— Инспектор, мисс Рассел пережила ужасные дни. Я с вашего позволения провожу ее домой. Наверняка пострадавшей потребуется несколько дней покоя и лечения. Б понедельник вы можете ей позвонить, если возникнут дополнительные вопросы. Всего хорошего, желаю вам успехов в поисках сбежавших. Идемте, Рассел. К моему удивлению, у дома ждал Ку с машиной. Корректность, с которой он меня приветствовал, согрела сердце. Временный подъем сил, вызванный инъекцией, миновал, и я позволила слуге укрыть меня одеялом. Холмс не успел сесть в машину, как из дому высунулась голова констебля и моему другу пришлось вернуться. К у уставился куда-то в сторону и пробубнил: — Как он только на ногах держится, мисс… Не спит, не ест… Жена говорит, другой бы на его месте не выдержал. Не дожидаясь моего ответа, он закрыл дверцу и вернулся на водительское место. Холмс вернулся через минуту и опустился на сиденье рядом со мной. Выглядел он почти так же, как я сама. — Дэйкинс все мои телефоны проверяет. Едем в Суссекс или на квартиру? — Где мы сейчас? — Мне вдруг пришло в голову, что я до сих пор этого не знаю. — Литл-Уолтам, Эссекс. — Тогда лучше поедем в квартиру, если вы полагаете, что там безопасно. — Будет безопасно, — пообещал Холмс с некоторым сомнением в голосе и пригнулся к Ку. Я обернулась. От машины удалялся типичный загородный дом, громоздкий каменный урод, нелепый, как все человеческие жилища. Ничем не примечательный, разве что тем, что в его подвале я провела остатки своей юности. ГЛАВА 19 Среда, 2 февраля — суббота, 5 февраля Ибо природа и во всех зверях отметила мужескую половину знаками превосходства, а женскую половину знаками повиновения, каковые признаки ненарушимы. Иоанн Хрисостом Последующие дни ничем меня не порадовали, но мне уже приходилось выздоравливать после всевозможных ранений, и я знала, что здоровье рано или поздно вернется. Это выздоровление оказалось намного менее мучительным, чем остальные. Можно считать, что я переболела инфлюэнцей, мучившей страну последние два года. Ах, если бы это было так! Если бы страдания мои ограничились лишь телесным недугом! Конечно, меня лихорадило, руки тряслись, аппетит отсутствовал совершенно, но это всё мелочи. Душа моя пострадала намного серьезнее, и я не знала, как бороться с этим злом. Первым моим испытанием, которое я пережила четырнадцати лет от роду, оказалась автомобильная катастрофа. Тогда погибла вся моя семья, и я винила себя в этом. Чувство вины мешало выздоровлению и впоследствии давило на меня многие годы. Следующая кара небесная — пуля в плечо, пуля, предназначенная для Холмса. Ранение сопровождалось тогда эмоциональным срывом, потому что женщина, пытавшаяся убить нас, казалось, меня любила. И еще потому, что я не могла винить Холмса в ее смерти. В этот раз на меня давило чувство стыда, вызванное неослабевающей потребностью в наркотическом яде. Я жаждала иглы, рвалась к ней и стыдилась своего стремления. Остаток четверга и пятницу я не находила себе места, бушевала, не выходя из спальни, игнорируя миссис К у с ее чаем и выпечкой. Меня мучило не простое физическое привыкание. Героин не превращает человека в безвольного придурка за одни сутки или за неделю. Однако обстоятельства сложились неблагоприятно для меня, наркотик внедрился быстрее, чем обычно. Я могла бы продержаться месяц и дольше, но в одиночном заключении, на скудном рационе, во тьме, да еще с учетом того, что однажды уже употребляла похожий наркотик, я не могла сопротивляться единственному доступному мне источнику наслаждения. Вожделение отступило, но стыд только усилился и перешел в ненависть. Я ненавидела всех: Марджери, так или иначе ответственную за происшедшее; Веронику, которая привела меня к Марджери; Холмса, заставшего меня в столь плачевном состоянии и жегшего своим сочувствием. Я отказывалась подходить к телефону, велев К у отвечать, что я больна и не принимаю ни людей, ни цветов, ни записок. Писем я не читала, а их приходило немало: от Марджери Чайлд, от миссис Хадсон, от Дункана. Я ненавидела всех, кроме, как это ни странно, истинного злодея, человека, которого я называла просто «он». В конце концов, этот «он» — честный открытый враг, а не лицемерный друг. Из состояния безумия меня извлек Холмс. Вечером в пятницу он заявился незваным. Я отказала ему, я не впустила его, я даже заперлась от него. Но он просто подсунул под дверь газету, выпихнул ключ и вытащил его на газете, после чего отпер замок. Плечо Холмса оказалось мощнее моей босой ноги, упертой в дверь, и вот я уже яростно ору ему в лицо: — Как вы смеете!!! — Я много чего смею, Рассел, и вторжение к даме без ее позволения — еще не самый дерзкий мой поступок. — Вон!!! — Рассел, если бы вы не желали меня видеть, то вы бы никогда не оставили ключ в столь удобном положении. Обувайтесь, одевайтесь, идем гулять. Будь я в лучшей физической форме, он бы со мной так просто не справился. Однако сейчас, сочетая физическую силу и словесные оскорбления… во всяком случае, грубые понукания и обидные замечания, Холмс втиснул меня в пальто и выволок на улицу, где продолжал пихать, тащить, отвлекать и заманивать, пока мы не оказались у входа в Риджентс-парк. И вот мы гуляем. Прохаживаемся по аллеям. Холмс беспрерывно болтает, рассказывает об истории парка, о трупе, обнаруженном на его памяти «вон в той ложбинке», о заговоре, вызревшем «вон в том доме напротив». Далее я выслушала лекцию о ботанических редкостях, произрастающих на почве парка, затем он несколько отвлекся и рассказал о флоре севера Индии, о странной секте поедателей ядов из Раджастана, о кашмирских вышивках, затем плавно перешел к различиям между тибетским и непальским буддизмом, с буддизма несколько нелогично перескочил на свою монографию о стеклах автомобильных фар; все дальнейшее повествование Холмс посвятил своим остальным, весьма многочисленным, исследованиям, статьям, опытам. Я узнала о различиях джинов, применяемых в коктейлях, о том, что можно записать звук шума различных типов автомобильных двигателей, что поможет свидетелям опознать автомобиль по слуху, далее он приступил к сравнительному анализу приступов массовой истерии в средние века и современных танцев с их идиотскими взбрыкиваниями, судорогами и содроганиями… Я повернулась к нему. — Слушайте, Холмс, сколько можно пороть всякую чушь! — Слава Богу! — выпалил он, падая на ближайшую скамью и стирая платком пот со лба. — Наконец-то. У меня уже язык устал. Я угрожающе нависла над ним и скрестила руки. — Ну, хорошо. Чего вам от меня надо? — Бот и отлично. Присядьте, Рассел. Я подумала, потом села рядом. — Еще лучше. Мы уже десять миль протопали. Риджентс-парк очень красив, но все хорошо в меру. Столько я тут не ходил с того самого вечера, когда Ватсон совершил со мной аналогичную прогулку. С той же целительной целью. — Он покосился на меня. — Вам лучше? — О, дьявол! Холмс, вам не надоело всегда быть правым? — Согласен, Рассел, с моей стороны невежливо и недипломатично вечно выпячивать правоту и безгрешность грешного дяди Шерлока. Я вообще-то намеревался спросить, не нагуляли ли вы аппетит. — Нет, — отрезала я, но потом добавила: — Однако мысли о еде не кажутся столь отталкивающими, как еще недавно. — Отлично. Тогда можно пройтись к зоологическому саду и побеседовать на темы антропоморфизма обезьян или поговорить о человеке, которого вы с почтительным придыханием именуете «он». — Что с ним? Его поймали? — Не бойтесь за него, Рассел. Не поймали. И не поймают, если вы и далее так будете его беречь. Мы сидели, вслушиваясь в вечерний парк, в вечерний Лондон. Шум автомобилей, шум экипажей, звуки текущей и перемешивающейся людской массы… Я вдруг почувствовала, что руки мои вновь обретают силу. — Touche, Холмс. Вы отомстили мне за бездумное замечание о вашем сыне. — Я бы не назвал его бездумным. Иногда толчок необходим, чтобы привести механическую систему в движение. — Считайте, что вы завели мой двигатель. Куда прикажете рулить? — По самой запутанной дороге. Мы не должны дать ему второго шанса. — Но что ему от меня нужно? — Вам, наверное, интересно будет узнать, что девять дней назад Сомерсет-хаус получил и зарегистрировал завещание некоей Мэри Джудит Рассел, подписанное в присутствии свидетелей и датированное прошлой пятницей? Полагаю, небезынтересно. Подумать только, вы оставили по пять тысяч фунтов любимой тетушке, сопливому кузену, управляющему фермой, колледжу, где учились… Представляете, как мне больно было узнать, что вы ни фартингом не помянули в завещании своего старого друга Шерлока Холмса! До сих пор сердце разрывается. Основная же часть вашего состояния — дома, фабрики, золото, коллекция картин, вилла в Тоскане — отходит, как вы, полагаю, помните, Новому Храму в Господе. — Дьявол! — вырвалось у меня. — Весьма верно подмечено. Подписи вполне приличные, кстати. Полагаю, работа некоего типа, известного под псевдонимом Пенворти-Красноручка. Бедная мисс Рассел, царствие ей небесное. Богатое наследство привело ее к безвременной кончине. — Теперь понятен его интерес ко мне. Но если он руководит преступной организацией, то не сможет покинуть Лондон надолго. Если на кон поставлено состояние моего отца, он вряд ли оставит дело даже на самого доверенного помощника. Есть еще какая-нибудь ниточка к Храму, кроме завещания? — Ничего не докажешь. Да и доказывать не надо. Вот она, ваша нить, эта женщина. — О, Боже. Снова все сводится к Марджери. — К ней. — Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не собрался. Помолчали, пока другая закономерная очевидность не напросилась мне на язык. — Вы были правы, Холмс. Во вторник, там, в доме, инспектор Дэйкинс увидел бы во мне наркоманку, поверил бы своим глазам, не желая шевелить мозгами. И вы ввели мне… — Вы меня ненавидели. — Пожалуй. — Ничего, плечи у меня широкие. Вынесу. — Кто же этот тип? — Дом не его. Полгода назад сдан некоему господину по имени Калвин Френич. — Верхняя губа господина Френича украшена небольшим шрамом? — Да, агент по недвижимости вспомнил этот шрам. Интересно, что Скотленд-Ярду известен еще один господин со шрамами — на верхней губе справа и на левой брови. Его зовут Клод Франклин. — Мистер Франклин… — Довольно загадочная личность. Запускал пальцы во всевозможные пироги, слизывал повсюду сливки и все такое прочее. Начал он, убеждая пожилых вдов оставить ему какие-нибудь не заслуживающие упоминания крохи, после чего почтенные леди отходили в мир иной. Из страны исчез в тысяча девятьсот двенадцатом году, спасаясь от назревающего провала. Во время войны промышлял контрабандой в Средиземноморье. Недавно его имя всплыло в связи с ввозом крупной партии наркотиков на юг Франции, и в прошлом году он вернулся в Англию. Очень скрытный, необыкновенно опасный, очень хитроумный. Это характеристика Скотленд-Ярда, не моя. Они там вовсе не рады его приезду.