— А что патруль? Так и скажем, что наши после боев померли. А эта голозадая, — он кивнул в ту сторону, куда Таранис унес Рениту. — Эта нам и подпишет все документы. — А если не подпишет? — опять тянул свое надсмотрщик. — Ты ж ее знаешь, ей как вожжа под хвост попадет. — Тогда весь лудус будет знать, что она тут голышом бегала. Тряпки-то ее вот, валяются. Вывесим на кухне. Или вообще на чучело тренировочное наденем. — А рыжая?! — спохватился надсмотрщик, оглядываясь на Гайю, стоящую со скрещенными на груди руками, прислонясь к стене у водоразборника, которым уже воспользовалась сполна, не обращая внимания на мужчин. — Эй, рыжая, — окликнул девушку помощник ланисты. — Что-нибудь тебе говорил хоть один из этих, пока ты их убивала? — Вот и ответ, — улыбнулась Гайя своей обезоруживающей улыбкой, предназначенной для таких случаев. — Я их убивала, а не вела философские диспуты. — А эта мышь чесночная? — Мышь тряслась и рыдала, — бестрепетно сказала правду Гайя. — Она сама себя не слышала от страха. Думаю, она и не вспомнит ничего утром, кроме кромешного ужаса. — Хорошо, — протянул помощник ланисты. — Тогда ты на место, в камеру, и попробуй не встать на подъеме. И язык свой прикуси, а то лишишься. Для фехтования он не нужен. А вы живо вывозите трупаки. Гайя успела пробраться к Рените только после утренней тренировки, как была, даже не тратя время на умывание, кое-как стряхнув песок, налипший на потное напряженное тело. Врач, бледная, с ввалившимися красными глазами, сосредоточенно растирала что-то в небольшой мраморной ступке. — Как ты? — тихонько спросила Гайя. — Все хорошо, — бесцветным голосом ответила Ренита. — Таранис как? — Сорвал. Все швы до единого. — Что можно сделать? — Ничего. Заживет, но дольше и хуже. Кстати, твои же слова. Помнишь? Гайя кивнула — с этих слов и началось их знакомство, непонятно как переросшее в дружбу. — Как он все же услышал? — Не знаю. Не говорит. — А ты спрашивала? — Да. Он понял, что я дала ему оглушающий отвар. И обиделся. По его мнению, мужчина должен встречать боль с открытыми глазами. — Он прав. Я бы тоже обиделась. Это тебе так, на будущее. — Знаешь, давай до такого будущего не доводить. Будь осторожнее. — Хорошо. Но зачем ты это сделала? Он так плох был? — Нет. Он сцепился с этим Вульфриком, — и тут Ренита расплакалась, прижавшись к груди Гайи, не обращая внимание, что ее туника пропитана потом до последней ниточки. — Понимаешь, я жизнь прожила, все двадцать семь лет, ни один мужчина на меня не глянул. А тут днем Вульфрик, ночью эти. И Таранис… — Ну а Таранис-то чем не угодил? Вот он как тебя любит! — И видел меня в таком виде… — Он был не в лучшем. — Он мужчина. — А ты красивая женщина. И уверяю, надсмотрщик и помощник ланисты будут молчать. Иначе им придется и о своих решениях этой ночи отчитаться. Знаешь, как говорят: «Сказал А, скажи и Б». — Правда? — Правда. А вот у меня к тебе будет огромная просьба. Ты не обязана. Но от этого зависит жизнь не только ланисты, но, боюсь, и моя. И что хуже. — И что я могу? — отшатнулась от нее в испуге Ренита, количество событий в жизни которой явно превысило ее возможности понимания. — Ты же префекта когорты спекулаторум себе представляешь? — Тот стареющий ветеран, который купил твою ночь, а затем прислал подарки? — Да. Сможешь его найти? — Пойти туда? Да куда мне? Я не пройду через охрану преторианского лагеря. Кто я, жалкая рабыня-врач. Таких полно, правда, греки в основном, врачующие большие семейства патрициев. — Тебе не надо туда идти. Ты же по городу в остальные места ходишь? — В Субуру, в лавки со снадобьями и полотном. И в библиотеку. Ну и в храм Эскулапа. Но это же все знают. И это понятно все. Я туда годами хожу. — Вот. А район у Дубовых ворот ты себе представляешь? За Большой Пыльной дорогой? — Да. — Сможешь оказаться там до часа первого факела? — Поздновато… — Хорошо. Завтра утром на хораприме? — Это ж встать до рассвета! Я и так полусплю сейчас. И охрана страшно удивится. — А когда ты обычно ходишь в город? — В обед. Обычно это тихий момент, пока тренировок нет и никому нос не разнесут. — Хорошо. Давай попробуем. Будь там в полдень. Он иногда приезжает домой обедать, если нет особых дел. — А если не приедет? — Тогда повторим. — Гайя, ну во что ты меня втягиваешь, — простонала Ренита, стряхивая с пестика зелено-бурую массу размятой травы на кусок полотна. — Ни во что. Уж префект наш тебя точно не обидит. — Наш??! — отступила еще на шаг Ренита. Гайя удержала ее за запястье и прикрыла глаза в знак согласия. — Ты… Ты?! — не нашла слов Ренита, и в ее глазах страх заменялся восхищением. — А ты меня драться научишь? — Конечно. Давно пора. И Таранис не откажется. — Я его стесняюсь. Боюсь быть неуклюжей и смешной. С тобой проще. Но ты же не захочешь со мной путаться… Тебе некогда… — Брось. Я сама решаю, что мне надо и что интересно. Ну, конечно, помимо службы. — Так что я должна сделать? — Подойдешь к нему. Охрану его не бойся, парни нормальные, зря не бросятся. Ты ж без оружия? — Естественно. — Вот. Подойдешь и скажешь, ну или крикнешь: «Хельхейма». — Это что? — подозрительно уточнила Ренита. — Мое прозвище на войне. Варвары обозвали. На их языке это означает «повелительница мира мертвых». Сокращенно Хель. — Интересно. Тебя и на арене прозвали «Невеста смерти». — Везет мне… А дальше расскажешь вот что, — и Гайя в максимально простых фразах пересказала врачу то, что обязательно должно попасть в уши префекта. — Повтори? Ренита повторила без запинки: — Я же запоминаю рецепты… — Умница. Я на тебя надеюсь.