Часть 25 из 37 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— У кого?
— У Айрис Фицуоррен. Нос у нее был полностью забит. — Лестрейд явно ничего не понимал. Сейчас он выкинет меня за дверь. — Инспектор, почему женщина, страдающая насморком, зарывает носовые платки на дно сумочки? В карманах у нее платков не обнаружено, а два платка в сумке лежали под пудреницей и помадой, и даже под обрывком бумаги с адресом. Возможно, ее сумку открыли и переворошили — потому более тяжелые предметы оказались сверху, — но не могла она держать носовые платки на дне. Насморк страшнейший, ночь мокрющая, Айрис должна была постоянно сморкаться, каждые пять минут, если не чаще. Да еще и адрес на самом верху. Маловероятно, что она сама его туда положила. Зато логично, если кто-то перерыл сумку, свалил все содержимое обратно и сверху добавил записку, прекрасно объясняющую ее смерть и бросающую тень на Томми Бьюкенена.
Наблюдая за физиономией Лестрейда, я увидела, что, хотя носовые платки он так и оставил без внимания, записка зацепила его внимание.
— В этом случае участие Бьюкенена в убийстве кажется в высшей степени маловероятным, — продолжила я. — Но убийца знал Бьюкенена и знал стиль его работы, если так можно выразиться. С этим знакомы многие. Газетчики, например, даже если они и не публикуют всех деталей.
— Разумеется.
— Есть в редакции «Клариона» репортеры-женщины?
— Аж целых две. — Он снова нахмурился, без сомнения, опять теряя терпение. Я нежно улыбнулась.
— Инспектор, позвольте, я вам расскажу историю. Коротенькую и малоприятную. Ее произвольность и расплывчатость ужаснули бы Холмса, но факты, в ней содержащиеся, верны.
Лестрейд откинулся на спинку стула, лицо его выразило что-то вроде «наконец-то!».
— История начинается в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, начинается с войной, уничтожившей и искалечившей ужасающее количество молодых людей. К началу войны в этой стране проживало шесть миллионов созревших для женитьбы молодых мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет. К концу восемнадцатого года миллион из них уже вычеркнут из жизни. Еще два миллиона ранены, причем половина настолько искалечены физически иди духовно, что никогда не смогут оправиться. Куда девать два-три миллиона молодых, здоровых женщин, которые в нормальных условиях вышли бы замуж, нарожали бы детей, заботились бы о семье. «Переизбыток женщин» — каково? Как будто кризис промышленного перепроизводства. Женщины, которые вели хозяйство в годы войны — и неплохо управлялись, надо признать, — уступают место вернувшимся солдатам. Теперь они лишние не только в семейной жизни, но и в экономике. Это не болтовня суфражисток, инспектор, это неумолимая реальность и к тому же основа нашего случая… Вы встречались с Марджери Чайлд?
— Было дело. Помню, женщина из ее убежища вернулась домой, мужа проведать… Ну и проведала. Отправилась на тот свет.
— Какое мисс Чайлд на вас произвела впечатление?
— Интересная женщина. Странноватая.
— В чем странность?
— Как бы это объяснить… Казалось, она нас вообще не слышит. Нет, она ответила на все наши вопросы… Вежливая, даже радушная, можно сказать. Но как будто мы ее спрашивали о чем-то несущественном, второстепенном. Словно бы мы ее прервали, и она мыслями еще там, при своем основном занятии. Причем не создавалось впечатления, что ей не терпится скорее вернуться к этому занятию. Какая-то… отвлеченная, что ли.
— Совершенно верно. Но когда к ней обращается женщина с какой-нибудь своей мелкой, личной проблемой, Марджери Чайлд полностью концентрирует внимание на этой женщине и ее нуждах. Потому что именно там сосредоточены ее интересы. А заботы мужчин ее интересуют весьма мало.
Что же произойдет, если такая в высшей степени харизматическая личность войдет в контакт с «переизбытком» этих ущемленных, чувствующих себя ненужными женщин? Иные корпускулы этого «переизбытка» к тому же весьма состоятельны. Ведь убитые на войне молодые люди оставили сестрам и вдовам свои доли наследства и состояния. Богатые и образованные молодые леди, дочери семейств, пользующихся политическим влиянием, стремятся приложить свои таланты и энергию; они отдадут все на свете человеку, вернувшему им достоинство. Результат?
Айрис Фицуоррен оставила деньги Марджери Чайлд. То есть Храму, но это то же самое. И не все деньги, но все же весьма немало. Еще одна женщина, погибшая в автомобильной катастрофе в октябре, завещала Храму деньги. И еще одна, утонувшая в своей ванне в августе. Интересно?
Лестрейд прищурился.
— Я лично этого не знал. Поинтересуюсь, знает ли об этом инспектор Томлинсон.
— И упомяните при этом еще один несчастный случай с прихожанкой Храма. Два дня назад она упала на рельсы подземки как раз под прибывающий поезд.
Громадное здание Скотленд-Ярда вовсе не было абсолютно бесшумным — это я осознала в течение последующей паузы. Весьма солидное, прочное здание, как и положено оперному театру, который, согласно замыслу строителей, должен был в нем располагаться. Лестрейд протянул руку к телефону, и через минуту он уже говорил с человеком, как я поняла, занимавшим чуть более высокую ступеньку в их полицейской иерархии, причем собеседник явно был его соперником.
— Томлинсон? Лестрейд. У меня в кабинете некая дама, которая сообщила мне новые сведения по делу Фицуоррен… Потому что я в своем кабинете, потому что я с ней поверхностно знаком, вот почему… Да, думаю, стоит приехать… Нет, не по телефону… Как хочешь, но я бы на твоем месте плюнул на ужин… Хорошо, через двадцать минут. — Он опустил трубку на вилку аппарата, но руку с нее не снял. — Если эта женщина в опасности…
— Ее зовут Вероника Биконсфилд… Да-да, тот самый клан Биконсфилд. Сейчас она в больнице Гайз под охраной доктора Ватсона или еще кого-нибудь из людей Холмса. Неплохо было бы сменить их официальной охраной. Чтобы еще осложнить дело, инспектор, сообщу вам: мисс Биконсфилд — невеста Майлза Фицуоррена. Он согласился забрать ее из Лондона, как только разрешат врачи. Вероятно, в понедельник или во вторник. Холмс полагает, что лейтенант Фицуоррен согласится сообщить вам о своих контактах в мире наркотиков.
— Я могу вызвонить кого-нибудь из наркоотдела…
— Нет, не сегодня. Мне уже пора. Я готова с вами сотрудничать по всем вопросам, но сейчас мне нужно быть в Храме. Время поджимает, а следующая служба лишь в понедельник.
В 1921 году полиция уже не могла столь же свободно использовать помощь штатских лиц, как тридцатью годами раньше, когда Холмс достиг зенита своей активности. Теперь их главная забота — как бы слишком активные любители совать нос в криминальное болото не сгинули в трясине или не помешали бы действиям профессионалов. Учитывая мой собственный опыт, а главное, воображая, что Холмс полностью поддерживает мои действия, Лестрейд мог бы снизойти до оказания мне некоторой поддержки, но просить впрямую — значит напрашиваться на отказ. Поэтому я просто изложила инспектору свои замыслы.
— Сейчас нет еще достаточных оснований для официального вмешательства Скотленд-Ярда. Да оно и вспугнуло бы их. А я уже до некоторой степени внедрилась в структуру Храма. Все, что мне нужно — это возможность вызвать экстренную поддержку с вашей стороны, если она понадобится. Если же вы установите наблюдение за Храмом или постараетесь внедрить своих людей, это может провалить операцию.
Практически сказанное мною означало, что я отдаюсь в лапы полиции и всепокорнейше прошу не сожрать меня с потрохами. Лестрейд меня слушал, но вряд ли слышал.
— Задержитесь хотя бы до прихода Томлинсона.
— Вы знаете все, что я сказала бы ему. Гораздо важнее для меня сейчас заняться Храмом.
— А если он с ходу решит арестовать мисс Чайлд?
— Скажите ему тогда, что он идиот и заслуживает перевода в наружную службу. И что это слова Шерлока Холмса. Я могу встретиться с ним завтра, даже сегодня после полуночи, если это важно.
Я дала инспектору номер телефона моей временной квартиры и уже была в дверях, когда он спросил вдогонку:
— Вы не думаете, что Марджери Чайлд убила этих женщин?
Я внезапно пожалела о своем решении обратиться за поддержкой к Лестрейду.
— Нет, не думаю. Но она — связующее звено между тремя убитыми и четвертой пострадавшей, которой повезло. Мисс Чайлд знает все о своих сторонницах, о своем «внутреннем кружке», знает о завещаниях. У нее свой человек в редакции «Клариона», знакомый с деталями убийств Бьюкенена. У нее личные помещения в здании Храма, где она часто уединяется. Помещения охраняются весьма бдительной горничной и, очень возможно, имеют отдельный выход. У мисс Чайлд, наконец, явно выраженные политические амбиции. Клиники, учебные программы, убежища далеки от самоокупаемости, пожертвования во время богослужений — лишь капля в море расходов. Я бы на вашем месте поинтересовалась финансами церкви, а также пристальнее присмотрелась к случаям автокатастрофы и смерти в ванной. У инспектора Томлинсона наверняка появятся собственные соображения по делу. Мне пора, инспектор Лестрейд. Всего доброго. Спасибо за угощение.
В коридоре я проскочила мимо инспектора Томлинсона. Высокий, стройный, элегантный… Похоже, знает себе цену и гордится своей мужественной внешностью. Эти качества вряд ли помогут ему в данном случае, подумала я.
ГЛАВА 15
Суббота, 15 января — пятница, 21 января
Женщины не должны полагаться на защиту мужчин, они должны научиться защищать себя сами.
Сьюзан Б. Энтони (1820–1906)
Начинаю внедрение в структуру Храма. Подъехав к окончанию службы, я пристроилась к группе активисток и, не обращая внимания на поднятые брови, покачивание головами и обмен многозначительными взглядами, направилась с ними в комнату, где проходят сборища. Марджери я заявила, что готова взять на себя заботы о библиотеке на время отсутствия Вероники. Я не могла, да и не собиралась взваливать на себя административные функции Ронни, но учить меня научили, и я готова была учить. Выполнение поручений, печатание на машинке, пополнение запасов… всем помогать, везде совать нос — вот моя задача. Безо всяких помех я органично вписалась в корпус «придворных дам», довольно агрессивно внесла два-три предложения относительно задуманной на будущее политической демонстрации, помогла сочинить и отпечатать листовки, а во вторник вместе с новыми коллегами распространяла их, стоя перед зданием парламента. К счастью, нас не задержали. Представляю, как бы я отвечала на вопросы полиции! К моему удивлению, участие в этом пикете завоевало мне гораздо большее уважение во «внутреннем кружке», чем упорная работа.
Шли дни, все в помещениях Храма кипело и бурлило. Я начала сомневаться, уж не привиделось ли мне все шестого числа. Храм пребывал весь в действии, в постоянной активности, в устремлении шаг за шагом изменить мир, и какие-либо странные чудеса в этих трезвых кирпичных стенах отдавали бы фарсом. И все же утром в четверг я почувствовала, что сердце мое замирает в ожидании чего-то необычного.
Но четверг ничем не отличался от остальных дней. Как заведено, в пять часов Марджери исчезла в своих комнатах для медитации под охраной Мари и возвратилась туда же после своей «любовной» проповеди.
Я почти весь день провела в Храме, а вечером работала за просторным столом в своей квартире из стекла и стали. В среду посетила Оксфорд, где Дункан возбужденно совал мне под нос телеграмму от американцев, сообщавших, что они захватят с собой полдюжины европейских коллег. Дважды тайно встречалась с Холмсом: в понедельник и в четверг, после его возвращения из Шотландии. Он доставил туда Майлза и Веронику, лично осмотрел их прибежище. В пятницу мой друг собирался в Суссекс. В понедельник виделась с Лестрейдом и Томлинсоном, раздразнила и рассердила их, но получила номер телефона, по которому обещала регулярно сообщать новости и, главное, могла обратиться за срочной помощью.
Жизнь складывалась суматошно до шизофреничное™, но интересно. Работа в Храме мне пришлась по душе. Рядом с собой вместо чопорных аристократок я видела трудолюбивых и сообразительных молодых женщин, за сдержанностью которых скрывалась скорее робость, чем высокомерие. Однажды вечером я затесалась в компанию, сочиняющую речи, и подала несколько идей, принятых с энтузиазмом. Мне вспомнились высказывания героини детства Абигайль Адамс: «Все мужчины были бы тиранами, дай им волю», а также: «Деспотическую власть (над женщинами), как и любую жесткую вещь, легко сломать». Для поддержки тезиса о том, что власть развращает, я предложила: «Заняв места у кормила власти, мы спасем от когтей коррупции как женщин, так и мужчин». Для расцветки речи о священных женах дала фигуру: «Пьян от власти… — благословение трезвости». Марджери, готовясь к субботнему вечеру, использовала мой афоризм: «Власть без любви смертельна, а любовь без власти бесплодна». В конце мероприятия меня засыпали приглашениями на коктейли, обеды и ужины. Я всерьез подумала, не заняться ли мне профессиональным сочинительством речей, либо, чего доброго, не податься ли мне в рекламу.
В пятницу ближе к вечеру я оказалась в душной комнате с чрезмерно горячими батареями центрального отопления. Передо мною пятеро учениц, склонившихся над новенькими букварями, ощупывающих буквы пальцами, вспоминающих их значение, шевелящих губами. Три седых головы, одна каштановая, одна светлая. Муки рождения слова. Одно слово, второе — так медленно, что к концу предложения забывается значение первого из прочитанных. Бьемся над фразой чуть ли не час, меня мучает жажда. Мечтаю о глотке чаю, кофе или хотя бы свежего воздуха! И вдруг каштановая голова поднимается, я вижу перед собою два изумленных глаза.
Голова снова склоняется к странице, палец отпускает строку, и хозяйка каштановой прически произносит:
— Мальчик несет маме чашку чаю.
Она еще раз читает фразу и смеется. Глаза сверкают озарением, постижением магии понимания печатного слова. Зубы у нее во рту растут через один, от тела разит потом, волосы плохо расчесаны, кожа серая вследствие нехватки витаминов, недоедания, но в этот момент она прекрасна. Вероника Биконсфилд знает, ради чего она здесь, подумала я, схватила и крепко пожала натруженную руку ученицы.
В полпятого я спустилась вниз, в чайную, и выпила чашку чаю в компании двух коллег, собирающихся на уикенд за город. Они беспокоились по поводу опускающегося на город тумана и связанных с ним задержек. Направляясь к Марджери, я ощущала тяжесть воздуха и видела в окне молочно-белые полосы, плавающие в воздухе. Чтобы не спотыкаться в белесой мгле, решила пропустить службу.
Встретившись с Марджери, рассказала об успехе своей ученицы. Она порадовалась вместе со мной, и мне снова вспомнились события двухнедельной давности.
Темой для занятия в этот вечер я выбрала диатрибу Иеремии против «хлебов для Царицы Небесной». Но не прошло и двадцати минут занятий, как нас отвлек резкий стук, в дверь вошла Мари и протянула Марджери листок бумаги.
— Телефон, мадам. Я подумала, что нужно вам показать сразу.
Меня Мари как будто не заметила, а в раскрытые на столе книги метнула презрительный взгляд. Марджери прочитала записку и слегка нахмурилась.
— Спасибо, Мари. Принеси, пожалуйста, мои вещи. И попроси Томаса вывести машину.
Выходя, Мари удостоила меня торжествующего взгляда. Марджери ничего не заметила, а я подумала, что если служанка просто ревнует госпожу к ее окружению, то она очень часто должна кипеть от негодования. Скорее всего, конечно, ее неприязнь направлена именно на меня. Неприязнь или страх?
— Извините, Мэри, придется прервать занятие. Срочный вызов. Вот, посмотрите.
Я приняла от нее бумажку и увидела изображенное ученическими каракулями Мари следующее послание:
«Мадмуазель Годдарт позвонила просила передать у нее серьезные неприятности в семье и просит приехать как можно скорее. Дом 16 Норвуд-плейс номер 4».
book-ads2