— Попович… — А что Попович? — обиделась я. — Пятна у нее на лице, какие у беременных бывают, то краснеет, то бледнеет, вне зависимости от ситуации. При дебелой телесной конструкции она еще с месяц скрываться могла. Наступившую тишину нарушили аплодисменты, излишне, на мой вкус, вялые. Хлопнув в ладоши, Дульсинея глумливо спросила: — Неужели беременность по закону позволяет наказания за убийство избежать? — Замолчите, — велел ей Семен, осторожно усаживая на стул пришедшую в себя барышню. — Давайте, Евангелина Романовна, не тяните, ваш внутренний демон должен быть уже сыт театральщиной. — О демонах тоже расскажу, — пообещала я многозначительно. — Давайте с самого начала начнем. Даже не с убийства любвеобильного пристава Блохина, а вернемся чуть более чем на двадцать лет назад. Публика внимала. — Юная и хорошенькая барышня Калачева живет в доме дедушки, горя не знает, удовлетворяет все свои капризы и думает, что так будет всегда. Но однажды, тут я точно не скажу, как и когда именно, выясняет, что финансовое положение семейства вовсе не незыблемое, более чем плохое оно. Дедуля, растерявши хватку от возраста и болезней, несколько неудачных денежных вложений сделал, даже дом заложил, даже рудники с молотка пошли. А у кого закладные? Кто имущество выкупил? Да Гаврила-управитель, не старый еще, вдовый оборотистый мужик. Калачевых он только из жалости при себе держит, ну и, наверное, из благодарности Дормидонту Феоктистовичу, который его на ноги поставил и торговому ремеслу обучил. Барышня Нинелька новостям эдаким вовсе не рада, дедушкой она вертит, как хочет, помрет болезный, она на улице окажется. Посему берет она Бобруйского в оборот и, будучи уже от него беременной, выходит за него замуж. — Это ведь неправда, маменька? — спросила жалобно Нюта. — Я ведь графский бастард? — Нет, Анна Гавриловна, — ответила я, — вы — абсолютно точно папина дочка. Если вы сейчас потрудитесь разуться, снять чулки и повторите то же с Марией, увидите, что у вас с нею одинаковые родимые пятна на щиколотках, такие же по форме, как у господина Бобруйского. Последнее я лично видела у покойника, и от воспоминаний меня слегка замутило, а во рту появился гадостный спиртовый привкус. Спирт я пила за компанию с лекарем Халялиным, который, кроме прочего, мне про отметины барышень сообщил. — Экая вы, надворная советница, сказочница забавная! — Вдова развязно откинулась на стуле. — Продолжайте, обвиняйте бездоказательно больную женщину. — Вы действительно больны, Нинель Феофановна, вы патологическая лгунья. Но я, пожалуй, продолжу. Супруга вы не любили, он был вам противен, и, чтобы переключить с себя его страстный интерес, вы стали приглашать в его постель других женщин. Разумеется, Гаврила Степанович был от святости далек, но именно вы его развратили и превратили в чудовище как по факту, так и во мнении общества. О, как убедительно изображали вы жертву тирана, абсолютно все в это поверили! Потому что уклад наш патриархальный на мужском главенстве строится. Детей вы тоже не любили. Падчерицу понятно, чужой навязанный ребенок, но и Аннушка добрых чувств не вызывала. От воспитания вы устранились, наняв кормилицу, сообщив, впрочем, любопытствующим, что так велел тиран-супруг, и продолжали вести привычную развеселую жизнь. Выход из любой запертой комнаты вы знали, а многочисленные сонные артефакты в спальнях избавляли от внимания прочих домочадцев. Искоса бросив взгляд на шефа, я удостоилась одобрительного кивка. — Девочки росли во вражде друг к другу и к отцу, потому что каждому из домочадцев вы лили в уши яд. Нюте говорили, что ее богатству и красоте завидуют, Маше — что она жирная уродина, по мнению окружающих, а супругу… Опять же уклад наш берендийский — мужчины в воспитании детей участия не принимают, ему вы могли что угодно плести. Нюта одержимая, от этого ее припадки, надобно для изгнания бесов ее в монастырь отвезти. Пусть примет постриг. Бобруйский поверил. Точно так же, как в жовтне. Вы тогда ему что-то про пристава сказали, отчего он решился чародейское убийство заказать. Замужние дочери вам были без надобности. Это не Степан к Маше остыл, это вы ему в доме отказали. Нюта дурочка решила, что все дело в ней и принялась кокетничать с отставленным женихом сестры. Вы ее к этому направляли, потешаясь над страданиями падчерицы и наслаждаясь ролью кукловода. Вы любите власть, Нинель Феофановна, а еще больше обожаете представления. — До вас мне далеко. — Не прибедняйтесь. Изобразить дело так, что все поверили в беременность младшей дочери, мало кому бы удалось. Вы отвели ее к лекарю для осмотра, пожаловались на припадки. Он барышню поверхностно осмотрел… Вот в лекаре вы ошиблись, решили, что он безобидный малограмотный пьянчужка. Господин Халялин, конечно, пьет почище извозчика, но его не за пьянство из университета турнули, а за политику. Он, представьте себе, психиатр, и диагноз между первым и вторым шкаликом вам поставил. Мечтательно зажмурившись, я вспомнила, как меня во время беседы в грязном лекарском кабинетике осенило. Я ведь раньше и не знала, что лживость болезнью быть может, эта новость меня заставила на все с другой стороны посмотреть. — Нервические припадки, вызванные каждодневным унижением, — говорил Халялин, не закусывая. — Барышни забиты и дезориентированны, наблюдают разврат и непотребства с самого младенчества. Мне тоже выпить пришлось за развитие и процветание берендийской психиатрии. — Попович, — вернул меня к реальности шеф, — продолжайте. — О чем бишь мы… Нюту стараниями маменьки застали с возлюбленным, купец, до крайней степени обозленный, собрал семейство в дорогу, а подручным велел Блохина изничтожить, чтоб неповадно было дочерей достойной фамилии портить. Тут мы возвращаемся к письму. — Я кивнула на стол. — Его Гаврила Степанович собственноручно написал, вы, Нинель Феофановна, рядом стояли или диктовали даже. Будучи людьми до крайности развратными, вы с супругом даже предположить не могли, что пристав не состоял в интимной связи с Нютой, потому написали про беременность. — Ежели не состоял, — кинула барыня, — почему на зов примчался? Я сокрушенно покачала головой. — Ну зачем спрашивать, если сами знаете? Гаврила Степанович ошибку допустил, описку то есть, для вас досадную, для покойного Блохина — смертельную. В подписи стояло не «Н.Б», а «М. Б.», вы из-за завитушечного почерка это только вчера разглядели. Поэтому и поправили наскоро, кое-как. Чернила в письме старые, подсохшие, а внизу смазано чуть. Единственное, что мне непонятно, зачем вы то самое письмо использовали, неужели не могли другого написать? Барыня скривилась, а падчерица ее спокойно проговорила, изучая чернильное пятнышко на указательном пальце: — Маменька не могла, она грамоте не обучена. — Значит, все сходится. Блохин получил записку, как он думал, от Марии Гавриловны и отправился навстречу смерти, семейство купца еще накануне отбыло в Мокошь-град. Забавно, что в монастырь Нинель Феофановна не поехала, в столице ждать осталась. Но об этом после. Бобруйский договорился о постриге старшей дочери, он действительно оборотистый мужик был, умел дела вести, и тем самым подписал себе смертный приговор. Потому что наследные калачевские миллионы, десятина от которых причиталась обители, к тому времени уже не существовали. — Как? — ахнула Нюта. — Во-первых, прадедушка ваш много оставить вам не мог, а во-вторых, барыня Бобруйская неодолимую склонность к азартным играм имеет. Проиграла она ваше наследство, как пить дать. Письмоводитель Старунов при этих словах крякнул и кивнул, банковские документы он успел просмотреть. — Нинель Феофановна поняла, что должна успеть избавиться от мужа до того, как он к банкирам обратится. Представить все самоубийством она могла, но не захотела. Бобруйский помрет, в завещании Мария Гавриловна указана, травить сразу и падчерицу — опасно, идти к ней в приживалки, продолжать вести игру с обеими барышнями — долго. Госпоже Бобруйской новой жизни хотелось, независимости, своего личного богатства, тем более в столице у нее червовый интерес образовался. — Да вы гадалка! — хихикнула нервно вдова. — Я, Нинель Феофановна, сыскарь, и ежели я в подробностях примусь вам всю цепочку своих размышлений описывать, мы до морковкина заговенья сидеть здесь будем. Вы придумали перфектную в своей чудовищности комбинацию: избавиться от мужа таким образом, чтоб в убийстве обвинили одну из дочерей. Вам даже все равно было, какую именно. Арестуют Нюту, про карточные долги и промотанное наследство никто не узнает, Машу — даже лучше, ее состояние отойдет вам напрямую. Вы щедро разбросали по дому улики на обеих и просто наблюдали, на которую из них я куплюсь. Барыня яростно зааплодировала: — Браво, Евангелина Романовна, какая умопомрачительная история! Браво! Господин Хрущ, не правда ли, от этих домыслов в суде камня на камне не останется? Я задушила Гаврилу! Какая чушь. — Разве я говорила, что вы его душили? — Изобразив недоумение, я посмотрела по очереди на каждого из присутствующих. — Семен Аристархович, вы слышали? Крестовский с покорностью судьбе своей незавидной вздохнул: — Циркачка рыжая. К счастью, обидная эта характеристика была беззвучной, предназначенной лично мне. Иначе общее настроение сцены претерпело бы нежелательные изменения. Пока мне внимали, как столичной примадонне, снизошедшей до провинциальных подмостков. Добрый Старунов, сверившись с протоколом, сообщил, что слов «задушила госпожа Бобруйская» в нем не зафиксировано. — Тогда кто? — поторопила Дульсинея, прижимая к груди болонку. — Тот, кому это было проще простого. — Почувствовав усталость в ногах, я села. — Вы, мещанка Бархатова, лишили жизни в этом доме купца Бобруйского Гаврилу Степановича, удушив его струной от арфы, заранее вами срезанной с инструмента и припрятанной в поганой палаческой комнатенке, а после воткнули в него нож, чтоб картина убийства походила на результат мести. — Я? — вскричала актерка трагично. — Я?! — Будьте любезны, — обратилась я к конвойным, — с арестантки рукавицы снять. Собачка взвизгнула, улетая на пол, заскулила, Дульсинея ругалась, укусила даже одного из служивых. Переждав возню, я подошла к ней и, схватив женщину за запястья, подняла их вверх. На мякоти ладоней и во впадинах между большими и указательными пальцами, там, где была намотана струна, виднелись подсохшие ранки. — Силу тебе немалую пришлось приложить, — пояснила я. — Потому и рукавицы до сих пор не снимала. В подвале, положим, это на холод можно было списать, но здесь, в тепле они только для одного нужны — следы скрыть. Оставив актерку, я повинилась Крестовскому: — Моя непростительная ошибка — сразу руки подозреваемой не осмотрела. А все гордыня. Решила, что Дульсинея эта для меня открытая книга. А девица, которой я ее вообразила, убийства через удушение совершить не могла. Вот и сплоховала. — Надеюсь, Попович, что урок этот вами усвоен, — сказал шеф серьезно. — Раз с личностью убийцы мы разобрались… — Барыня безуспешно попыталась покинуть залу, но, не успев добежать до двери, была остановлена конвойным. Она присела на сундук, прожигая меня взглядом. Актерка, с феноменальной скоростью вернув себе самообладание, подозвала собачку и принялась ласкать ее. — Итак, — продолжала я уже без куража, — имеем мы, господа и дамы, убийство, произведенное по предварительному сговору мещанкой Бархатовой и Нинелью Бобруйской купеческого сословия. Дело было так. Нинель Феофановна познакомилась с Дульсинеей за карточной игрою в Мокошь-граде… Крестовский многозначительно кашлянул, чем азарту мне не добавил. — Евангелина Романовна, будьте любезны сначала предпосылки нам огласить. — Извольте, — совсем заскучала я. — Собачка. — Чего? — хихикнул успевший захмелеть Хрущ. — Эта, что ли? — Именно. Пожилая болонка, якобы приобретенная госпожою Бобруйской в столице. Кого животина хозяйкой признает? За кем из дому сбегает? Это Дульсинеин питомец. Все посмотрели на животину, дрожащую на коленях актерки. — Маркиза появилась у девушек раньше, чем покойный их родитель с Бархатовой знакомство свел. Предположу, что госпожа Бархатова не хотела со своей собачкой расставаться, вот Нинель Феофановна и поспособствовала. — А ведь и правда, сходится все один к одному, — сказала Анна Гавриловна. — Даже последний душегубец способен любовь к братьям меньшим испытывать. Да как я раньше внимания не обращала? — Предположим, — пробормотал адвокат, — собачку украли и госпожа Бобруйская ее у перекупщиков приобрела? — Не старайтесь, Андрон Ипатьевич, ничего вашей клиентке не грозит. Наущение мы доказать не в силах, она и без вашей помощи сухой из воды выйдет. — Повернувшись к Семену Аристарховичу, я вздохнула: — Подружились они в столице и поначалу, скорее всего, убийства не планировали, а собирались лишь дружбу свою в Крыжовене продолжить. Бархатов, предположу, в дело был посвящен, ну, то есть с удовольствием помог представление разыграть, чтоб к купцу-миллионщику в доверие втереться. В Крыжовене, уразумев, к чему все движется, сбежал. Или не успел, тогда, как снег сойдет, найдем его в канаве. — Дружба? — переспросил шеф. — Не притворяйтесь, ваше превосходительство, — прикрикнула я на начальство, — вам после этого расследования меня в Мокошь-граде предстоит по лекарям таскать, тем, которые на душевных болезнях специализируются, из последних сил держусь. Нежная дружба! Эти дамы — любовницы. Барышни Бобруйские синхронно ахнули, изготовившись к обмороку, адвокат же сально хихикнул, прикладываясь к фляге. — Попович, — протянул Крестовский, перейдя неожиданно на «ты», — объясни мне, недалекому, как и когда ты это все нарыть умудрилась? — Везде понемногу, — пожала я плечами. — Халялин помог, рассказал про завихрения, которые душевные болезни вызывают. Девиации, говорит, неразборчивость постельных связей, со своим даже полом. Кстати, несправедливо получается, мужеложство у нас законом запрещено, а ежели наоборот, то никак не наказывается. Налицо неравноправие. Следует либо новую статью в уложение вводить, либо мужиков прощать. Шеф хмыкнул, взгляд его слегка остекленел. — Извините, — смутилась я, поняв, что увлеклась, — не время сейчас о политике. Вернемся к нашим баранам. Сведения, полученные от лекаря Халялина… Ежели совсем начистоту, у меня все и так перед глазами было, только знаний для выводов не хватало. Знаете бордель местный, «Храм наслаждений»? Там именно таким дамам, что свой пол предпочитают, услуги оказывают.