— Ничего особенного, лимон и имбирь. — Очень вкусно, правда. Неужели «Липтон» научился делать настоящий чай? Кэти рассмеялась легко и весело: — Любой чай будет вкусным, если положить в него настоящий лимон и настоящий имбирь. — Действительно, как просто. Дождь настиг их на полпути к Брайтону, но настроения не испортил. Александр в очередной раз порадовался про себя, что из всех возможных вариантов провести день, он выбрал самый приятный. Конечно, он мог бы сегодня пить виски в одиночестве у себя дома. Или напиться в редакции вдвоем с Равиком. Или поехать в «Сохо Хаус» или «Аннабел’с» (31) и пить там с политиками и издателями. В одном из них он бы обязательно встретил Тобиаса Клейтона, у которого сегодня уж точно были все резоны напиться в стельку. Вчерашний разговор с ним оставил тягостное впечатление. — Ты снял свою кандидатуру на выборы мэра? — Уже знаешь? — Напрягся Тобиас. — Мне обещали не разглашать эту информацию еще как минимум неделю. Кто проболтался? Как обычно, Александр выбрал правду. Но не всю правду. — Мелвилл. Не ожидал, что ты пропустишь его вперед. В политике даже со стариками и леди такая любезность не поощряется. Шутку не оценили. Тобиас Клейтон с тихим свистом втянул в себя воздух. — Я до последнего момента был уверен, что меня поддерживает большинство, а вчера за Мелвилла проголосовали даже те, кто до сих пор одобрял меня безоговорочно. Не могу понять, когда они успели с ним снюхаться. Н-да, подумал Гловер, Борис, конечно, сволочь первостатейная, но удивить он умеет. — Может быть, он владеет даром убеждения? — Скорее, инструментами влияния. На ум невольно пришел «испанский сапог» и «железная дева». А что, вполне в духе Мелвилла. — Значит, он знает нечто такое, что неизвестно нам с тобой? — Признать этот факт Гловеру было неприятно вдвойне. В конце концов, он журналист или «болван» в преферансе? Тобиас устало потер лицо и уронил руки на колени: — Вот именно. В конце концов, прокатили меня — ладно, не облезу. Но если всплывут старые делишки Бориса, партии еще долго придется расхлебывать его дерьмо. Все знают, что он грязный политик и нечестный лоббист. Просто его еще не поймали за руку. Но вот я носом чую, — для убедительности он помахал пальцами перед носом, — скоро все выплывет на свет Божий. Ээххх… Гловер задумчиво разглядывал Клейтона: серое лицо, мешки под глазами. Они были знакомы почти десять лет. Если Тоби и не всегда бывал честен, то, во всяком случае, на лжи он не попался ни разу. Прагматичный идеалист, именно таким считал его Александр и в глубине души был бы рад, чтобы когда-нибудь и его сочли таким же. Прагматичным идеалистом. Лживые слова утешения сами собой просились на язык, но вместо них он произнес: — Мелвилл просит моей поддержки в прессе. — И что? — Клейтон поднял голову. На Гловера смотрели усталые серые глаза. — Отказывать ему не буду, но и врать ради него не стану. Пора посмотреть на нашего Бориса повнимательнее. Может, что и разглядим. Для начала возьмем у него интервью, он уже и список желательных вопросов написал. Список вопросов Гловера не удивил: Борис Меллвилл жаждал предстать перед электоратом во всей красе, скромно замалчивая свои прежние заслуги (которые слишком легко было оспорить) и раздавая щедрые обещания на будущие (которые очень легко было не выполнять). Вот что действительно заставило Александра насторожиться, так это решительное требование, чтобы интервью брала Кэти Эванс. Этот разговор Гловер отложил на обратную дорогу. * * * В Брайтоне дождь переждали в театре. Босс удивленно поднял брови, когда Кэти сказала охраннику, открывшему дверь запасного выхода: — Привет, Дик. Это со мной. Сонный мужик предпенсионного возраста вяло кивнул, уступая дорогу, и Кэти провела Александра в зрительный зал. — Сиди тихо, — попросила она. — Роб не любит посторонних на чтениях. Да и на репетициях тоже. Гловер вытянул ноги под впередистоящее кресло и откинулся назад, устраиваясь поудобнее. Было интересно, что делает здесь Кэти, но задавать вопросы он не спешил. Скоро все разъяснится само собой. На сцене, ближе к рампе, уже были установлены полукругом стулья. Поднимались из зала и рассаживались мужчины и женщины с пачками листов в руках. Взлохмаченный чувак в сером свитере пододвинул один из стульев ближе к своему, и Кэти села рядом с ним. — Давайте сразу со второго акта. Начинай, Марта. Та, которую назвали Мартой, включилась, не заглянув в свои бумаги: — Почему я должна считать себя старой? Мне всего тридцать два. Констанс, например, уже тридцать шесть. — Действительно? — Рядом с пухлой блондиночкой неловко присел нескладный худощавый мужчина. — Некогда бы не подумал… — Дик, — наклонившись вперед, Кэти возмущенно встряхнула рыжим хвостом, — ты все-таки настаиваешь на пуле в задницу? — Да, дорогая. — Гловер поморщился. Какая она «дорогая» этому траченому молью чучелу утконоса? — Джон все время помнит о надежном тыле. Мы обыграем это самым натуральным образом. — Но как он мог схлопотать пулю в такое место на войне? Ведь так в атаку не ходят. — Дорогая, придумай что-нибудь. Все-таки Джон у нас обманутый муж, фигура комическая. Становилось интересно, и Гловер, стараясь не шуметь, пересел на несколько рядов ближе. Хорошо, что зал старой постройки, и акустика в нем прекрасная. — О, Констанс, могу представить, какого ты теперь обо мне мнения. — Я? Такого же, как и прежде. Считаю, что моему мужу повезло с любовницей. — Так ты все знала?! — Не кричи так, Мария-Луиза. Ты задыхаешься от ужаса. Лучше хрипи повыразительнее, — вмешался Дик. — Хррр… Так ты все знала? — Ну, конечно. И все последние шесть месяцев прикладывала неимоверные усилия, чтобы никто из моих друзей и родственников случайно не открыл мне всю правду на ваши с Джоном отношения. Черт, сколько же лет Гловер не был в театре? Он и забыл, что это может быть настолько увлекательно. На сцене пикантная шатенка с острым носиком прикладывала к глазам носовой платок. — Но почему, почему? Это как-то не по-человечески. Почему ты ничего не предприняла? — А вот это уж мое дело. Еще через пятнадцать минут Александр кусал губу, чтобы не расхохотаться в голос, а через двадцать бессильно хрюкал в рукав. От того, что актерам приходилось некоторые фразы повторять два или три раза, менее смешно не становилось. Действие разворачивалось, как туго свернутая пружина. — Как ты догадалась, что Мари-Луиза сказала мужу, что обедает у нас? — Дорогой, она слишком хитрая женщина, чтобы выдумывать новую ложь, когда под рукой всегда наготове старая. Значит, автор всей этой феерии маленькая Кэти Эванс? Вот эта взъерошенная птичка, что так отчаянно спорит сейчас с режиссером? — Дик, я в третий раз переписываю пьесу и все из-за одной дурацкой фразы? Да я лучше взамен десять других придумаю! — Дорогая, в этой фразе вся суть умной женщины. Сказать лучше просто невозможно. Это надо высекать в камне. Констанс, давай еще раз!