— Ну что ты, Юлия! Разве ты можешь помешать? — тут же встала ей навстречу тетка. — Что ты хотела? — Мои подруги позвали меня завтра на гладиаторские бои. Она была готова к своеобразным боям по отстаиванию своего желания развлечься, но дядя неожиданно легко принял решение: — Да, конечно. Только назови мне подруг, я уточню у их отцов, пускают ли их самостоятельно уже на такие зрелища. Вот так Юлия с Клавдией и Друзиллой оказалась в Большом Цирке. Друзилла поглядывала на нее так, как будто они стали за эти дни ближайшими подругами или даже знали друг доуга всю свою жизнь — и было, чему их сближать! Выходя от Рагнара, счастливая и окрыленная Юлия приготовилась сесть в лектику, как вдруг заметила еще один крытые носилки, тоже очень изящные и украшенные богаче, чем те, которые предоставил ей дядя. — Ах, милая Юлия, — голос полнотелой Друзиллы прозвучал как магнолиевый мед, душистый и смертельно ядовитый. — Ты тут? Неожиданно! — Но ведь и ты тут, а не у храма Цереры меня встретила, — спокойно улыбнулась приятельнице Юлия. — И с кем ты была? — томно потянулась Друзилла, и стола тонкого египетского полотна нежно-розового цвета едва не лопнула на ее пышной не в меру груди, мягкими складками выкатывающейся из складок ткани. — А ты? — Ооо, — протянула Друзилла. — Не с тем, с кем хотела, но не жалею ни разу. Такой мужчина… Но, если честно, только уж ты никому не говори, но как мужчина он никуда. Причиндалы с пальчик. Зато модный! Пусть мне все завидуют, что я была сегодня с самим Вульфриком Безжалостным! И тем более, он же в нашем городе ненадолго. А с этим Рагнаром я успею переспать еще десяток раз осенью. Юлия тихо остолбенела, собирая слова и мысли: — Ах, милая моя подруга, как же я завидую твоему жизненному опыту, вкусу… — Учись! — горделиво заявила Друзилла, любуясь своими остро заточенными и покрытыми пурпуром ноготками. — Толк из тебя выйдет. Хотя, признаться, я до последней минуты думала, что ты такая тихоня и медуза, что смысла с тобой дружить даже нет. А теперь вижу, что нам будет весело! Они обнялись, и Юлия вздрогнула — насколько ей было приятно прижиматься, хоть и ненадолго, к крепкому телу Рагнара, так же было противно трогать похожие на сырое ячменное тесто телеса Друзиллы. Юлия, не забывая хихикать в ответ на кажущиеся самой Друзилле глубокомысленными замечания про всех увиденные ею в Цирке знакомых и незнакомых, их одежду и обувь, манеру идти или стоять, не отрываясь смотрела на арену. Ее интересовал только Рагнар. И еще немного — та прославившаяся в этом сезоне гладиаторша с пугающим прозвищем Невеста смерти, так похожая на пропавшую где-то в дебрях дядиной службы веселую и красивую Гайю. Гайю Юлия вспоминала часто, особенно, глядя на себя в зеркало — ей казалось, что она сама похожа на какое-то мелкое животное типа ласки, с удивленными большими глазами и тонким ломким телом. «Другое дело Гайя», — думала про себя Юлия, крутясь перед большой бронзовой пластиной, оправленной в резную деревянную раму. — «У Гайи ведь все на месте, и грудь роскошная, а не куски теста, как у Друзиллы, и локоны свои, а не купленные в Субуре, как у жидковолосых от природы Клавдии и ее накрашенной до состояния отштукатуренной стены мамаши. А мышцы как у дядиных солдат». Но тут же спохватывалась — Гайя и была солдатом. Хотя девочку с первых же часов знакомства удивило, что Гайя не хохотала хриплым басом и не ругалась дикими словечками, как делали это иногда подчиненные дяди, думая, что их никто не слышит, пока они ожидают выхода своего командира из дома. Увидев как-то изумленную Юлию, два огромных по ее меркам парня в алых плащах и белоснежных туниках под начищенными до ослепительного блеска доспехами сразу покраснели ярче плащей и начали наперебой извиняться перед ней, вынудив девочку просто спастись бегством в атриум, под защиту стен дома и тетиной личной рабыни. * * * Мирмиллон, красавица серебряная рыбка с двумя мечами, кружила вокруг сурового рыбака с бугрящимися натруженными руками, босого и полуобнаженного, прикрытого лишь на узких бедрах алым лоскутом с тяжелым боевым поясом, грозно размахивающего сетью. Он несколько раз пытался накинуть ее на прекрасную рыбачку в развевающемся белом хитоне, но она то ловко перепрыгивала через несущуюся к ней сеть, то прогибалась спиной назад под нее, каждый раз оставляя рыбака без добычи. Один из ударов мелькающих в ее руках мечей она перерубила древко трезубца, а следующим — и саму сеть. Безоружный ретиарий бросился на нее, пытаясь поймать голыми руками, но девушка, изящно воткнув мечи одним движением в песок, сама прыгнула ему навстречу и сбила на песок точным ударом ног в живот. Он откатился, а она, не давая ему встать до конца, поймала голову мужчины, не прикрытую, как и положено ретиарию, шлемом, обеими руками и резким движением свернула насторону, одновременно ударив коленом в основание ребер. Его такое большое и сильное по сравнению с ее тонкой талией и сильными, но гибкими и легкими руками, тело вздрогнуло и завалилось на песок, загребая его согнутыми и на глазах слабеющими пальцами. Вот ретиарий издал последний хрип и замер на песке. Красавица-мирмиллон сдернула полуоткрытый шлем, выпустив наружу золотисто-рыжую, туго заплетенную на макушке косу, спускавшуюся ей чуть ниже лопаток, встряхнула головой, приветствуя зрителей. Толпа рукоплескала — Невеста смерти опять порадовала красивым и быстрым боем, вот разве что его быстрота немного огорчала, и все просили продолжения. Между тем, лорарии вышли с ременной петлей, чтобы убрать труп. Вместе в ними к Воротам Либитины, через которые выносят погибших гладиаторов, от Ворот Жизни наискосок поспешила невысокая женщина в сопровождении еще одного лорария, почти бежавшего с раскаленным металлическим прутом на деревянной ручке. Они склонились над трупом, женщина приложила руку к шее и покачала головой, лорарий прикоснулся к его ноге раскаленным докрасна металлом, отогнал рукой едкий дым и махнул рукой остальным. Лорарии накинули петлю на лодыжки мертвеца и потащили его, бессильно раскинувшего руки по песку, в ворота смерти, откуда дальше тела вывозили на телеге, прикрытой рогожей, на дальнюю часть Эсквилина, где сбрасывали в яму, присыпая негашеной известью. Когда яма наполнялась трупами умерших рабов и павших животных, ее засыпали землей из раскапываемой следующей. Урбанарий, стоявший на посту у одного из наружных входов в Большой Цирк, тоскливо смотрел на бедно одетую немолодую щенщину с заплаканным лицом. — Сынок, пропусти меня к главному. — Какому главному, мать? К императору? Или к старшему уборщику? — Сынок, — залилась слезами женщина. — Неужели тебе хочется глумиться над старухой? Надо мной и так жизнь поглумилась. Сыночка моего убили… — Убили? Так что же ты сюда пришла развлекаться? Тебе надо бежать к нашему префекту, он пошлет кого надо, все у тебя расспросит. Сына не вернуть, но накажут того, кто его убил. Чтоб он впредь никого еще не убил. Поняла? — наставительно выговаривал урбанарий привычные слова, размышляя про себя о том, что жители Великого Города так и не привыкли смотреть на них, как на защитников своих интересов. — Так оно ж, — запричитала женщина. — Здесь и убили. — Когда? Где? — встрепенулся урбанарий, решив, что опять произошла трагедия с одиним из тех мужчин, стремящихся заработать деньги не честным трудом, а делая ставки на выступающих гладиаторов и возниц. — Да что ж ты, родимый, смеешься надо мной? Гладиатором оказался мой сыночек. Он как из армии вернулся, так места себе не находил. И то пил, то гулял, то драки устривал. Ваши же его и забирали несколько раз. А после пропал. Я и решила, что кого пришиб и на каменоломни попал. А вот свиделась сегодня. На альбуме его имя увидела, прибежала, а его уже вытаскивают. Солдат вздохнул: — Да, дела, мать. И чем тебе помочь? — Так я и говорю, главного позови. Я хоть похоронить сыночка хочу. Урбанарий вздохнул еще раз: — Хорошо. Сейчас я нашего декуриона позову… Гортензия перевела дух, когда солдат удалился. Она получила несколько мгновений для того, чтобы собраться к следующему этапу действий, теперь ей предстояло все, что она отрепетировала дома в конклаве, и закрепила на простом солдате, повторить еще пару раз перед все более взыскательными зрителями — старшим наряда городской стражи, ланисте. …Ей повезло — и ей поверили. В результате долгих слез, причитаний и передачи заветного кожаного мешочка с монетами она стала обладательницей обернутого рогожей трупа, еще не успевшего остыть, что не заставило забеспокоиться урбанариев, ведь на улице стояла несусветная жара. Даже в зачерствевших сердцах Требония и Тита, не говоря уж об урбанариях, что-то дрогнуло. Немолодой декурион не стесняясь, утирал слезы загрубевшей тыльной стороной ладони, иссеченной шрамами: — Ты… это… если повозка нужна… Понимаю, ты все деньги этому живоглоту, — он выразительно взглянул на удалявшегося по каменному коридору Цирка помощника ланисты. — Все ему отдала до квадранта… Чтоб соблаговолил тебе твоего же сыночка отдать. Давай отвезем? На нашей. И денег не возьмем, он же все же наш был, легионер. А что с пути сбился, так с кем не бывает. Ты, мать, себя не вини… Гортензия рыдала в голос, почти поверив во все это. Ей было стыдно перед солдатами, верившими в ее горе действительно искренне. И жаль было этого незнакомого ей, лишь мельком как-то виденного молодого офицера, лежащего сейчас у ее ног неподвижно. Гортензия заранее знала, что он будет жив и в сознании, и видела багровый влажный след свежего ожога у него на лодыжке, представляя, как же ему больно и как он терпит, когда его таскают ременной петлей за эту же лодыжку. Она заметила и ссадины на руках мужчины там, где его проволокли по неровным от старости камням длинного коридора под ареной. — Нет, спасибо. Я уже успела договорится с соседом-гончаром, он отвез на базар свои амфоры, и теперь поможет мне сыночка отвезти. Вот только если на телегу забросите… Они отъехали на приличное расстояние, заглубляясь в переулки Целия. Марс лежал под рогожей, переводя дыхание. Он только сейчас ощутил боль, и даже не от ожога, а в душе — он думал о Гайе. Лежа у Ворот Либитины в ожидании лорариев, он слышал, как курульный эдил давал распоряжение эдитору вывести для Гайи второго соперника. Он не знал имени незнакомого гладиатора, и молил всех богов, чтобы это не оказался Вульфрик. Он забылся тяжелой дремотой, не в силах справиться с головокружением от тряски на едва присыпанной соломой телеге. Вдруг в лицо ему хлынул яркий солнечный свет: — Ну как, орел? Хватит тут бездельничать, давай на коня. Он обрадовался несказанно голосу командира и перемахнул через борт повозки, приложил руку к груди в воинском приветствии, но вспомнил, что стоит почти обнаженный. — Вольно, центурион, — жестко усмехнулся префект. — Поработал неплохо. Но отдыха не жди. Один из сопровождавших префекта ребят накинул Марсу на плечи длинный плащ, чтобы закрыть его явно не предназначенный для прогулок по городу костюм, и крепко сжал его в объятиях: — Снова с нами! Мы рады! — А я-то как рад, — искренне воскликнул Марс, взлетая на подведенного вторым товарищем коня, и невольно добавил. — Теперь бы Гайю вытащить. — Это да, — негромно ответили ему ребята почти хором, а префект глянул на них довольно грозно. — Гортензия, я в тебя верил! Я твой должник, — префект склонился с коня и поцеловал жену, все еще стоящую перед ним в драном покрывале. Он обернулся к своим ребятам: — Квинт, берешь мою почтеннейшую и достойнейшую жену к себе, и домой ее доставишь. И смотри у меня. — Погоди, — возмутилась Гортензия. — И это твоя благодарность?! А ты куда? Да для меня лучшая благодарность, если б ты дома побыл бы хоть вечер. — Ну, извини, — он развел руками с искренним сокрушением в голосе. — Ребята, вперед. За нами гарпии гонятся. И они умчались в сторону Дубовых ворот, за которыми располагался лагерь преторианской гвардии. * * * Марс с наслаждением откинул полог своей палатки, которую занимал вместе с Дарием, Квинтом и Гайей. В дневной час палатка была пуста — ребята на службе, даже Дарий только сопроводил его до лагеря, а сам развернул коня и умчался по каким-то делам, а Гайя… Он застонал при мысли, что сейчас, возможно, Гайя уже убита или тяжело ранена. Марс тяжело опустился на свою койку, ощутив наконец, как болит ожог и саднят потревоженные вчерашние порезы от плетки. Он даже обрадовался — это немного забивало в его голове мысли о Гайе. Он провел руками по своим доспехам, проверил меч — хорошо вычищенное перед уходом на задание оружие словно ждало хозяина. Он достал из вещмешка чистую форменную тунику и спохватился, что надо бы обмыться. Рывком сорвал ненавистную одежду гладиатора и выпрямился во весь рост, вновь ощущая себя свободным человеком, офицером преторианской гвардии. Марс вылил на себя несколько ведер холодной воды из специально выкопанной здесь криницы — делать отведение водопровода оказалось сложнее, а рабы вырыли за пару суток, да еще и выложили крупными камнями, отчего вода была всегда чистой и прозрачной.