— Пожалуйста, это для бати. — Отец кладет на стол бумажник из тисненой кожи. Похожий бумажник он подарил дедушке и в прошлом году. В позапрошлом была резная шкатулка, а три года назад футляр для очков. — Ну, а как ты? Небось с ребятами Лесневских носился? Петрусь не успевает ответить на этот вопрос, его выручает дедушка. — Не скажу, чтобы он их не видел, но главным образом он со Славеком бегал. — Голос дедушки даже не дрогнул, только мохнатые брови наёжились чуть сильнее, чем обычно. — А как он слушался? — Хорошо, — отвечает дедушка в том же тоне. — Никаких ссор на этот раз не было. — Это прекрасно. Петрек, получишь от меня в подарок маску для ныряния. Петрек стоит как вкопанный, глотает слюну, он хотел бы сказать, что не заслужил маску, что было совсем иначе, чем рассказывает дедушка, намного хуже, чем в другие годы, но он ничего не говорит. — Ты не рад? Петрек кивает головой. Да, конечно, рад. Это все, на что его хватает. — Если бы не эта Малиновская, то я бы сказала, что поездка была фантастически удачной. Она переодевалась по три раза в день, четыре чемодана с собой тащила, все заграничные вещи — от косынки до босоножек. И еще мне делала замечания, что мои платья вышли из моды, нахалка! — Мама больше переживает из-за несимпатичной Малиновской, чем из-за болезни Петрека. — Весь отпуск мне отравила! — Эта Малиновская даже не работает на нашем предприятии, но ее протащили вместо кого-то из наших сотрудников, — сказал отец. — Сколько я нервов из-за нее испортила. Течет долгий рассказ о недостойных поступках этой Малиновской, на маминых щеках проступают красные пятна. Дедушка вроде бы слушает, а вроде бы и нет, трудно сказать определенно. Ничего не зная о приезде родителей Петрека, приходит пани Михалина. В последние дни она заходила в разное время, не только вечерами. — Генек, не узнал меня? — Это пани Михалина, старая знакомая семьи. (Мама подает пани Михалине руку.) А это моя жена. — Очень приятно. — Можно почувствовать, что пани Михалина то ли испугана, то ли смущена, даже голос ее звучит иначе, чем обычно. — Гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Отец пододвигает пани Михалине стул. — Как идут дела? — Спасибо, неплохо. — Пани Михалина возит на рынок фрукты и овощи, — объясняет маме отец. Дедушка беспокойно заерзал на своем стуле, зачем-то звенит ложечкой в стакане, хмурит брови. Наступает неприятное молчание. — Мы очень благодарны за то, что вы присмотрели за Петреком. — Не за что. Я всегда рад, когда он ко мне приезжает. — Все же это хлопоты. — Какие там хлопоты! Пусть бы и все лето сидел здесь. — Генек, наверное, даже и не знает, как пан Юзеф привязан к Петрусю. (Отец морщит лоб, что-то ему не понравилось в этом вмешательстве пани Михалины.) Они друг друга с полуслова понимают. — Я вижу, вы прекрасно осведомлены о наших семейных делах. — Да, если хотите знать. Дедушка касается рукой плеча пани Михалины, может быть, таким образом он просит, чтобы она молчала, потому что пани Михалина явно готовится высказать все, что она думает. — Если уже поспела смородина, то мы бы взяли с собой корзинку, — отзывается молчавшая до сих пор мама. — Конечно, уже поспела. Возьмите лубок, наберите себе. Под моросящим без перерыва дождем мама срывает длинные кисти смородины. Она зовет на помощь Петрека, но Петрек не может войти в сад, потому что в калитке молча стоит дедушка. Под мелким холодным дождем обвисли листья, свернулись лепестки цветов, вокруг грустно и серо. — Дедушка… — Ты хочешь что-то сказать? — Да. Это я наломал цветы. — Я знаю. Дедушка поймет. Он, конечно, поймет, когда Петрек скажет ему истинную правду. Он не будет смеяться, стучать пальцем по лбу, он все поймет с первого слова. — Я нарвал цветов для Эли. — Я так и подумал. Они стояли напротив друг друга. Петреку хочется плакать потому, что дедушка печальный, и потому, что он сегодня уезжает, и потому, что идет этот мельчайший, серый, нудный дождь. — Ты мог бы мне раньше сказать, Петрусь. — Я боялся. — Чего? Что я тебя высеку крапивой? — Что ты, дедушка, будешь смеяться надо мной. — Ты уже знаешь, когда смеются, а когда нет. Мы ведь с тобой пуд соли вместе съели. Кажется, первый раз в жизни Петрек по своей воле поцеловал чужую руку — узловатую, тяжелую руку дедушки. — Не надо, внучек. — Я… я прошу прощения. К счастью, ни мама, обирающая смородину, ни отец, еще разглядывающий красочные буклеты, не видят сцены примирения. Если бы они видели, то, конечно, захотели бы узнать, что, собственно, случилось и что все это, помилуй бог, значит? С полным лубком в руках мама восхищается розами, и дедушка срезает стройные бутоны на длинных-длинных ножках и укладывает букет. — Может быть, взять мне немного овощей, раз уж мы тут. Свежие овощи со своего огорода не сравнить с магазинной завалью. И так бывает каждый год. Петрек понесет, разумеется, свою сумку, а родители заберут множество овощей, лубок смородины и огромный букет роз. Трудно все это унести, но они как-нибудь доедут до дома, ведь каждый год как-то доезжали. Но кое-что выглядит совсем иначе, чем бывало раньше. Во-первых, новым является присутствие пани Михалины, которая связывает розы веревочкой и пересыпает стручки гороха в большую сумку, а во-вторых, проститься с Петреком приходят трое братьев Лесневских, Славек, Мариан. И Эля. — Держись, Петрек. — Приезжай на будущий год. — Напиши нам. — Обязательно напиши. — Это просит Эля. — Напишу, приеду, — обещает Петрек, расстегивая молнию своей сумки. Он вытаскивает книжки, кляссер с марками. — Вот вам, возьмите на память. Отец недоволен такой щедростью, у него подрагивают уголки рта, но он сдерживается. — Конец каникулам. Петрусь, ты видел фильм «Конец каникул»? — спрашивает Эля. — Там тоже шел дождь. — Шел. Они подают друг другу руки. До остановки автобуса провожают не только дедушка, как всегда, но и пани Михалина, и Муцек. — Что случилось с собакой? Паршивая какая-то и хромая. — Болела. — Ага.