— Командир! — и сорвал ко всем церберам простыню, пытаясь увидеть раны на ее теле. Метнулся с невесомой и неподвижной обнаженной девушкой на руках к кровати, положил ее: — Что они с тобой сделали? Эй! Ты меня слышишь? И услышал в ответ тихое, но твердое: — Отставить панику. — Жива! — он выдохнул с таким же облегчением, как только что она при виде него. — Жива. Работа же еще не закончена. Давай, рассказывай. — Здесь не подглядывают? Не подслушивают? — И подглядывают, и подслушивают. Поэтому тише. — Может, мне лечь рядом и обнять тебя? Префект дал мне на этот случай четкие указания, сказал, что ты поймешь и бить не станешь. Она неволько усмехнулась и покачала головой: — Давай, ложись. Можешь и обнять. Только слева, ладно? От взгляда молодого, но уже довольно опытного воина не укрылось, что она сберегает руку: — Плечо? Сломала? Оно и припухло как… Что, здесь и врачей нет? — Есть. Просто не хочу с ерундовым вывихом поднимать шум. Нет смысла друзей пугать, а врагов радовать. Перетерплю, а там попустит… Парень, не скрывая восхищения, посмотрел на нее: — Эх, мне б так. — Все впереди, декурион Дарий, — она подмигнула ему, заметив взгляд его выразительных серых глаз. — А теперь слушай, что надо передать в когорту. И она тихо, делая вид, что обнимает его, рассказала все, что успели разузнать они с Марсом. — Передай командиру, что Марса придется отсюда выпихивать. Я найду способ. Если все, что ты мне сказал, подтверждённые факты, то мы и правда разворошили змеиное гнездо, и он должен быть снаружи, чтобы передушить гадов, которые скоро поползут спасать свои шкуры. — Почему не тебя? Слушай, — он приподнялся на локте, и еще мальчишеское лицо двадцатитрехлетнего декуриона выдало все его планы на три шага вперед. — Давай я тебя сейчас прямо как бы выкуплю? И заберу сразу с собой? — Не сходи с ума. Что в тебе сейчас говорит? — ее негромкий голос обрушился на него ледяным водопадом, но он не был бы спекулаторием, если б не умел мгновенно собраться с мыслями. — Ты ранена. И как гладиатор уже не годна. И можешь погибнуть. — Марс вот был действительно ранен. И серьезно. Но он же не покинул боевой пост. А на что ты хочешь толкнуть меня? Подумал? Центурион спецкогорты бежит при первом же синяке прятаться и отлеживаться?! — Все. Молчу. Осознал, — Дарий примирительно провел рукой по ее спине, пользуясь возможностью беспрепятственно прикоснуться к потрясающе гладкой и нежной, несмотря на все, коже своего непосредственного начальника, скользнул губами по плечу, не в силах устоять, прижался поцелуем к шее… Она тихо рыкнула, но усмехнулась прыти молодого офицера: — Далеко пойдешь. Если стрелой не остановят. Итак, ты все запомнил, что надо передать? — Да, — и он вкратце повторил то, за чем его, собственно и прислали. — И еще я понял… Прости, командир… но я только сейчас окончательно осознал, что ты девушка. — Это в каком смысле? — прищурилась Гайя. — В обычном. Ты такая красивая, такая нежная… И я никому не скажу, что ты упала без сознания. И не бой тому виной, не сумасшедшее напряжение, а… — он сглотнул и его серые глаза потемнели. — Я понял, что для тебя может значить вот такая купленная ночь, — хрипло закончил он. Она прикрыла глаза в знак согласия и благодарности. — Мне пора, — еще раз окинул ее взглядом Дарий, и во взгляде уже не было любопытства или промелькнувшей разок тени вожделения, это был просто взгляд воина, боевого товарища. — Может, все же перевяжу тебе плечо? Не так больно будет. — Не надо. — И все же, как мужчина и офицер, я предпочел бы забрать тебя отсюда прямо сейчас. Ты рискуешь намного больше любого из нас… — Нет, — ответила она твердо, и он поразился стальной решимости ее потемневших от боли и напряжения глаз. — Расследование еще не окончено. — Я приду через три дня снова, а пока сделаю так, что ланиста не продаст тебя никому. Она снова усмехнулась: — Спасибо. Вот только пристало ли тратить казенные деньги на такую ерунду? Он чуть улыбнулся ей в ответ: — Мне пора. Уходя, Дарий действительно достаточно щедро распорядился выданными ему для этих целей деньгами, справделиво сочтя, что обеспечивает таким образом личную безопасность своего командира — попросту дал солидную взятку ланисте, чтобы он никому, кроме его, ее ночи не продавал. Засыпая на ходу, она еле добралась в сопровождении надсмотрщика до камеры — и удивилась тому, что Марс, такой замученный и даже осунувшийся, не спит. — Ты почему не отдыхаешь? А силы где возьмешь? Ты их с запасом в вещмешке носишь? — Гайя, — он осторожно дотронулся до ее виска, убрал непослушный локон с ее виска. — Как ты? На его лице отразилась такая мука, что она сама встревожилась: — Да что с тобой такое? Тебе вот от Дария привет! И от ребят. Он шумно выдохнул и провел двумя руками по лицу, как будто стирал липкую осенную паутину: — Дарий… Так это он был? А я чуть тут не рехнулся… — Знаешь, я тоже. Пока его не увидела. Но мне-то было, чего терять…, - она устало опустилась на солому, невольно придержав руку. — А мне? Разве мне нечего было терять?! — он опустился рядом, осторожно покрывая поцелуями ее лицо. — Гайя… Это так мучительно, знать, что ничем нельзя помочь тебе. Это страшнее, чем видеть твой бой на арене сквозь решетку. — Почему же? — она в ответ тоже провела здоровой рукой по его спутанным волосам, слегка отросшим за время пребывания в лудусе, где не требовали короткой стрижки, как в армии. — Да потому что я люблю тебя! — он разве что не вынул сердце из своей груди и не протянул ей на ладонях. — Марс, — у девушки перехватило дыхание от его откровенности. — Марс… То есть ты не играл? — Никогда. Или, точнее, только раз. Когда на кухне назвал рыжей… Она тихо рассмеялась: — Да? А я уже и забыла… Марс обнял ее и прижал к груди, но тут же снова встрепенулся, услышав ее еле приметный стон: — Милая… Быстро разобравшись, что с ней произошло и не переставая целовать ее лицо, волосы, шею, он сноровисто сложил большим треугольником свою тунику и подвязал ей плечо, несмотря на слабые протесты Гайи: — Я вправила сама вывих, так что ничего страшного. — Не спорь. Так и тебе полегче будет, когда плечо зафиксировано, и заживет быстрее. Она успокоилась и полностью отдалась во власть товарища — слишком устала, слишком напряженный был день, да еще и два такие ошеломляющих признания подряд. Гайя никогда не задумывалась, как воспринимают ее подчиненые, девушкой или парнем, ей было важнее, что они ценят и уважают ее как боевого офицера, признают ее опыт и умения. А, оказывается, отважный и честный Дарий, которого не случайно, не сговариваясь, стали выделять из общей массы только спекулариев только формирующейся когоры и она, и сам префект — он вдруг увидел ее с совсем неожиданной стороны. Она кляла себя за проявленную слабость: «Да было бы из-за чего падать!». До этого она вот так потеряла сознание на руках ребят только после того, как шла горными тропами с пробитым боком после схватки с вражеской засадой. Тогда хоть не стыдно было — ей пришлось одолеть двоих взрослых мужчин. И особенно ее угнетало, что Дарий был слишком молод, чтобы видеть ее беспомощной — тот же Марс и ребята из ее разведывательной центурии в легионе знали ей цену. И знали, что она могла по нескольку часов рубиться в пешем строю против орды варваров. А Дарий? Он в основном видел ее на тренировках да на парадных построениях, которыми грешила преторианская гвардия. Им не довелось еще толком поучастововать вместе ни в одном реальном деле — так только, парочку поганцев задержали, когда они пытались уйти от урбанариев, ограбив храм. Вспомнив про тот случай, когда неудача постигла городскую стражу только из-за того, что ее солдаты недостаточно были слажены между собой, не понимали с полуслова задумки товарища, хотя каждый сам по себе был прекрасно подготовлен и вооружен — она прикинула, на что надо будет еще больше обратить внимание при подготовке их когорты к крупной операции по отлову поганцев во всем городе сразу и его окрестностях. Ее мысли прервал Марс своими поцелуями: — Вот так, милая, я все. Тебе легче? Она кивнула, а он поочередно поцеловал ее глаза и проложил невесомую дорожку поцелуев через висок к груди и дальше вниз, к животу. Гайя чувствовала, как тает в волнах его ласки, и не протестовала. Краем сознания она понимала, что не возражает против такой нежности не только и не столько потому, что смертельно устала и наконец-то почти справилась с нестерпимой болью в плече, но и потому, что ей нравились поцелуи Марса. И его признание в любви, хоть и совершенно неожиданное, но тоже было ей приятно — вместе с его заботой и осторожными движениями, которыми он перевязывал ей руку. Марс уложил ее рядом с собой так, чтобы девушке было удобнее, и подсунул под ее голову свою руку, второй приобняв ее тонкую талисю: — Спи, моя милая. Отдыхай.