— Я не сержусь, сам все понимаю. Может, что помочь надо? Кого перенести? — Нет, для этого я могу и надсмотрщиков позвать. Ты-то как? — Отлично. Я же не участвовал в этих боях. — Когда тебе? — Завтра. Говорят, сюда везут какого-то страшного германского вождя. Как бы с ним и не пришлось бы схлестнуться. — Береги себя, — у Рениты неволно навернулись слезы на глазах. — Я не хочу, чтобы тебя тоже сюда принесли… таким… — Ну что ты, — он обнял Рениту, целуя ее пахнущие медом волосы. — Мне это в радость. С некоторыми племенами германцев у нашего народа свои счеты. Марс пришел в себя только вечером второго дня — и удивился, увидев спящую рядом с собой Гайю. Голова девушки лежала странно — так странно, что он испугался, в первое мгновение ему показалось, что она отрублена. Мужчина в ужасе, не понимая, явь это или продолжение кошмарного видения, резко приподнялся на локте и не смог удержать стона — каждое его движение, даже дыхание, жгучей болью отзывались в боку. Девушка встрепенулась и подняла голову, и он с облегчением увидел, что Гайя сидела на полу, положив голову на его подушку. — Лежи, — она вскочила и склонилась над ним с ласковой, немного усталой улыбкой. — Сейчас дам попить. И она захлопотала над ним, что было необыкновенно приятно для Марса. Он лежал, борясь с болью и одновременно наслаждаясь ее руками и голосом. Но все хорошее заканчивается быстро, заглянул в дверь наставник: — Гайя, пойдем, немного пофехтуем, а то размяться тебе надо, раз тут опасность миновала. Выплеснешь накопившееся. И Гайя в очередной раз подивилась житейской мудрости этого честного и бесхитростного воина. Марс тоскливо разглядывал потолок, как дверной проем распахнутой настежь в прогретый солнцем двор двери валентрудия потемнел, а затем помещение заполонила фигура Рагнара, смущенно придерживающего все еще болтающуюся на перевязи у груди руку: — Ренита здесь? — Она только прилегла, — нехотя ответил он ставшему неприятным другу. — Ночь не спала. — Да, досталось вам, ребята, — Рагнар опустился на край его жесткого ложа. — Мне даже стыдно приходить на перевязки с такой царапиной. Но слушать, как она ворчит, если сама идет разыскивать, поверь, еще хуже… — Сдается мне, ты не особо на нее и рассчитывал, — Марс попытался присесть, но быстро отказался от этой затеи, хотя и держать голову ниже головы Рагнара ему было не по себе. Рагнар удивленно обдал его зеленым взором: — Друг, у тебя точно жар. Зачем мне тогда сюда тащиться? — А сам не знаешь? Ты же к Гайе шел. Знал, что она здесь. — Да нет. Ее, конечно, видеть приятно, и спарринг с топорами я ей обещал, но она не согласилась из-за этого, — он кивнул на руку. — Даже не стала слушать, что мне правая рука не особо важно, мне левой-то сподручнее. Марс пытался вникнуть в слова Рагнара и понять, что за ними кроется — неужели Гайю и северянина связывает только страсть к топорам, а не друг к другу? — Да? Топоры, говоришь? — усмехнулся Марс. — Только учти, что Гайя тоже одинаково хорошо обеими руками владеет. И с двумя топорами как-то пробовала тренироваться на досуге. — Ух ты! — с искренним восторгом выдохнул Рагнар. — Ну точно Гудрун! Вот тут Марс вскочил, не обращая внимания на трепавшую его боль: — Какая такая Гудрун? Ты что, их как брошки собираешь? Где? На кухне? Глаза Рагнара по размерам стали больше дубовых листьев: — Кого я собираю? Ляг! Тоже мне, горячая голова, — он уложил Марса на место и провел по его лбу своей большой ладонью. — И точно, горячая. Пойду-ка Рениту найду. Пусть тебе дряни какой даст. И привяжет, чтоб на людей не кидался. А то Гайя придет над тобой поплакать, а тут ее еще и укусишь. Меня вот чуть не тяпнул. — Что ты несешь? Гайя и поплакать? И я еще не умер, чтоб надо мной плакать. Не дождешься. И Гайю не получишь. Иди к своей Гудрун. Велит, мирно дремавший в углу с перевязанным плечом, приподнялся на здоровой руке, разбуженный их криком. — Врезал бы тебе. В лоб промеж ушей. Да жаль тебя. И так еле жив. С Гайей сам разберешься, плакать ей над тобой или нет. Пожалуй, и зря она у Ворот жизни тебя чуть в слезах не искупала, когда ты раненый приполз и у ее ног свалился. Я не знал, кого из вас хватать! — Рагнар не кричал, но в его голосе чувствовалась та сила, с которой он мог перекричать бурю в своем северном море, командуя своим драккаром. Он перевел дыхание и уже гораздо тише добавил: — А вот память моей сестры Гудрун не трогай. Она погибла в бою и теперь служит валькирией у Одина. А ее земным воплощением стала Гайя. И я поклялся ее защищать, как не смог защитить свою сестру. — Прости, — простонал Марс уже не от физической боли, а от боли в душе. Все его страхи и подозрения осыпались песочным домиком. — Прости, друг. Я не то совсем думал… — Локи тебя попутал. Бывает. Ну что, мир? — Рагнар протянул ему руку и Марс с трудом приподнял свою, так мгновенно лишившуюся все силы и вложил в надежную ладонь друга. * * * Марс грелся на солнышке. Лудус наполовину опустел и тревожно притих — очередные бои собрали многотысячную толпу римлян в одном из городских амфитеатров. Его, вставшего сегодня утром первый раз, естественно, никуда не взяли. Он переживал за Гайю — ее выводили на арену при каждом удобном случае, и ее сокрушительная победа над ретиарием и мирмиллоном одновременно потрясла не только горожан, но и самих обитателей лудуса. О ее бое говорили на тренировках даже бывалые гладиаторы, обсуждали наставники — отголоски разговоров все эти два дня доносились и в валентрудий. Забегали Рагнар и Таранис — они тоже не скупились на слова похвалы в адрес девушки, но Марс после того разговора с Рагнаром уже успокоился и с удовольствием присоединялся к друзьям, соглашаясь, что, да, Гайя великолепный боец. Но в душе ему все же было страшно — он уже понял, что противников подбирает ланиста, и руководствуется при этом только эффектностью внешней стороны боя, призванного потрясти пресыщенную публику. Утешало одно — так страшивший всех загадочный германец-гладиатор, уже успевший прославиться как жестокий, неуправляемый боец и непобедимый, и успевший быть перепроданным несколькими ланистами друг другу, еще не прибыл. Ждал его только Таранис, утверждавший, что с этим племенем у его селения были свои счеты. Но, поскольку германеца привезти не успели, то Марс очень боялся, что ланиста поставит Тараниса против Гайи, как двух сильных и эффектных воинов. И тут уже оставалось уповать на ловкость их обоих и способность понять друг друга с полуслова так, что бы показать красивый бой и по возможности не ранить друг друга. Вдруг он услышал разговор, возникший за углом строения, там, где к валентрудию примыкали хозяйственные строения и оружейные склады, образовывавшие сой, отдельный дворик. Он прислушался, удивляясь: ведь ланисте полагалось быть в амфитеатре еще с раннего утра. Но, видимо, что-то произошло, что заставило его или задержаться в лудусе, или вернуться. — Я заплатил полновесной монетой, — кипятился ланиста. — И вправе рассчитывать, что заказанный мной товар прибудет вовремя. — У нас возникли обстоятельства, — отвечал ему другой голос, тихий и вкрадчивый, принадлежащий, судя по всему, мужчине средних лет. — Учитесь их решать. — Это ты собираешься нас учить делать дела? А с чьей помощью ты свои поправил? — в голосе собеседника ланисты прозвучал такой сарказм, что даже Марс содрогнулся, как от зубной боли. — Поправил же, — буркнул ланиста на полтона ниже. — И теперь снова могу диктовать условия. — Уверен, почтеннейший?! И даже не хочешь вспоминать, чем именно подторговывал? — Это было один раз. А так все знают, что у меня честный бизнес. Он может не нравиться белоручкам, но гладиаторские бои бегают смотреть даже непорочные и милосердные весталки. — Не думай, — голос незнакомого мужчины прозвучал очень весомо и жестко. — Что в таком деле можно остановиться. Ты один раз нам не отказал. И не посмеешь сделать это впредь. Если, конечно, сам не хочешь выйти на арену. — Что? — ланиста запыхтел, не в силах подобрать слова. А мужчина добил его: — Так что если ты вдруг полюбил горячо и искренне императора Октавиана, то вот тебе и решение проблемы. Бери оружие и выходи на арену сам, вместо обещанного германца. Хоть подохнешь быстро. И мужчина ушел, быстрыми шагами печатая следы деревянных сандалий на каменных плитах дорожки. Его шаги простучали в сторону хозяйственных построек и исчезли — очевидно, гость воспользовался не парадным въездом в лудус, а тем, через который завозили продукты на кухню и вывозили отбросы. Марс сделал вид, что спит глубоким и спокойным сном, развалившись на лавке и, не дрогнув ресницами, выдержал долгий тяжелый взгляд ланисты, прожигавший насквозь. «Что делать? Вот она, ниточка. Теперь уже понятно, что оружейник исполнил лишь оплаченную услугу, попытавшись помочь сенатору избавиться от Вариния как свидетеля его мелких грешков. Это объяснимо, и, хоть и мерзко, погано, но понятно. И империи угрожает лишь с точки зрения падения нравов. А вот что за дела обделывал ланиста? И почему гость с такой язвительностью рассуждал о необходимости полюбить империю и императора?» — размышлял Марс, для которого любить родину было как дышать. Да, император мог смениться, и они с Гайей в начале своей службы присягали еще Юлию Цезарю. А уж префект и вовсе чуть ли не Марку Крассу, если не Сулле. Но все они любили свою страну, свой город, и делали все для его безопасности и укрепления римского владычества во всей Ойкумене. Сейчас Марс не мог никуда бежать, чтобы поделиться свежими сведениями — и вовсе не потому, что болела рана. Он бы стиснул зубы и отправился бы куда угодно — просто перепрыгнув забор. Но его такая активность вызвала бы подозрения мгновенно — он сам о себе заявлял как о человеке, полностью потерявшем родных и друзей за годы боевых походов, человеке, которого жизнь Рима ничем не держит. Гайя и ее встречи с префектом — это бы идеальный, продуманный канал связи. Подумаешь, немолодой, но еще крепкий человек, достигнув всего — денег, почета, покоя, но не семьи — старается заполнить пустоту в душе, обнимая красивую игрушку? «Вернулась бы живой и здоровой», — снова мучительно сжалось в груди у Марса. Из раскрытой двери валентрудия выглянула мулатка, оставленная Ренитой ухаживать за четверыми ранеными, попавшими сюда три дня назад: — Эй, красавчик, спишь? Просыпайся, давай, надо снадобье выпить. Он приоткрыл глаза, скользнув взглядом по смуглым точеным ножкам девушки, заканчивавшимся слегка пухловатыми бедрами, не особо прячущимися коротким подолом разрезной туники. Безропотно взял протянутую грубую глиняную чашку, принюхался: — Что за гадость? — Снотворное, что б ты поспал. Марс чуть не запустил чашей вместе с густым пахучим отваром в девчонку: