Шверник выглядела царски. Простыня драпировала ее фигуру, как тога – римского патриция. В ушах болтались тяжелые гроздья серег, которые она не пожелала снять даже в парной. Мрачный значительный взгляд, страдальческая складка в углах рта: Шверник определенно нравилась себе в амплуа женщины-драмы. – Я влюбляюсь в мужчин одного типа, – объясняла она своим низким голосом, – в мрачных талантливых подвижников с миссией. Со служением идее. Вам понятно, что такое миссия? Обращение было адресовано всем, но взглянула при этом Шверник только на Мотю. Пунцовая Мотя сидела на лавочке, хрустя фисташками, и была похожа на гладкого счастливого тюленя. – Миссия-то… Это вроде как дело, верно? – Да! Мужчина без дела – пустышка! Он не способен меня увлечь. Белла эффектным движением откинула волосы со лба. Роковая женщина, с восторгом думала Маша. Юдифь! Саломея, черт возьми! И как играет, как входит в роль. Где она трудится, интересно, – уж не в театре ли? Ей бы пошла сцена. – Он должен меня презирать! – пламенными очами Белла обвела всех, сидящих вокруг. – Отвергать! Лишь через отвержение прихожу я к любви! – Куклачев, подай бутылочку, – попросила Коваль. Еще накануне это обращение не застало бы Машу врасплох. Но сейчас, когда все шло так чудесно, она почти уверилась в том, что ее подозрения были напрасны. Японский воин стащил с себя доспехи и сунул меч в ножны. Секундная заминка – и Маша протянула Кувалде бутылку с белым вином, сделав вид, что не заметила обращения. Но настроение у нее начало портиться. – Я приходила к нему нагой, как Маргарита! – делилась Шверник, сверкая черными очами. – Прямо по улице нагишом шла? – удивилась Коваль. – Летела, – поправила ее Савушкина. – По пути разбивая окна в чужих квартирах. – Хулиганство! – осудила Коваль. – Это метафора! Разумеется, я была одета! Но душа моя была обнажена, как… как… Белла запнулась, подбирая слова. – Как меч самурая, – пришла на помощь Маша. – Как стриптизер на шесте, – одновременно с ней предложила Сова. – Как задница в бане! – обрадовалась Кувалда. Белла снисходительным движением левой брови поблагодарила Машу, а презрительным движением правой уничтожила Сову с Кувалдой. Во всяком случае, так было задумано. Практика несколько разошлась с намерениями, и несколько секунд женщины с легкой оторопью наблюдали, как черные брови Циркуля расползаются в разные стороны. Когда Белла уравновесила свое лицо, все вздохнули с облегчением. Пытаясь вспомнить, не упоминал ли кто-нибудь о профессии Шверник, Маша на некоторое время ушла в себя. А когда вернулась, Белла уже учила остальных, как надо правильно жить. – Чтоб звездами сыпалась кровь человечья! – пылко выкрикивала она, рубя воздух ладонью. – Чтоб выстрелом рваться вселенной навстречу! – А можно без выстрелов? – спросила Мотя, словно проснувшись. – Можно я буду мирный атом? Белла поперхнулась на полуслове. Взгляд сфокусировался на толстухе, и блеснула в нем такая злоба, что изумленная Маша решила – померещилось. Губанова, конечно, не вовремя влезла со своим мирным атомом, перебив романтический настрой. Но не настолько же! Однако Шверник скривила губы и жестко отрезала: – Ты не атом! Ты амеба! «Ой-ей, – мысленно ахнула Маша. – Это что такое?» Вопреки ее ожиданиям, Мотя нисколько не обиделась. – А что, неплохо было бы размножаться делением, – задумчиво сказала она. – А то рожаешь, рожаешь… – «Рожаешь, рожаешь», – передразнила Белла противным голосом. – Вот именно. Плодишься как кошка! Мотя и на этот раз не возмутилась. – Кошкой тоже быть неплохо. Она улыбнулась, надеясь погасить конфликт. Никто не мог бы сделать это мягче и безобиднее. Но Шверник рассмеялась, показав крупные желтые зубы, и Маша поняла, что огонь давно уже не тлеет, а вовсю полыхает. – Кошкой – да, – промурлыкала Белла. – Но не бегемотихой же. Любая гадость, сказанная мягко, производит куда более сильное воздействие, чем откровенная грубость. Белла улыбалась. Белла снова была мила. Белла, казалось, простила Моте ее неуместную реплику. И тем сильнее оказался эффект от ее оскорбления. Мотя открыла рот, закрыла и испуганно посмотрела на Машу. Этот взгляд вовсе не был криком о помощи. Губановой и в голову бы не пришло просить кого-нибудь заступиться за нее. Но от унижения и обиды слезы чуть не брызнули из глаз, она не знала, что говорить и что делать, и среди людей, разом ставших чужими и опасными, машинально нашла единственное дружелюбное лицо. Маша хотела вмешаться, но ее опередили. – Слышь, Шверник! – позвала Ира Коваль. – Ты не борзеешь ли часом? – Гопник против истерички, – шепнула сидевшая рядом Анна Липецкая. – На кого ставим? – Я не Шверник! – взвизгнула Белла. – Сколько можно повторять – я Чарушинская! – Чепушинская! С фига ли ты Чарушинская? Замуж не выходила, даже и не лечи. Шверник ты! Шверником родилась, Шверником и помрешь! И не заливай нам про солнечную Италию. Имели тебя там все в виду! Никогда прежде Маша не думала, что брань Кувалды будет звучать для нее райской музыкой. Под этим агрессивным напором ее противница опешила. В школе никто и не подумал бы заступаться за Мотю, и вмешательство Коваль оказалось для Беллы неприятным сюрпризом. – Действительно, Белка, это было не очень красиво, – согласилась Саша Стриж. – Ой. Кто это говорит о некрасивом поведении? Маша не сразу поняла, кому принадлежит медоточивый голос, внесший свою ноту в ссору. Она покосилась на Савушкину, но та молча рассматривала розовые ноготки. Из дальнего угла выдвинулась крепко сбитая фигурка и бесстрашно встретила изумленный взгляд Стриженовой. «Анжела!» Какой бы намек ни скрывала Лосина за своей загадочной фразой, ее удар достиг цели: Саша побледнела как простыня, в которую была завернута. – Лезут тут всякие, с бревном в своем глазу, – с гаденькой торжествующей усмешечкой добила Лось. Стриж, ко всеобщему изумлению, молчала. Лицо ее стало жалким и некрасивым. Никогда прежде Маша не видела такого быстрого преображения из красавицы в дурнушку. Наступило растерянное молчание. – Девочки, нам что-то подмешали в вино? – нарушила его Анна, вставая за полотенцем. Она остановилась посреди комнаты, обвела всех взглядом и улыбнулась. Это не была миролюбивая улыбка, призывающая закопать топор войны. Это была улыбка воспитателя, удивленного и огорченного тем, что младшая группа детского сада вновь затеяла драку. Маша всегда завидовала женщинам, которые умеют так улыбаться – с позиции взрослого. Улыбка-недоумение, улыбка-дистанция. На какое-то время ей показалось, что с вмешательством Анны все и закончится. Как скандальная семья в присутствии чужого человека прекращает ссору, так и бывший «А» класс должен был опамятоваться и устыдиться. Но Лось оказалась непрошибаема. – Вино! – захихикала она. – Вино! Все с недоумением уставились на нее. – Вино! – хохотала Анжела, совсем уж неприлично тыча пальцем в Анну. Та с вежливым удивлением пожала плечами. – Припадок, чо, – констатировала Коваль. – В хлорке перекупалась. Слышь, Лось! Тебе бы того, афобазольчику попить. Пару недель курсом – и психи как рукой снимет. Анжела махнула рукой, утирая выступившие от смеха слезы. «Никакой это не припадок», – с неприятной уверенностью поняла Маша. – Ой, девки, ржу с вас! – выдохнула румяная Лось. – В вино, говорит, что-то подсыпали. А в водочку ничего не подсыпали? В коньячок, э? В самогончик-одеколончик? Она фамильярно подмигнула Липецкой. Анна не поменялась в лице. По-прежнему взгляд ее выражал лишь легкое сожаление, что все остальные вынуждены слушать эту белиберду. Но Маша, сидевшая ближе остальных, заметила, как под влажной прядью на виске просвечивает пульсирующая голубая жилка. Она толкалась под кожей, вздрагивала, и от сочетания этого безумного биения и фарфоровой застылости лица Маше стало страшно. Липецкая заметила ее изменившийся взгляд. Не переставая снисходительно улыбаться, она поправила прядь. Бешено пульсирующая жилка скрылась под волосами. «Господи, да что здесь творится?!»