— Хорошо бы переписываться с каким-нибудь мальчиком из другой страны, верно? — выдал свои мечты Славек. — Особенно с голубятником. Я бы с ним менялся. — Как? Голубей по почте не пошлешь. — Я бы поехал к нему или он ко мне. — Разве что. — Мне бы королевских выменять. Отец говорит, что в детстве видел королевских, теперь их никто не держит. Трудно было разговаривать на жаре, поэтому беседа совершенно не клеилась. Муцек плелся, высунув язык, по шоссе катили грузовики, трактора с прицепами, мелькали мотоциклисты в ярких касках. Наконец путники свернули в сторону и зашагали вдоль оград вишневых садов. Кароль, владелец голубятни, не только угостил настоящим хлебным квасом (пробка выскочила из горлышка с громким хлопком, зашипела белая пена), не только согласился на обмен, полностью удовлетворивший Славека (две крымки и один почтовый), но и предложил отправиться на реку. Раз уж они здесь, то должны основательно искупаться, в настоящей реке, а не в какой-нибудь луже вроде котлована. Река почти рядом, потом Славек заберет голубей, и все дела. Предложение было весьма соблазнительным, и они двинули напролом сквозь заросли конского щавеля, кукушкина цвета и ромашки. Пришлось долго свистеть Муцеку, пока тот не соблаговолил продолжить прогулку, ему больше улыбалось полежать на прохладных камнях у колодца, прижавшись спиной к бетонной трубе. — Еще далеко? — Близехонько. Рукой подать. Вовсе не было так близко, они основательно запыхались, прежде чем достигли вереницы раскидистых верб, под которыми кудрявилась бархатистая травка. В образованном вербами коридоре текла река, узкая и темная, отражающая кроны деревьев. В одном-единственном месте, где течение нанесло песка, было полным-полно любителей купания, как на котлованах. — Вот увидите, как здесь плавается! Вода сама несет. Действительно, вода несла сама: окунись — и тебя подхватит стремительный поток, помчит, но не слишком далеко: несколькими метрами ниже река широко разливалась, образуя отмель, пловец начинал ерзать животом по песку, приходилось выскакивать на берег, бежать под вербами до глубокого места и снова нырять, вздымая серебряные брызги. — Знаете, какие в этой яме сомы водятся? Дядя поймал тут одного зимой, башка была с ведро, ей-ей, не вру. Килограмм десять весил. Муцек, уставший от купания, отряхнулся и лег, положив морду на лапы, а ребята ныряли, плавали, бегали и снова ныряли, плыли, бежали. Солнце скатывалось все ниже, тени от верб удлинялись, закрывали и без того темную воду, запахло травами, горькой мятой, илом. — Будет нахлобучка. — Чего ж пошел на реку? — Тебе тоже хотелось. Одевались в такой спешке, что Славек забыл носки, впрочем, жалеть не о чем, невелика потеря. Оставалось только прихватить голубей и идти домой, вечером прохладнее, через час, а то и раньше, они будут на месте. Между тем в доме у Кароля так вкусно пахло капустой, что у Петрека просто живот подвело. Друзья ничего не ели с утра, попросту забыли о существовании еды, лишь этот запах пробудил чувство голода. И потому они не заставили себя долго уговаривать, когда их пригласили к столу. — А где Муцек? — спохватился Петрек, очистив тарелку. — Ты же знаешь, что он всегда возвращается домой. Соскучился и убежал. На всякий случай Петрек несколько раз свистнул, Муцека не было. Ну, ничего, он знает дорогу, только злополучное шоссе тревожило — Муцек не обращал внимания на машины, полагая, что они должны уступать дорогу спешащей собаке. — Идем же. Багровое солнце опускалось за горизонт, исчезало в лугах, воздух стал прозрачен и легок, в траве заскрипела деревянным голосом какая-то птица. Им бы бежать — так было бы быстрее, но Славек побоялся из-за голубей, вдруг растрясет и заболеют. И без того с ними будет хлопот полон рот, пока привыкнут к новому гнезду. Разумеется, Славек знал различные способы приручения птиц, да трудно за ними углядеть, чуть зазевался, и — фють! — полетели, ищи ветра в поле. Было уже почти темно, когда добрались до дедушкиной калитки. — Скажи, что был со мной. Я побежал, так и так достанется. Привет, Петрек. Овеянный сладковатым ароматом ночной фиалки, Петрек переступил порог. В комнате царил сумрак. — Дедушка! Послышался скрип, шелест, с постели поднялся дедушка, яркий свет облил стены. — Вернулся? А я весь изнервничался, у Лесневских о тебе справлялся. Куда тебя занесло? — Извини. Я ходил со Славеком за голубями. — Знаю. — Собирался предупредить, да не успел. — А обо мне подумал? Мне доверили тебя, это не шутка. — Извини. — Мне твои извинения ни к чему. Отцу скажу, вот что. Я думал, ты умнее. Вырос большой, а в голове ветер. Где бы я тебя искал, внучек, если бы что-нибудь случилось? — Ничего бы не случилось. — Это тебе известно, а не мне. Муцек с тобой вернулся? — Убежал он, давно, еще до захода солнца. Сказав это, Петрек похолодел от страха. Ему представилось темное шоссе, внезапно оборвавшийся вой, измятый комок рыжеватой шерсти на асфальте. Нет, это невозможно. Такого не могло случиться. — Если бы Муцек возвратился один, я бы понял, что с тобой все в порядке. — На кухне зашумел чайник, дедушка налил кипятку в пузатую кружку, пододвинул Петреку миску с оладьями, посыпанными сахаром. — Ешь, сам жарил. — Я сбегаю, покличу Муцека. — Вдвоем сходим. Сначала поешь. Низко, почти над кронами акаций, горела яркая звезда. Напрасно они свистели и звали, отвечали им лаем чужие собаки, но не Муцек. Время от времени дедушка останавливался и, приложив к уху ладонь, прислушивался. Небо над ними заискрилось звездами, яркий серп луны поплыл по черному простору. — Ну, пора возвращаться. — Я найду его, дедушка. Ты возвращайся, а я поищу. — Если он теперь сам не объявится, то нам его не найти, ни мне, ни тебе. Поворачиваем назад. Больше не возникал разговор о том, что Петрусь пошел без спроса, расстроил дедушку, прошлялся целый день, и это молчание было во сто крат неприятнее любых упреков и наказаний. — Дедушка, он сам убежал. — Разве я тебя об этом спрашиваю, внучек? Спи. — Я же не нарочно, честное слово, не нарочно. — Чему быть, того не миновать. Уже поздно, спать надо. В эту ночь, несмотря на усталость, Петрек не спал. Тихо ступая босыми ногами, он открывал дверь навстречу запахам ночной фиалки и лунному сиянию, прислушивался. — Он сам заскребется в дверь, — раздался в темноте голос дедушки. — Я его услышу. Муцек вернулся перед рассветом, но не лаял, не царапал дверь. Он лежал у калитки с окровавленным боком, истерзанными ушами и сломанной лапой. — Чудом дотащился. — Дедушка обтирал мокрой тряпкой раны, качал головой. — Его чужие собаки потрепали. Ветеринара бы позвать. Беги, внучек, на пункт заготскота, нынче он там с утра. Попроси зайти. Скажи, моя просьба. — Дедушка… — Не хнычь, Петрусь. Беги. Ветеринара пришлось долго ждать. То и дело подъезжали новые повозки и пристраивались в конце очереди. Выпущенные из клеток свиньи с громким, испуганным визгом трусили по длинному помосту к весам, какой-то человек подгонял их обрезком шланга, ударов не было слышно, только исполненное боли взвизгивание терзало слух. Со стороны весов слышалось грозное: — Сто тридцать восемь килограммов.