командировочные егеря регулярно отлавливали и изничтожали. Я лелеял надежду, что в такой ситуации объединение оставшихся непримиримых горцев вокруг одного лидера просто невозможно, а, значит, война должна была неуклонно идти на спад. На освободившиеся земли активно заселялись русские крестьяне из центральных губерний, и это парадоксальным образом негативно повлияло на местную экономику. В отличие от живших тут веками горцев обычный мужик откуда-нибудь из-под Рязани об особенностях ведения хозяйствования в южном климате имел весьма отдаленное представление, и хоть мы — Комиссия по переселению, во главе которой после назначения меня регентом, я поставил Бориса Юсупова — старались проводить разъяснительную работу, реальную пользу эта деятельность приносила далеко не всегда. Впрочем, временное падение производства фруктов, вина, мяса, меда и других основных местных товаров этого региона с лихвой компенсировалось снижением количества набегов — полностью перекрыть все тропки через хребет очевидно было просто невозможно — горцев. Так или иначе к 1825 году вся линия от Каспийского моря на востоке до примерно Нальчика была очищена от откровенно нелояльных элементов, и лишь доставшаяся по Варненскому мирному договору России Черкессия оставалась для местных военных и гражданских постоянным источником непрекращающейся головной боли. Проблема заключалась в их количестве, в огромной территории — размером примерно с Болгарию из 21 века — и ее трудном ландшафте, а также в способах хозяйствования Черкесов. Оценки численности этого народа сильно разнились, но если брать среднее наиболее разумное число, то горцев было примерно полмиллиона свободных и еще сколько-то рабов, посчитать которых и вовсе представлялось невозможным. Таких себе полноценных рабов, которых горцы продолжали держать, не смотря на все указы, поступающие из Петербурга. Собственно, рабство было основой их экономики, как в плане производственных сил, так и в плане экспортного товара. Черкесы уже не первое столетие специализировались на поставках в Османскую империю, как добытых в набегах славян, так и собственно своих братьев и сестер. Интересный такой предохранительный клапан, спасающий народ от перенаселения: все лишние рты банально продавались на сторону, и даже родственные связи им при этом совсем не мешали. Ситуации, когда черкес продавал одну из своих жен или кого-то из детей в рабство, были совсем обыденными. После 1821 года побережье Черного моря с расположенными там крепостями перешло к России, эти места начал патрулировать наш флот, поэтому морской канал переправки рабов практически закрылся. А сухопутный, учитывая наличие на юге грузинских земель, населенных православными христианами, был сложен и опасен. Набеги на равнину за добычей и рабами — традиционный черкесский промысел — так же пресекались максимально жестко, поэтому оставшиеся без обычных для себя способов заработка горцы переживали не самые лучшие времена. Вот и получалось, что ни встроить их в государственную систему России ни еще как-нибудь решить вопрос миром оказалось просто невозможно. Исходя из этого появился проект переселения Черкесов в Османскую империю. Насколько я помнил, в моей истории все закончилось именно этим, только лет на пятьдесят позже. Особого смысла ждать полвека и терпеть неприятное соседство я не видел, поэтому ухватился за предложенный кем-то в недрах переселенческой комиссии документ руками и ногами. — А что вы думаете насчет проблемы черкесов? — Мы с Ермоловым выбрались прокатиться по железной дороге, поскольку последняя сидящего в глуши генерала очень интересовала. Генерал — артиллерист в молодости, а значит человек хорошо умеющий считать — горел идеей сразу после достройки дороги до Москвы продолжить ее на юг к Кавказу, видя в железке своеобразный локомотив, долженствующий потащить экономику края вперед. — Дайте мне еще десять, — Алексей Петрович задумался на секунду, — нет скорее пятнадцать лет, и про эту проблему все забудут. Ермолову было присуще определенное самолюбование, которое с другой стороны не отменяло того факта, что и дело он свое знал крепко. А что касается тщеславия, так это даже хорошо, когда знаешь, как мотивировать человека, какую морковку нужно подвесить перед его носом, чтобы он бежал вперед так быстро, насколько это вообще возможно. Хуже нет людей, которым вообще ничего не нужно, совершенно не понятно, как с ними работать. Что же касается Ермолова, то для него у меня в запасе пара сладеньких заманух была припасена. — Как вы расцениваете проект их организованного переселения на земли Османской империи. Отсюда из Петербурга подобное решение выглядит крайне заманчивым. — Как утопическое, Николай Павлович, — Ермолов с совершенно детским восторгом смотрел как за окном проносятся традиционные для северной России лесные пейзажи. Казалось, даже перестук колес приводит убеленного сединами генерала в радостное возбуждение. — Во-первых, добром черкесы на это не согласятся, все равно придется принуждать силой оружия. Во-вторых, это будет стоить казне совершенно невообразимых денег, если самим организовывать водный транспорт, османы же, уверен, и вовсе совершить такой библейский подвиг не смогут. — Вы сравниваете горцев и иудеями? — Удивился я. — Какая разница с кем, — генерал передернул плечами, — важен масштаб задачи. Ну и в- третьих, очевидно, что на том берегу моря их никто не ждет. В лучшем случае переселенцев предоставят самим себе в худшем — продадут в рабство. — И что же вы предлагаете, Алексей Петрович? Оставить все как есть. — Нет, продолжить проводимую последние десять лет весьма успешную политику. Постепенно выдавливать горцев с занимаемых ими земель туда, где они не смогут приносить вред. Вносить разлад в их общество, которое на самом деле далеко не так однородно, как кажется отсюда из столицы. — Расскажите подробнее, — путь от столицы до Великого Новгорода в сто пятьдесят километров сейчас занимал больше пяти часов. Феерически быстро по местным меркам, и так же феерически медленно по меркам двадцать первого века. За это время мы с Ермоловым успели и пообедать, немного накатить коньячку и теперь развлекали себя разговорами. — Черкесское общество состоит из целой кучи разных родов со сложной системой подчинения и длящейся веками кровной вражды. Последние годы после перехода береговых крепостей под нашу руку, черкесы стали стремительно беднеть, поскольку прокормить себя при той системе хозяйствования, что сложилась у них исторически, этот народ решительно не способен. Широко распространена практика продажи даже собственных детей в рабство. При этом далеко не всем у них внутри нравится сложившаяся ситуация. Поэтому не редко черкесские парни уходят в казаки, а девушки и вовсе — просто бегут куда глаза глядят. — И как мы можем это использовать? — Все старо как мир, ваше императорское высочество, — пожал плечами Ермолов. — разделяй и властвуй. Вносить разор меж родами, поддерживать более слабых против более сильных. Давать возможность недовольным покидать общество, а наиболее агрессивных уничтожать. Впрочем, и переселить часть тоже можно, тех кто захочет и кого османы перевезти захотят за свой кошт. — Ну да, — согласился я, — баба з возу — кобыле легче. — Как-как? — Удивился генерал, — ну да, можно и так сказать.