Дорогие ребята! Эта книга познакомит вас с творчеством известной современной польской писательницы Эвы Новацкой, автора многих книг для детей. Главный герой повести мальчик Петрек за небольшой срок испытал и пережил очень многое, многое понял. Узнал цену подлинной доброте и злу, на собственном опыте понял, что означает стяжательство и мещанство. За эту повесть писательница награждена Международной премией имени А. М. Горького, учрежденной польской секцией Международной ассоциации детской и юношеской книги. Мы надеемся, что книга эта вызовет у вас интерес и натолкнет на какие-то раздумья. — Не огорчай дедушку. — Отец предостерегающе поднял палец. — Если что-нибудь узнаю, шкуру спущу. — И, обращаясь к дедушке, добавил: — Он обещает слушаться. Во время ритуала передачи Петрека в дедовы руки мальчику полагалось стоять молча, низко опустив голову. Мама выбирала из груды бледно-розовых черешен самые крупные, румяные и, прежде чем поднести ко рту, вертела в пальцах. — На рынке таких не найдешь, — похваливала она. — У папочки действительно восхитительная черешня, прямо хоть на выставку. И такая сочная! Прелесть. — Прелесть, — вторил ей отец и снова принимался за свои нотации: — Учти, если набедокуришь, дедушка мне все расскажет. Я же, как ты, надеюсь, знаешь, шутить не люблю. Отец мог и не говорить этого. Он повторял одно и то же каждый год, когда привозил Петруся на каникулы к дедушке. Тогда на столе появлялась миска с отборной черешней, лохматый Муцек робко помахивал хвостом у забора в надежде, что старая дружба не забывается, дедушка помалкивал, а мама похваливала черешню. Известно было так же, что она получит полное лукошко крупной клубники, а у калитки скажет: — Извиняемся за беспокойство, папочка. Вы же понимаете, что мальчика нельзя отправить второй раз в лагерь. Но прежде чем наступит минута прощания у калитки, когда мама извиняется за беспокойство и берет лукошко с клубникой, должен еще состояться, длинный диалог между мамой и отцом. — Такая туристическая поездка на автобусе — исключительный случай. — Отец постучал по столу, как бы подчеркивая совершенную исключительность этого случая. — И цена прямо-таки смехотворная, профсоюз доплачивает. Я думал, что нас обойдут, но как-то уладилось, Кароляк поддержал. — А у нас на работе ничего не устраивают, — дополняет мама, уплетая черешни. — Только раз была экскурсия на ярмарку, в Лейпциг. Прямо с поезда на выставку, как на пожар, люди ног под собой не чуяли от усталости, побегали, поглядели и назад. Спасибо за такую поездку. Это не для меня. — Организация, тьфу-тьфу не сглазить, четкая. Гостиницу заказывают, обеды вовремя, всё как часы. Погоди, когда это было… Кажется, три года назад, в Венгрии. У нас еще тогда автобус сломался… — Два года назад. — Два года, — поправляется отец. — Запоздали на пару часов — и обед пропал. Пошумели, но ничего не помогло. Хозяева были по-своему правы. Ведь мы их не предупредили. А как предупредишь, если застряли в чистом поле? Как в прошлом и позапрошлом годах, отец и мать говорили без умолку, взволнованные близким отъездом, праздничные, их яркие наряды гармонировали с деревянным столом под сенью черешен и летним днем. Дедушка, не слишком разговорчивый, молча выслушивал рассказы о дальних дорогах и стремительных голубых автобусах, не перебивал, не задавал вопросов. Впрочем, в этом не было необходимости, отец и мама говорили и говорили без остановки. — Конечно, если намечается зарубежная поездка, в первую очередь записывают работников дирекции. Но я всегда как-нибудь пристроюсь. С Кароляком я на короткой ноге. Бывало, скажет при встрече так, знаете ли, запросто: «Пан Генек, вы тоже едете в этом году?» — и вопрос решен. — Очень симпатичный человек. Был у нас несколько раз в гостях, подарил Петрусю книжку. «Петрусь» тоже ради праздника, каникул и предстоящего отъезда. В будни он Петрек или Петр. — Кароляка уважают на предприятии, третий раз выбрали в профком. Это кое-что значит. Другой, как только добьется кабинета с ковром, сразу же перестает людей замечать, а он — нет. Мы работали вместе в цехе, он всегда был свой парень. — В нашем учреждении одна особа до выборов в профком золотые горы сулила: и ясли, и столовую на высшем уровне, и порядок в доме отдыха, а то смотреть было жутко — пол проваливается, кругом намусорено. А как выбрали, все забыла, некогда, говорит. Из-под забора подымается Муцек, бочком, робко подходит к Петреку. Обнюхивает его опущенную руку, чтобы удостовериться, действительно ли это старый знакомый, и, убедившись, радостно машет хвостом. Ведь если это действительно Петрек, то, значит, начинаются настоящие каникулы и для него, Муцека, старого пса, легкомысленного по натуре и со склонностью к бродяжничеству, которую не в силах охладить быстротечное время. — Хорош чай. — Ложечка тихо позвякивает о стакан. — В городе вода карболкой припахивает, а из колодца — совсем другое дело. Заварка настаивается, как положено. Помнится, заказал я стакан чаю в Болгарии, так официант на меня глаза вытаращил. А когда принес, я не знал, то ли плакать, то ли смеяться. Ни цвета, ни запаха, самые настоящие помои. — Зато кофе там превосходный, ты сам это признаёшь, Генек. — Кофе — разумеется. Но пирожные на говяжьем сале и слишком сладкие. — Что ни страна, то свои обычаи. Прежде чем родители встанут и направятся к калитке, прихватив лукошко, которое уже наверняка приготовлено в сенях, они должны сказать еще очень многое. — Представьте себе, папочка, мы купили новый холодильник. — Старый был уже никуда. Без конца ремонтировался. — С новым никакого сравнения. — Если вы, папочка, не возражаете, мы подбросим вам старый после возвращения. Держать его негде, подвал тесный, а холодильник вам пригодится, особенно летом. Ну как, подбросить? Пока не захлопнется калитка, надо смирно стоять под черешней, иначе прозвучит голос отца: «Петрусь, мы еще не закончили. Как ты себя ведешь! Уж я с тобой потолкую, когда вернусь». А мама добавит: «Расстаемся почти на месяц, а тебе не терпится бежать. Я этого не ожидала». А Муцек поглядывает на друга, словно говоря: «Сперва сбегаем к колодцу. Заскрипит цепь, ведро звонко ударит в глубине о поблескивающую воду, ты вытащишь его, а я слизну прозрачные капли с холодной жести. Потом заглянем в тайник на краю фруктового сада, в кусты сирени, оттуда — в кладовку, проверим велосипед. Он давно тебя ждет, и надо с ним поздороваться. Садись на велосипед, а я побегу сзади, только не гони как сумасшедший, помни, что я стал старше на год и быстрей устаю, но добежать до прудов наверняка смогу. Надеюсь, найдется подходящая палка, не слишком легкая и не слишком тяжелая, чтобы было удобно держать в зубах. Ты бросишь ее на середину пруда, и мы поплывем…» Желтые глаза Муцека и взмахи хвоста торопят: пошли, не теряй времени, я ждал целый год, разве не видишь, как я заждался? Петр видит, но уйти еще нельзя, ибо сейчас последует самое главное. — Никаких выездов на шоссе. По проселкам — пожалуйста, но осторожно. И не балуйся с «поджигалкой», как в прошлом году! Помни, что тебе запрещено купаться в котлованах. Вернемся, будешь ходить в бассейн. Я взываю к твоему рассудку. От Лесневских держись подальше, надеюсь, тебя не тянет к этим хулиганам. Не рассчитывай, что от меня удастся что-нибудь скрыть. Слушайся дедушку, его слово — закон. Понял? — Да. — Не вертись, разве трудно побыть с нами несколько минут? Согласно установленному ритуалу, отец уведомляет дедушку: — Успеваемость у Петра так себе, поведение удовлетворительное. Оказывается, выбил футбольным мячом стекло и еще отнекивался — мол, нечаянно. Последнее время стал ужасно заносчив, я ему слово, он мне десять. Будьте с ним построже. — Я даже удивляюсь. — Черешни уже съедены, на дне глубокой миски осталась лишь горстка косточек. — Мальчику созданы все условия, а в школе постараться — лень. — Разве у меня была своя собственная комната? Велосипед? Разве я посещал кружки в доме культуры? Ездил в лагеря? Нет, а как учился! Одни пятерки сверху донизу, и поведение было отличное. — Да, ты хорошо учился. — Дедушка берет миску из-под черешен и уходит в сени. Исчезает за дверью и возвращается с лукошком. — Вот сладкая клубника. — Спасибо, но зачем же, папочка… — Берите, берите. Специально для вас собрал. Ягодки сухонькие. Сорваны, когда роса уже обсохла. Дня три не заплесневеют. Первой подымается мама, солнце золотит ей волосы сквозь листву черешни, мама высока, стройна, светловолоса. — Нам пора. Извините за беспокойство. Ровно через три недели мы приедем за нашим отпрыском. Петрусь, помни об уговоре. Следом за мамой подымается отец. — Ну, давай простимся. — Он обменивается с дедушкой рукопожатием. — Желаю тебе доброго здоровья и выдержки. Чтобы сладить с Петром, нужны железные нервы, это факт. Вблизи видно, что мама растрогана и взволнована расставанием, у нее дрожит верхняя губа. — Будь осторожен. Ты же не хочешь меня огорчить и испортить мне весь отпуск? — Не хочу. — Вот и прекрасно. Три недели пролетят стрелой, и мы снова увидимся. Отец пожимает ему руку, как взрослому. — Держись. Кое-что постараемся привезти. Но учти, если возникнут какие-либо сложности, не будет и речи о подарках. Скрипит калитка. Муцек негромко тявкает. Родители ушли, не оглядываясь, лишь у шоссе мама обернулась и помахала рукой им обоим, стоящим у калитки, дедушке и Петреку. Издали не было слышно, что сказал отец, но наверняка он сказал, как и в прошлом году, что опаздывают на автобус и что прощальные жесты излишни, ведь они вернутся сюда через три недели. — Что мне с тобой делать? — Только теперь дедушка внимательно присмотрелся к Петреку. — Ты вырос, можно сказать, добрый молодец. В седьмой перешел? — В седьмой. — Ну ладно, не чужой, порядок знаешь. Ужинаю в восемь. — В чуть прищуренных глазах дедушки замельтешила рыжая искорка и тут же погасла. — Отец перечислил, что тебе запрещено, я повторять не стану. Жаль, что ты без часов, тут и опоздать недолго, но язык имеется и можешь у людей узнать время. Валяй, внучек, а то, я вижу, не терпится, тебе осмотреть свои владения. …Тяжелый вал колодезного ворота ободран до белой рыхлой древесины. Петрек отпустил ручку, и она закрутилась сама, застонала цепь, увлекаемая вглубь тяжестью ведра, серебряный кружок воды где-то далеко внизу помутнел и разбился вдребезги, как зеркало. Но так нельзя, ведро надо опускать боком, чтобы погружалось целиком, набирало до краев, и не плавало, как сейчас, поверху с каплей воды на жестяном донышке. Вытащим и еще раз опустим, как положено. Цепь, побрякивая, накручивается на ворот, серебряные брызги летят вниз, навстречу таинственно поблескивающему в недрах колодца зеркальцу воды. Напились оба колодезной студеной, Петрек и Муцек, напились основательно, до боли в зубах. Тайник выглядел, как в прошлые каникулы и позапрошлые, как в тот день, когда впервые стал тайником. Под навесом густой листвы есть где удобно расположиться, пробивающийся сквозь зелень солнечный свет необычных оттенков — зеленоватый, голубоватый, золотистый. Надо выбросить ломаный хворост и прелую листву, настелить пружинистых веток, притащить охапку хрустящего сена, и тогда тайник будет что надо. На высокой липе — качели, не какое-нибудь железное креслице со спинкой, как у них в микрорайоне, а настоящие: обломок истертой доски и пеньковые стропы. Удивительно, но на этих качелях думается обо всем по-другому и мысли приходят сами собой, непрошеные.