Поскольку Камагуэй сказал, где их искать, она не стала рассматривать печальные мясные лица, собравшиеся снаружи. Он сказал, она не найдет их и в главном баре – хотя кофе этим утром пах божественно, – а надо идти на полуэтаж. Там стоит их издавна любимый столик у окна, выходящего на Терминальный бульвар. Все как ты и сказал, Камагуэй. Симпатичная чернокожая серриста, расплачивающаяся по счету – это Тринидад; здоровяк со странной аурой – знаменитый Сантьяго Колумбар. Что за история приключилась с его пальцами? Китаянка в смарт-коже, выходит, abogado Йау-Йау. Четвертого – белого мальчика águila – нигде не видно. Тут происходит что-то важное. Они такие серьезные и мрачные. Но твой рассказ еще серьезнее и мрачнее, Нуит. – Прошу прощения? Вы меня не знаете, но вы же друзья Камагуэя Кинтаны? Он просил вам кое-что передать. Благодарности и прочее Замысел этой книги возник благодаря праздному замечанию, сделанному Иэном Уотсоном еще в 1989 году во время дискуссии о будущих телекоммуникациях, которая (как это неизбежно бывает в подобных случаях) сильно отклонилась от темы в область нанотехнологий. Опровергая наши высокопарные рассуждения о переработке материи и наномоделировании, он сказал: «Забудьте обо всем этом, первое, что вы получите с помощью нанотехнологий – это бессмертие». Семя проросло в вымышленный «Постулат Уотсона»: надеюсь, ты не возражаешь, Иэн. Спасибо также всем тем, кто видел этого зверя во многих его ипостасях, за поддержку: Дэвиду Гарнетту, Фейт Брукер, Эдриану Битти, Бесс Коттон, но больше всего моей жене Триш, без которой ничего бы не было. Дни Соломона Гурски Понедельник По пути на вершину горы Крови Христовой у Сола полетела трансмиссия. Он переключился на шестую скорость, потому что предстоял крутой подъем, но шестой не было. А также пятой и четвертой; ничего, ноль. Элена уже добралась до высшей точки и со смехом наблюдала за тем, как он пыхтит и потеет в тени хвойных деревьев. Мышцы Сола скручивались и завязывались узлами, как стволы древних остистых сосен, а вены и сухожилия натягивались, словно тросы подвесного моста. Потом Элена увидела, что кассета сломалась и болтается. Они заставили велосипеды как следует потрудиться в пустынных горах к югу от Ногалеса. Каждый стоил две штуки, и продавец поклялся невинностью всех своих незамужних сестер, что эти маунтин-байки проедут где угодно и выполнят любой каприз. Дескать, на них можно хоть прямо на Эль-Капитан подняться, если приспичит. И вот теперь, через пять дней пути – до ближайшего дилерского центра «Дерт Лобо», как сообщил карманный компьютер Элены, было три дня, – кассета треснула напополам. Соломону Гурски придется проехать еще десять дней, четыреста миль и пятьдесят гор на максимальной скорости. – Ты должен был это предусмотреть, инженер, – сказала Элена. – Если твой велосипед стоит две штуки, теоретически ты можешь ни о чем не беспокоиться, – ответил Соломон Гурски. На горе Крови Христовой был ранний полдень, солнце светило безжалостно, в воздухе витал смолистый запах очень старых сосен. В долинах позади и впереди трепетало марево. – И ты же в курсе, я другой инженер. Мои шестеренки намного меньше. К тому же они не ломаются. Элена знала, какой он инженер, как и он знал, какой она доктор. Но их отношения начались недавно и находились на той стадии, когда коллеги-исследователи, к собственному изумлению, ставшие любовниками, притворяются, что ничего не знают друг о друге. Карта на наладоннике Элены демонстрировала, что в пяти милях в долине есть поселение под названием Реденсьон[222]. Возможно, там за пригоршню норте[223] – долларов им смогут быстро и красиво заварить сломавшуюся деталь. – Радуйся, что едем вниз, – с этими словами Элена, чей зад туго обтягивали велобриджи цвета синий электрик, запрыгнула в седло и понеслась с горы. Секунду спустя Сол Гурски – в рубашке, обычных шортах, ботинках, очках и шлеме – поехал следом через заросли шалфея. Их отношения все еще находились на той стадии, когда при виде ярко-синей, обтянутой лайкрой пятой точки может вспыхнуть желание. Итак, Реденсьон: типичный городок в пограничных горах; заправка, она же кафешка и аренда трейлеров на ночь, на неделю или, если совсем некуда больше идти, на всю жизнь; стоянка грузовиков и джакузи под открытым небом, чтобы ночью любоваться звездами приграничья. Никакой сварки. Кое-что получше. Когда путешественники подъехали к Реденсьону по старому шоссе с потрескавшимся асфальтом, из марева первым вынырнуло солнечное дерево, похожее на ветвистый цереус. Мастерская занимала уродливую пристройку к заправке-кафе. Какой-то дальнобойщик поплелся следом за Солом и Эленой, зачарованный фантастическими визитерами, яркими, словно попугаи ара, и в панорамных очках. Он жевал сэндвич. Чем еще заняться в Реденсьоне в жаркий полдень понедельника? Хорхе, владелец, выглядел слишком молодым и амбициозным, чтобы втюхивать клиентам топливо, жратву, трейлеры и молекулы. Тридцать с чем-то лет, мрачный и серьезный. Он напоминал туго скрученную пружину. Элена заметила по-английски, что вид у него скорбный. Но к сломанной кассете Хорхе отнесся профессионально и помог Солу снять ее с заднего колеса, а потом с восхищением осмотрел идеальную плоскость разлома. – Справлюсь. Займет час-полтора. А пока не желаете ли поплескаться в джакузи? Он сказал это, морща нос, стоя с подветренной стороны от двух велосипедистов, которые одолели гору Крови Христовой в разгар жары. Дальнобойщик ухмыльнулся. Элена нахмурилась. – Вас там никто не увидит, – настаивал Хорхе, наномастер. – А есть что попить? – спросила Элена. – Конечно. Кока-кола, спрайт, пиво, agua mineral. В магазине. Элена обошла дальнобойщика по широкой дуге, собираясь заглянуть в холодильник. Сол отправился следом за Хорхе в мастерскую и понаблюдал, как тот укладывает кассету в сканер. – А я ведь именно этим и занимаюсь, – сказал Сол, чтобы поддержать разговор, пока лазеры воспроизводили геометрию пирамидки из звезд в трех измерениях. Он говорил по-испански. Все так делали. Теперь это был универсальный язык и для norte, и для el sur[224]. – У вас есть мастерская? – Я инженер. Я создаю эти штуки. Не сканеры, а текторы. Я их разрабатываю. Я наноинженер. Система сообщила Хорхе, что картирование завершено. – Для корпорады «Теслер», – добавил Сол, когда Хорхе включил процессор. – Особые пожелания будут? – Нужна гарантия, что это не повторится. Можете сделать кассету алмазной? – Дружище, атомы могут собраться во что угодно. Сол изучил камеру обработки. Ему нравилось, что эти устройства похожи на перегонные кубы для виски: пузатые, с высоким горлом, поднимающимся сквозь крышу к раскидистым пальцам солнечного дерева. В перегонном кубе обитали сильные алхимические духи – духи межгалактического вакуума, абсолютного холода и текторов, передвигающих атомы в пустоте. Жаль, что физика воспрещала смотровые окошки. Можно было бы через безупречное алмазное стекло увидеть, как происходит акт творения. Впрочем, лучше этот процесс оставить таинством, загадкой. Атомы могут сложиться во что угодно, да. Но ведь это самое интересное – во что именно, каким образом? Насколько причудливо они совокупятся, покоряясь воле творца? Он вообразил крошечные машины, меньше вирусов, хитроумные конструкции из атомов: представил себе, как они шарят в поисках углерода в недрах Реденсьона, у корней наномастерской, передают его по бакитрубкам в камеру обработки, и там он превращается в алмаз необходимой формы. Да, алхимия. Кассета из алмаза. Ощутив интеллектуальный холод нанопроцессора, Сол Гурски поежился в своем легком велосипедном наряде. – Это один из моих проектов, – сообщил он Хорхе. – Я разработал текторы. – Да что вы говорите… – Хорхе достал пиво из ящика на полу, открыл о дверной косяк. – Я купил мастерскую у одного парня два года назад. Он переехал на север, в Трес-Вальес. Вы оттуда? Пиво было холодным. В глубоком, темном холоде реакторной камеры роились наномашины. Сол Гурски раскинул руки: Иисус-велосипедист. – А разве не все приезжие оттуда? – Пока нет. Итак, на кого, вы сказали, вы работаете? «Нанозис»? «Эварт-ОзВест»? – «Теслер». Я возглавляю исследовательскую группу по биологическим аналогам. – Никогда о таком не слышал. «Еще услышите», – собирался сказать Соломон Гурски, но тут кто-то закричал. Это был голос Элены. На бегу он подумал, что ни разу не слышал ее крика – их отношения еще не достигли такой стадии, – но понял, что кричать могла только она. Элена стояла у открытой задней двери заправки-и-кафе. В ярком свете дня было видно, что женщина побледнела и дрожит. – Простите, – сказала она. – Я просто хотела выпить немного воды. В холодильнике ее не нашлось, а кока-колы я не хотела. Думала, наберу немного из-под крана. Войдя в кухню, Соломон Гурски почувствовал спиной, как Хорхе его догнал. Мужской беспорядок: двадцать немытых кофейных кружек, коробки из-под пончиков, пивные банки и упаковки из-под молока. Ложки, ножи, вилки. Сол и сам разводил такой бардак, и Элена ругалась, что он всякий раз брал чистую посуду. Затем он увидел их. – Послушайте, это мой дом… – говорил тем временем Хорхе. Их было трое: симпатичная, работящая женщина и две маленькие девочки, одна первоклассница, другая только научилась ходить. Они сидели в креслах, положив руки на бедра, и смотрели прямо перед собой. Они не моргали, их тела не покачивались в такт пульсу и дыханию, поэтому Сол все сразу понял. Идеальный цвет. Он коснулся щеки женщины, завитка темных волос. Кожа теплая, мягкая. Как и должно быть. Текстура правильная. Кончики его пальцев оставили следы в пыли. Женщина и две девочки сидели неподвижно, не мигая, словно статуи в святилище из собственных памятных вещиц. Фотографии, игрушки, скромные украшения, любимые книги и безделицы, расчески, зеркала. Картинки и одежда. Вещи, из которых и состоит жизнь. Сол прошел среди «статуй» и их вещей, понимая, что вторгся в чужой храм, но его неудержимо влекли симулякры. – Ваши?.. – спросила Элена. Хорхе кивнул, его губы шевельнулись, но не прозвучало ни звука. – Мне жаль, мне так жаль… – Сказали, колесо лопнуло, – наконец проговорил Хорхе. – Знаете, эти шины, которые вроде бы ремонтируют сами себя и не взрываются? Ну, это неправда. Машину бросило через отбойник, кувырком. Так сказал дальнобойщик. Он увидел их внутри, вверх тормашками. Как будто время застыло… Он немного помолчал. – У меня потом надолго стало в голове темно, я будто с ума сошел, понимаете? Когда пришел в себя, купил это место, потратил страховку и компенсацию. Как я уже сказал, атомы могут сложиться во что угодно. Надо лишь указать им верный порядок. Подчинить себе, и пусть сотворят то, что тебе необходимо. – Простите, что мы вот так вломились… – сказала Элена, но Соломон Гурски все стоял и смотрел на реконструированных мертвецов с таким выражением лица, будто узрел нечто за пределами реальности – может, самого Господа Бога. – Здесь народ ко всему привыкает. – Улыбка Хорхе – рана, на которой разошлись швы. – В Реденсьоне живут лишь слегка чокнутые и те, кому некуда идти. – Она была очень красивая, – сказала Елена. – Она и сейчас красивая. Пыль искрилась в луче послеполуденного света, который падал через окно.