— Чего искать? — перебил Эльдара старикан из первого ряда. — Генерал тот умом тронулся, семью свою с домочадцами погубил, усадьбу подпалил, сам на осине повесился. — Вот и ответ. Покоя душегуб не нашел, остался нежитью маяться, а к щели, которую он своим преступлением проделал, с изнанки хтонь приникла. — И Елизавета Афанасьевна с двумя своими помощниками, — продолжала я, — несколько потустороннему гостю помогли. Они думали, явится некий сгусток силы, поделится с ними. — Источник, — прочла я по бледным губам Семена. — Боже мой… — Да! Они думали, что получат в свое полное распоряжение источник. Но сущность одаривать собою не захотела, завладела останками Попова и… Тут еще уточнить следует: Блохин, наверное, Квашниной не доверял, к вызову не допустил, или, напротив, она состорожничала, но по факту именно на ниточку его силы хтонь привязалась. На Крестовского было страшно смотреть, я и не смотрела, бросая в толпу быстрые, жесткие фразы: — Хтонь жирела. Блохин слабел. Фараония злилась. Попов стал Асмодеусом, подручным всесильного барина. Ситуация получилась патовая. — Какая? — переспросил кто-то. — Патовая, это термин такой шаховый, когда никто из игроков хода сделать не может. Не суть. Ее покушение на пристава изменило. Степана Фомича зарезали. Он ведь, шалун эдакий, жениться между делом успел, и супруга понесла. Вместе молодые не жили, венчание было тайным, и когда Блохину сообщили, что беременная его жена в лапах некроманта, он помчался к усадьбе, где и был убит. Жалостливы мы, берендийцы, завсегда на слезливые истории покупаемся. Вот и сейчас залу наполнили вздохи сочувствия, женщины принялись плакать, Давилова, прижав ладони к животу, зарыдала в голос. — Скорее всего, — сообщил шеф тем самым шефовым противным тоном, — Степан Фомич опасался, что через плод на него наведут связывающие чары. Плач прекратился, не сразу, после череды всхлипываний. — Это сейчас не важно. — В горле уже першило от долгих речей, голос сел. — Важно другое: в этот момент родилась та самая комбинация, развязку которой мы все с вами наблюдаем. Блохин решил воспользоваться случаем. — Он же помер! — Разве нет? — Да не перебивайте, ироды. Давайте, барышня Попович, дальше. Я попила водички, прокашлялась. — Помер не помер, но в землю закопать себя дал, при этом озаботился, чтоб барин до него дотянуться не смог, и отправил послание своему другу и учителю чародею Крестовскому, чтобы помог. Расчет был такой: чародей прибывает, уничтожает барина с подручным Асмодеусом. Разумеется, соратника своего Степана решает перезахоронить, выкапывает, после положенных всяких колдунств, а тот является из гроба живехонек. Потому что сила земли родимой помереть не дала. Народ ликует, пристав возвращается к должности в очищенном уже городе. Фараония сидела на полу клетки, раскладывала мозаику из костяных обломков, Давилов не оборачивался, прочие же восторженно внимали. — И все бы получилось, — развела я руками, — только работа почты нашей берендийской оставляет желать лучшего, долгонько письмо шло, да и короткую соломинку в жребии вытянула ваша покорная слуга… Пережидая аплодисменты, я снова отхлебнула водички. — И злодеям пришлось на ходу планы перекраивать. Ко всему, барин узнал, что чародейский сыск столичный Крыжовенем заинтересовался. Пришлось плести ему, что-де за надворною советницей непременно следом начальство приедет, что у начальства сила та же самая, что у Блохина, что начальство даже лучшим сосудом сущности послужит. То есть Фараонии пришлось. Я кивнула на Семена: — Начальство мое, действительный статский советник Крестовский, перфектнейший сыскарь и великий чародей. Прибыв из столицы, он предусмотрительно часть своей силы запечатал, посему на Квашнину особого впечатления не произвел, или, скорее, алчность в ней взыграла. Не суть, наши стратеги измыслили такую комбинацию… На крыльце уже некоторое время шумели, кричали тоненькими детскими голосами: — Маменька! Пусти, больно… Толпа расступилась, пропуская в залу чумазых девчонок и мальчика чуть постарше. Давилова сорвалась с места, запричитала: — Пашка, Машка, Глашка и Наташка! — и бросилась расцеловывать макушки. — Что приключилось? — Тятенька, — ответил пацан, — с позавчера в рюмочной отдыхали. Евсей Харитонович воздвигся на пороге последним, голова его с расцарапанной лысиной была опущена долу, по зале разнесся ядреный водочный дух. — Закусить бы, — хихикнул кто-то. — Завсегда Евсейка, как напьется, из дому пропадает. — Вот ему супружница задаст! Быть ему битым. Последнее исполнилось немедленно, баба отвесила коллежскому регистратору смачную оплеуху, поклонилась в пояс Крестовскому, попросила прощения и поволокла Давидова прочь, сопровождаемая отпрысками — Пашкой, Машкой, Глашкой и Наташкой, которая вовсе удочеренная. Я вытерла счастливые слезы. Жив толстяк, счастье-то какое! За спиною всхлипнули, я обернулась, Старунов сморкался в носовой платок: — Евсей Харитонович первым от Крыжи в город ушел, то есть я думал, мне показалось, потому что… — Я знаю, Ванечка. — Упредить вас хотел, вашбродь. Не мог, зачаровали меня. — Знаю. — Минуточку, — прокричал кто-то, — если Давилов от жены на орехи получает, то это кто? Гул голосов одномоментно прервался, сменившись настороженной тишиной. — Иван Иванович, — попросила я Зорина, — можете арестанта нашего водичкой полить? Глина от нее непременно слезет. — Грязь не хватало разводить! — Семен щелкнул пальцами, над лежащим на нарах мужчиной взметнулось и опало облачко глиняной пыли. — Извольте полюбоваться, дамы и господа, второй виновник нашего торжества — Степан Фомич Блохин, бывший пристав. Крестовский широко улыбался, но в синих его глазах стояла такая боль, что у меня сердце защемило. Блохин так и остался лежать, не толстяком уже, сотворенным из глины мастерством Фараонии, а поджарым, довольно высоким мужчиною. Он не повернулся, не показал своего лица, но на этом никто, впрочем, не настаивал. Мы долго еще заседали, за полночь. Старунов исписал два десятка листов, я осипла, была излечена Зориным, до дрожи устала. Они хотели силы, мерзавцы эти, дармовой силы. Для этого им требовалось при закукливании присутствовать. А как в логово упыря пробраться, ни Блохин ни Квашнина понятия не имели. И здесь им понадобилась я, та, которая отведет. Мой расчет на этом и строился. Ну как расчет… Избавившись от соглядатая-Герочки, первым делом я пошла разыскивать своих ребят в церковной ночлежке. Костик лежал там на лавке, хворал. Митенька за ним присматривал. — Не боись, тетенька, пиявок тутошних заарестуешь — в момент Костыля излечу. Без толку сейчас, я в него волью, а они вытянут. — Мишка мне не сказал. — Да чего он понимает? Ржавый простец, навроде тебя, он от скуки из приюта бежал. Буча сегодня ночью будет знатная, грядет, чую. Малыш говорил рассудительно, как взрослый, шепелявил только. От его рассказа у меня волосы на голове шевелились. — Нельзя, тетенька, в живом человеке белую силу с поганой смешивать, злеег человек от того, в плохого превращается… Квашнина-то? Она тебе про плод свой загубленный рассказала? Врала. Да нет, плод был. Только не в ней. И загубила его именно она, своим чародейством. Вот тогда Елизавета Афанасьевна свою силу и подпортила, даже не самим убийством, а тем, что не раскаялась. Дальше больше… Он отдал мне сапфировые серьги, липко поцеловал в щеку. — Постарайся, тетенька, одним махом всех одолеть. Я вышла из ночлежки на ватных ногах, голова кружилась. Всех, одним махом. Кого всех? Как? И тогда я решила устроить этим «всем» ловушку. Маня Бобруйская без возражений согласилась отправиться под защиту церковных стен, тайно покинув с Андроном Ипатьевичем хоромы на Гильдейской, слуги были распущены, а Нюта… Тут мне даже вспоминать стыдно. Я наврала, что Григорий Ильич еще на балу к ней страстью воспылал. Расчетливо наврала, будто между прочим. «Вы, Маня, в храм с сестрицею ступайте. Ах, какая жалость, что влюбленный в Анну Гавриловну Волков здесь без опеки останется. Ему-то в храм никак нельзя, святость чародейским делам помеха». Как-то так. Нюта, разумеется, заявила, что при Грине будет. Мне только того и надо было. Попросила барышню подыграть мне заодно. Вот такая подлая, да. А дальше… Когда я с Квашниной на облучок кареты садилась, чтоб в усадьбу ехать, надежда еще теплилась, но, когда она на Гильдейскую лошадей направила, погасла. Не за Волковым она ехала — за Манькой тяжелой, чтоб козырь в торговле с подельниками иметь. И бредни мои про использование трости поддержала с готовностью, хотя прекрасно знала, что даже пятьсот Грининых перстней власти над этим артефактом не дадут. Прочее — мелочи. Она не собиралась выкапывать Блохина, потому работников с собой не прихватила. Наверное, он сам к ней из могилы вылез. Или не к ней. Старунов говорил, фальшивый Давилов уже подле Крыжи появился. Парню показалось, что Евсей Харитонович впереди шел, его самого Квашнина кликнула, чтоб о брательнике что-то спросить. Брат Пашка у Елизаветы Афанасьевны секретарем служит. После — туман. Слышалось ему разное страшное про приношение его девственной крови, чтоб каналец для силы открыть, про то, как меня в обрядах используют заодно с колечком моим замечательным. Он поэтому и сказал мне «бегите!», и после, уже под холмом, в первой некромантской сфере упреждал. Губами шевелил бесшумно, но я ж прочла. К слову, как и беседы Фараонии со лже-Евсеем. Торговались они, сговаривались, как сподручнее Семена порешить, если он верх возьмет, да кем фоновые силы собрать. Такие вот дела… Публика представлением удовлетворилась. До меня долетали обрывки разговоров, крайне для нас с коллегами лестных. — Для того чародейский сыск и надобен, чтоб с колдунскими преступлениями разбираться и чардеям укорот давать! — Великий человечище Семен Аристархович, смерти не убоялся… — Рыжая молодцом, все злодейства вскрыла… — Любопытно, какую персону нам в приставы определят. Волков, конечно, орел, красавец-мужчина, но чародея бы хотелось для городского спокойствия… Я сидела на конторке, негромкая разноголосица вокруг подчеркивала мое одиночество. Крестовский беседовал с городскими старейшинами, Мамаев… Кажется, Эльдар пошел провожать домой некую барышню, у него с этим быстро. Зорин возник передо мною, загородив обзор. — Притомилась ты, Гелюшка, отдохнуть тебе надобно. Эльдар для тебя нумер в отеле снимет. — Зябко, — пожаловалась я. Иван Иванович обнял меня за плечи, от его ладоней по телу прошлась теплая волна. — Ну-ну, милая, все уже хорошо. Сейчас почивать отправишься. Пойдем, Семен просил его наедине с арестантами оставить. Я пошла на ватных ногах, поддерживаемая за плечи Зориным, и тут вспомнила: