— Молодежь, тихо! Здесь рыбу ловят! На этот раз удалось подсечь вовремя. В воде забурлило, конец удочки изогнулся дугой. — За леску хватай, за леску! — кричал железнодорожник, вскочив на ноги. — Удочка сломается! Едва он успел это сказать, как удилище сухо треснуло. Леска скользила в пальцах, разреза́ла кожу, в воде что-то бешено и отчаянно металось. Не удержать, придется отпустить. Но за леску уже схватился средний Лесняк. Рывок — Петрек как на санках съехал в воду. К ним бежал железнодорожник с подсадком в руках. — Держи ее, ребята! Над водой! Не отпускать! Несколько мгновений все видели ее, большую округлую рыбу, в золоте мелкой чешуи, с широкими жабрами, торчащими плавниками. А потом — как в замедленном кино — рыба зависла в воздухе и медленно-медленно соскользнула обратно в черную глубину. — Такого карпа упустить, — сетовал железнодорожник. — Никогда бы не поверил, что здесь такие водятся. Лошадь, не рыба, шесть кило как пить дать. Пальцы Петрека была разрезаны леской, словно ножом. Лишь теперь он почувствовал боль и кровь, капающую в рукав. — Ну, брат, ты отличился. Беги домой, нечего тебе здесь делать. Другие рыбаки оставили свои удочки и, сгрудившись над листьями кувшинки, толковали об огромном, чуть было не выловленном карпе, и о рыбах вообще. * * * — Что ты опять натворил, внучек? — Я тянул большую рыбу. — Как же ты теперь ложкой будешь работать? Сейчас промоем перекисью… Видно было, что дедушка не очень-то верит в большую рыбу и не знает, сердиться ему или сочувствовать. Муцек встал со своей подстилки и, приволакивая больную лапу, подошел к Петреку. — Жалеет тебя, умная собака. — Ой, как саднит! Не могу терпеть! — Потерпи. Поболит и перестанет. И в самом деле перестало. То ли из-за утреннего купания (рыба здорово искупала Петрека, втянула его в воду по пояс), то ли из-за порезанных рук Петрека начало знобить. Это было неплохо. Его напоили отваром малины, накрыли одеялом, и он мог перестать думать о том, что будет, когда он встретится с Элей. Он просто не встретится с ней, и делу конец. Он болен. Перед обедом прибежали Лесневские, в их рассказах карп превратился прямо-таки в акулу, в самую большую рыбу, которую когда-либо кто-нибудь видел. — Я упал, а Петрека затянуло в воду. Как она шлепнула хвостом, брызги на весь луг полетели, страшно было смотреть. Такую и папа бы не вытащил, может быть, вдвоем, а один точно нет. Ну прямо чудовище, пан Каминский говорил, что под тридцать кило весом. — Рыба в воде очень сильная. Петрек ее уже почти вытащил, только крючок не выдержал. Разогнулся, как будто он из масла, а не из железа. По этим рассказам получалось, что Петрек совершил нечто необыкновенное. Интересно, что сказала Эля, когда ей стало известно, что Петрек почти поймал самую большую рыбу, о которой когда-либо слышали в округе. Это что-нибудь да значит — иметь на крючке такое чудовище! И вообще, знает ли она, как Петрек порезал себе пальцы леской? Но об этом Лесневские не проронили ни слова, хотя не преминули сказать, что, по мнению Мариана, это вовсе не карп, а линь. Дядя Мариана тоже однажды поймал линя. — Ты полежи спокойно. (Столбик ртути в термометре показал только тридцать шесть и девять.) Я бы пошел помочь пани Михалине, да боюсь тебя одного оставить, еще чего-нибудь накуролесишь или простудишься. — Я полежу, — пообещал без особого желания, но и без неудовольствия Петрек. Ведь если он должен лежать, то он не может вечером пойти к котловану. Это каждый поймет. Даже Эля. Муцек ходил по комнате, постукивая когтями. Смешно он выглядел: шапка бинтов на голове, поджатая лапа, облезшая шерсть на спине. Он щелкал зубами на надоедливых мух, принюхивался. Казалось, он что-то искал, а может быть, только проверял, что изменилось за время его болезни. Иногда он оглядывался на Петрека, ему не нравилось, что тот лежит в постели солнечным летним днем. После раздумья Муцек решил переступить порог. «Лежи себе, если хочешь, — говорил его взгляд, — я еще слабый, но все-таки пойду погулять». Конечно, сейчас Муцека понесет за калитку — стоит только залаять на него старому Люксу, который за многие годы был то другом, то врагом, в зависимости от обстоятельств. Или, что еще хуже, взбредет ему в голову напиться воды из ведра — он всегда любит взобраться передними лапами на край колодца, или… Забывая об обещании, данном дедушке, Петрек босиком выскочил следом за собакой. — Можно? — За калиткой стояла Эля в самом нарядном своем платье. В первый момент Петрек подумал, что он бредит, но нет, там, за штакетником, в самом деле стояла Эля Лесневская, настоящая Эля, и спрашивала, может ли она войти. — Можно, — ответил он и, совершенно забывая о пижаме и босых ногах, смотрел, как Эля Лесневская идет от калитки к крыльцу по аккуратно расчищенной дорожке. — Ах, как тут красиво! Какие хорошенькие кролики. Трусь, трусь. — Она просунула сквозь сетку свекольный лист. — Самые красивые вот эти пушистые, с красными глазками. — Ангорские. — Достань мне одного. Она гладила большого белого зверька, его уши, украшенные пушистыми кисточками на концах. Кролик недоверчиво поводил носом, удивленный этой неожиданной лаской. — Осторожно, а то оторвешь. — Да я знаю. У нас тоже есть кролики, только обыкновенные. Пестрые. Похоже было, что она пришла только посмотреть на кроликов. Она стояла и стояла у клетки, и Петрек стоял вместе с ней, босиком и в пижаме. — А эти как называются? — Бельгийские. — Кажется, что им шкурка велика. Смешные. — А вот это венские. — Тоже очень красивые. — Я делал с дедушкой клетку. — Молчание становилось невыносимым, и нужно было обязательно что-то сказать. — В прошлом году… — Мой папа тоже говорил, что сделает клетку. — Он может прийти и посмотреть. — Я скажу ему. На этом разговор окончательно оборвался. Быть может, если бы Эля вспомнила о письме и о встрече, было бы ясно, о чем говорить, но она делала вид, что ничего об этом не знает. — Янек рассказывал, что ты тянул рыбу. — Да. — И она была очень большая. — Большая. Она как-то украдкой посмотрела на его забинтованные руки… А может быть, и не посмотрела, потому что она не глядела на Петрека, а Петрек не глядел на нее. — Ну, я ухожу. И когда она сказала, что уходит, произошло что-то странное. Петрек вдруг почувствовал, что знает, что надо сделать, чтобы она еще не уходила. — Подожди, я нарву тебе цветов. Он почти притащил ее к садовому забору. Эля коротко вздохнула: — Ой, мамочка! — и замерла. — Видишь?