— Только что-то мне от предвкушения новых порядков не радостно нисколько. — Отставить хандру, — велел Давилов. — Наше дело маленькое, приказы начальства исполнять. Мне очень хотелось уточнить, какого именно начальства, мертвого, чародейским сном спящего или еще кого, но я спросила о другом: — Одно не пойму, ребятушки. Ваш пристав бравый несколько раз в неделю бордель посещал, уединялся для виду с работницей и куда-то отлучался. Куда? Мужики недоуменно переглянулись, Игнат проговорил: — Про то не ведаем, только сдается мне, что как-то все это с волшбою связано. Сколько раз замечал, его благородие к девкам — я ночью не высплюсь. Попыток освободиться из заточения я не оставляла, уговаривала приказных, ковырялась шпилькой в замке клетки, когда никто не смотрел, расшатывала прутья решетки. Все было зря. Они стояли на своем: и прутья и приказные мужики, первые по причине перфектной гнумьей ковки, вторые, чтоб стыд за многолетнее бездействие не жег. Ну и от высокомерия своего посконного над слабым полом. Это уж непременно. — Нет, Евангелина Романовна, и не просите даже. Приказ, исполнить его надобно. Не наше дело и не ваше. Подождем, переждем. За полночь собрались ко сну. Евсей Харитонович посты расставил, приглушил светильники, и приказ накрыла тишина, которая нарушалась сопением, храпом и утробным воем, раздающимся снаружи. Поломав в замке последнюю шпильку, я расчесала пальцами волосы и прилегла на нары. Может, задремать? Вдруг Блохин ко мне явится, что полезное скажет. Оберег на шее молчал, зато колечко Фараонии, лежащее в кармане, жгло кожу даже через ткань. Ничего, подождем, директриса тетка ушлая, придумает, как меня из одного плена в другой определить. Семен еще держится, непременно держится, он сильный. Барину я нужна буду, чтоб на Крестовского давление оказать. Старунов, прикорнувший у конторки, вдруг дернулся, встал, доставая из кармана связку ключей. Глаза его были закрыты, но парень уверенно пересек присутственную залу, обходя мебель с кошачьей плавной сноровкой. Бросив взгляд на дежурных, я убедилась, что мужики сладко спят. Светильники едва тлели, тень писаря на стене казалась огромным рогатым чудищем, крадущимся к моей клетке. Ни звука не издавать — ни словечка, ни возгласа! Иван находился в сомнамбулическом чародейском сне, им управляла Фараония, нельзя, чтоб он сейчас пробудился. Губы Старунова беззвучно шевелились: — Да, вашбродь, так точно, будет исполнено… Не дойдя до решетки двух шагов, приказной тихо опустился на пол и замер. «Перфектно!» — подумала я раздраженно, пришлось распластаться на животе, просунуть сквозь прутья руку и попытаться достать ключи. Длины конечности недоставало. Кончики пальцев скребли доски пола в вершке от связки. А будь я малоодетой девицей, обращенной навом Цепенем, у меня бы этих проблем не было. В фильме у барышень пальчики буквально на глазах вытягивались черными страшными когтями. Очень удобно. Ну же, еще чуть-чуть! Старунов сонно вздохнул, повернулся на бок, накрывая телом ключи. Я раздраженно зашипела и подняла голову, услышав раздавшийся у внутренней двери голос: — За ворот красавца к себе подтащи! Актерка Дульсинея обращалась к мне через зарешеченное смотровое окошко. Совет был хорош, я просунула наружу обе руки, ухватила приказного за одежду, он придвинулся ко мне вместе с вожделенной связкой. Справившись бесшумно с замком, я приблизилась к Дульсинее. — Почему не в камере? Та на вопрос не ответила, сказала: — Давай, Попович, беги, мужикам этим не до тебя скоро будет, дверцу только за собою не запирай. За окнами в молочном тумане копошились какие-то тени. Я посмотрела на них, на актерку, обвела взглядом спящих приказных и, пройдя к конторке и взяв свой револьвер, заорала: — Тревога! Подъем, болваны! К оружию! Семен умирал. Жизнь выходила из него по капле, будто кровь из разреза. Боли он не чувствовал, она была столь всеобъемлющей, что заменила собою прочие ощущения, она была запахом и вкусом, звуком и цветом. Семен знал, что уже сошел с ума, что бредит, что видения его вызваны перехлестом чародейской силы, но был абсолютно спокоен. Все правильно, все идет по плану. Существо, с которым связала его колдовская петля, древний чудовищный монстр, пытается вырваться из пут, но ему этого не удастся. Семен выдержит и утащит эту хтонь с собою за туманные пределы мира. Мир очистится, очистится маленький уездный городок, случайно ставший ареной битвы добра со злом. Добро победит. И пусть чародею Крестовскому для этого придется вечность служить печатью, пусть. Сила не дается просто так, она предполагает ответственность. Жаль, что он не смог внушить эту мысль Степану. Блохин ошибся, страшно ошибся, и теперь Семену эту ошибку исправлять. Потому что учитель и друг, и еще потому, что только он на это способен. Геля его простит. Она ведь умная, его огнегривая Попович, умная и добрая. Поймет, что ради великой цели пришлось Семену их чувством пожертвовать. Великая цель… Пусть только Гелюшка долго не страдает, пусть горе отпустит. У нее вся жизнь впереди, будут еще в ней и кавалеры достойные и подвиги служебные. И пусть сейчас не суетится. Обручальное кольцо Волкова… хорошо… Орден Мерлина Семену помогать отказался, но Гришку защищает, эта защита и Гелю прикроет. Только бы эта егоза не вздумала немедленно обручение расторгать, только бы ей не объяснили, как это делается. Пока она думает, что лишь Григорий Ильич с нее кольцо может снять. Крестовский вспомнил драконью чешуйку, купленную у гравера Дворкина, улыбнулся. Забавные у гнумов свадебные обычаи. Тогда он еще надеялся живым из передряги выбраться, надеялся у своей красавицы руки просить. Дворкин долго на контакт не шел, вот Семен и придумал артефактами интересоваться, и заказал первое, о чем разговор зашел. Наверное, зашел он вовсе не случайно, наверное, давно это решение в голове чародея зрело. Только чешуйка у него оказалась, представилось, как после всего на колено перед Гелей опустится… В результате артефакт именно у Попович оказался, ловко она его со стола у Бобруйских подхватила. Но это уже не важно, другой перед Гелей теперь на колено опустится, другой под венец позовет. Семен тряхнул головой, не время кручиниться, у него целая вечность для страданий будет. Он все делает правильно. Гнумы обещали несколько ночей город патрулировать, от упырей жителей беречь. Скорее всего, на рассвете все закончится. Крестовский ощущал, что тварь слабеет, чародейский перехлест сжимается. Указания ребятушкам он давал подробные, Зорин с Мамаевым горазды следы зачищать. Священнослужители еще непременно помогут. Где-то там, за границами петли, суетились упыриные подручные, проводили смешные нелепые обряды, чтоб господина из захвата освободить, чтоб из перехлеста вытащить. Их черная поганая кровь лилась на жертвенный алтарь, к пещерным сводам возносились молитвы. Здесь же, в петле, чародей сидел за столом напротив эффектного пожилого брюнета в генеральском мундире и играл с ним в карты. — Невероятно сильны вы, Семен Аристархович, — говорил генерал с ленцой, — и хитры сверх меры. Заморочили Нинельку флером своим чародейским, не дали ей блохинского отпрыска мне доставить. Дуры-бабы, что с них взять. — Не стоит так огульно о всех говорить, Теодор Васильевич, — отвечал Крестовский. — Нинель Феофановна рассудила, что от половозрелого чародея вам больше пользы будет. — Вот и страдаю теперь от этих рассуждений. А ведь завладей я зародышем, схоронился бы до полного его созревания, вы б меня и не нашли. — Не стали бы вы, граф, хорониться, пожадничали, захотели бы и рыбку съесть и… Партия за мной. Попов раздраженно отбросил карты. — Надоело. Победил ты меня, мальчишка, под орех разделал. Думаешь, я твоих планов не разгадал? Ты утра ждешь, с рассветом мое колдовство на поверхности развеется, а перстенек твой, — он кивнул на стол, где на зеленом сукне лежало золотое кольцо, — со всей силы жахнет, под толщей земли нас погребая. Генерал повернул голову, прищурился, разглядывая тени, мелькающие за янтарным туманным пологом. — Ты все земляные жилы мне перерезал, лис рыжий, все до одной. Когда только успел? — Еще во время первой нашей схватки, — признался Семен, тасуя карты. — Пока ты силою своей красовался, я ее источники примечал и блокировал. Это несложно было. Крестовский положил на сукно веер бумажных прямоугольников. — Сила твоя, Теодор, заемная, тебя, поганца, не любила, с готовностью ушла. — А моей занять не хочешь? — Нет! — усмехнулся чародей. — Брезгую. — Дружок твой покойный чистоплюйством не страдал, двумя руками зачерпывал. — Знаний Степану не хватало и осторожности. — Ума! — припечатал некромант. — Форменный болван Степка твой был. А уж самомнение! Баба эта ему такого елея в уши налила. Великим чародеем станешь, величайшим, ни до тебя, ни после таких мир не видывал! Всем завладеешь: и первоэлементами, и навьим колдунством, и посмертием. Будешь царь и бог. — Бог? Генерал, не отрываясь, наблюдал что-то за завесою. — Бог, бог… и жрецы будут, и девственницы на алтарях, и… Он замолчал, его красные губы растянулись в улыбке: — Какая приятная неожиданность. Гляди, Семка, кто к нам в гости пожаловал! — Опять начинаешь? — фыркнул Крестовский. — Не куплюсь я ни на какие мороки. Проходили уже неоднократно, ни родители мои, ни начальство, ни друзья-товарищи петли снять не заставят. Смирись уже, Теодор, рассвет скоро, а там и конец нам с тобой придет. Некромант гулко расхохотался: — Ну же, Семка, не трусь! Посмотри. Ты, конечно, не бог, но девственница на алтарь тебе уже явилась. Крестовский сжал в кулаке золотое кольцо и зажмурился, чтоб не видеть Евангелины, чьи распущенные волосы ярко рыжели даже сквозь янтарную петельную завесу. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в коей надворного советника собираются принести в жертву, а сражение добра со злом протекает с переменным успехом на нескольких уровнях За совращение из православного в иное христианское вероисповедание виновный приговаривается к лишению всех особенных лично и по состоянию присвоенных ему прав и преимуществ и к ссылке на житье в губернии Тобольскую или Томскую, или, буде он по закону не изъят от наказаний телесных, к наказанию розгами в мере, определенной статьею 35 сего Уложения… Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845