– Оставь меня в покое, – прошипела она в трубку. – Отвали, ради Иисуса, Иосифа и Марии. Ты хоть представляешь, как испоганил мне жизнь? Куда бы я ни пошла, ты всегда рядом, как один большой прожектор, освещающий все мои поступки. Я ТОЛЬКО ХОТЕЛА БЫТЬ ТВОЕЙ ПОДРУГОЙ, – сказала Кармен Миранда. – Из-за твоих хотелок меня убьют. ПРОСТИ. ПРОСТИ. МЕНЯ ПОСЛАЛИ ПОМОЧЬ ТЕБЕ. – Мне не нужна твоя помощь. Послали? Послали?! ПОМНИ, ЕСЛИ Я ТЕБЕ КОГДА-НИБУДЬ ПОНАДОБЛЮСЬ, ПРОСТО СВИСТНИ. ТЫ ЖЕ УМЕЕШЬ СВИСТЕТЬ? Фон вернул карточку. У нее за душой осталось пятьдесят сентаво. Насколько ниже можно пасть? Не отвечай, Йау-Йау. По крайней мере, мопед завелся с первого раза. Уворачиваясь от сегуридадос и любопытных посетителей карнавала в самых разных костюмах – от ничего до дрэга, который посрамил бы Яго, – она собралась проехать под светящейся перекладиной ворот. – Извините, я не могу вас пропустить, – произнесли бледные губы под забралом. – Мне надо туда, я адвокат, хочу встретиться с клиентом. – Клиент? В некровиле? – Пропустите. Это вопрос жизни и смерти. Я серьезно, офицер. – Извините, но у меня приказ: граница закрыта. Никто не войдет и не выйдет. Стальные зубы оскалились на нее с асфальта. Выкуси, abogadito[145]. – Ну поймите же вы меня наконец! Мне надо туда. Мне одной, ага? Один человек – неужели это так много? Интересно, можно ли подкупить Las Encinas seguridados пятьюдесятью сентаво? Ну ладно, ладно: берите мое киберсексуальное тело и делайте с ним что хотите, просто дайте! Мне! Войти! – Как же вам объяснить, сеньора? Все подразделения приведены в состояние максимальной боевой готовности, у нас чрезвычайная ситуация. Внутрь никому нельзя. Ни вам, ни господу богу. Никому. А теперь либо ты разворачиваешь свой маленький мопед и возвращаешься туда, откуда, черт возьми, приехала, либо muchachos[146] его сами развернут – им это очень понравится, но я не гарантирую, что понравится тебе. И зачем, спрашивается, они с ней заигрывали и делали вид, что домогаются? Воображая, как эта банда самцов-выпендрежников очутилась в даосском аду, где – по рассказам бабушки – отказавшие нуждающимся в правосудии претерпевают генитальные пытки, Йау-Йау опять оказалась на улице, где Энтони Перкинс подглядывал за Джанет Ли, собравшейся принять душ. Позвонить нельзя, ворваться нельзя, перелезть через изгородь нельзя – ее обязательно зажарит какой-нибудь мехадор, почти такой же безмозглый, как и его оператор, – клиентки нет, улик нет, идей нет, дома нет, друзей нет, бежать некуда, средств на карте не хватит даже на чашку кофе. Ну и что ты теперь предпримешь, малышка-адвокатесса? Да пошло оно все к чертям собачьим. Попытка не пытка. От свиста даже сегуридадос приподняли забрала и принялись растерянно озираться. Он растворился в раскатах грома, который удалялся на восток. По улице пронесся холодный ветер. В вестибюле закусочной «Последний шанс» зазвонил телефон. По какой-то причине все сотрудники уставились на свои руки. – Алло? – Привет, Йау-Йау. Рада, что ты позвала. Мне не нравилось, что мы перестали быть друзьями. – Мне нужна услуга. – Говори. – Мне нужно попасть в некровиль. – Жаль об этом говорить, Йау-Йау, но охранные компании оцепили город мертвых и не пустят тебя до утра. Это не может подождать? – Нет, блин, это… – «Uno dos tres cuatro cinco seis…»[147] – Мне надо туда попасть сейчас же. – Сложновато. Но я постараюсь – мы же подруги. Картинка замерла – Йау-Йау догадалась, что это означает «я занята». Uno dos tres cuatro cinco segundos[148]. Видимо, задача и впрямь непростая даже для существа, которое обитало в мировой паутине данных и измеряло время в планковских единицах. Серафино вернулся, мерзко ухмыляясь. – Йау-Йау, если ты свернешь в проулок слева, сразу за этим кафе, то увидишь, что по нему можно попасть в округ Святого Иоанна. Там забор из сетки, через который ты без труда перелезешь. К сожалению, он оснащен пассивными и активными сенсорными системами и системами оповещения, а также самонаводящимся теслерным оружием, и еще находится под током. Понимаю, звучит так себе, но ты не расстраивайся. Я же сказала, что попытаюсь затащить тебя внутрь – и я это сделаю, честное слово. – Давай просто сделаем это. – Волшебное слово. Помни, что эти твари по уровню эмоционального развития – все равно что пятилетние дети. – Пожалуйста. – Я так счастлива, что ты позволяешь мне продемонстрировать дружбу, Йау-Йау. Вероятность значительных осадков в ближайшие пятьдесят три секунды составляет девяносто восемь процентов. Это подходящее время, чтобы сделать ход. Я могу отключить основные, резервные и вспомогательные системы, что даст тебе гарантированные тридцать три секунды, прежде чем кто-нибудь задействует другую разновидность охраны. Надеюсь, мы скоро опять поболтаем, Йау-Йау. А сейчас… Свет начал гаснуть: улица за улицей, квартал за кварталом, район за районом. Тьма опустилась на Западный Голливуд, словно тень от господней ладони. Сбитые с толку разряженные carnivalistos заметались в испуге. Кафе погасло, как новогодняя игрушка, разбитая ударом молотка. Джанет Ли повернулась, закричала, увидев опускающийся нож Матери, и канула в небытие. Светящийся V-образный разрез некровильских врат дважды мигнул и издох. Грянул ливень. Сквозь потоки воды виднелись фары и фонари сегуридадос, слышались чьи-то голоса. – Беги, подруга, – прошептала Кармен Миранда, но адвокатессы уже не было на прежнем месте: она карабкалась по сетке забора все выше и выше. «Вперед, Йау-Йау!» И на ту сторону. Огни зажигались попарно. Молоденький официант подошел к телефону, чтобы повесить болтающуюся трубку, и озадаченно уставился на экран, где было написано: УЖЕ СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ… Туссен чувствовал восходящий поток воздуха как смутное тепло на лице. Мысленный приказ: кончики крыльев изогнулись, аэродинамический профиль изменился; летун повернулся в потоке. Для формирования нужных нейронных путей потребовалось время и терпение, зато теперь команды выполнялись бессознательно: Туссен был словно пианист, исполняющий на концерте один из этюдов Дебюсси. Обернувшись, он увидел три других крыла, следовавшие вереницей. Знакомый узор на крыле Хуэнь – синий кондор – был подобен длинному холодному когтю, который воткнулся в сердце. Индикаторы на сетчатке вспыхнули пятью разновидностями инфопаники. Надвигался крупный шторм: эти восходящие потоки были всего лишь его предвестниками. Туссен сморгнул ненужную информацию. Натяжение и трепет крыла, растянутого между спинными лонжеронами, говорили ему все необходимое о состоянии неба. В голове раздался голос Квебека. Шипли воткнула в ухо Туссену наушник, который пришлось принять, но ему не предоставили никакого средства вещания. Он подозревал, что предназначение у этой штуковины было одно – дать Квебеку возможность говорить беспрепятственно. Зовите меня Квебек. Когда я проснулся после своего второго возрождения, солнце как раз взошло над двадцатиметровым горизонтом Тессье-813-штрих-18-штрих-С, изрытой кратерами картофелины из углеродистого хондрита, восемьсот метров в длину и семьдесят в ширину, следующей по эллиптической орбите, удаленной от марсианской орбиты примерно на триста тысяч километров в перигелии и проходящей рядом с Юпитером на обратном пути. Не успел я выкашлять из легких клейкую плацентарную жидкость, как солнце село. Первый день продлился двадцать три минуты пятнадцать секунд от рассвета до заката. Мы, экипаж Тессье-813, были реконфигурированы «Эварт-ОзВест» для работы в глубоком космосе: семь мужчин, пять женщин. Все контрактники, некоторых записали в ночные вахтовики. Не могу вообразить более жестокий розыгрыш, чем пробуждение в шестидесяти миллионах километров от последнего места, которое помнишь. Наша кожа превратилась в фотосинтетическую непроницаемую мембрану, способную целиком удовлетворять потребность в энергии при инсоляции меньшей, чем на Марсе; метаболизм переделали так, чтобы несколько земных дней тело могло функционировать как анаэробный герметичный комплекс; в нас имплантировали анализаторы широкого спектра, устройства для передачи данных и аппаратуру для субвокальной связи. Мы стали людьми будущего: в вакууме чувствовали себя как дома, хотя нашим домом в строгом смысле слова были пузыри-обиталища, созданные нанотехнологическим пакетом из углеродистого хондрита Тессье-813. Солнечная система стала нашей гостиной. Мы были командой статистов: нам поручили достаточно дел, чтобы оправдать наше присутствие, но свободного времени все равно оставалась уйма. Мы контролировали проги, проверяли, как идет строительство электромагнитной катапульты, регулировали маневровые двигатели, которые тормозили осевое вращение Тессье-813, – для этой работы мне пришлось в первый раз выйти в вакуум. Я дважды умер и воскрес, но с трудом заставил себя подойти к герметичной мембране и шагнуть за порог. И все-таки я это сделал – до чего же славное ощущение, беспримесный экстаз уязвимого существа наедине с Вселенной, бдительного, осознанного, способного заявить о своей самости и противопоставить собственную жизнь ее безмерному равнодушию, – и этот поступок оказался настолько поразительным опытом, что все грехи и обиды, из-за которых я попал на Тессье-813, были забыты. «Вознесение в вакуумный рай», так это называется. Единение с бесконечным. Кое-кто в такие минуты теряет контроль, забывает о страховке, и поскольку корабль движется с микроускорением, такие бедолаги улетают в космос, чтобы затеряться там навеки. Иногда я думаю о том, как они летят, осознавая происходящее, неспособные умереть, обреченные вечно взирать на красоты Вселенной. Экипаж – одна из последних вещей, изготовленных кораблем-хлопушкой: переделка Тессье-813 началась задолго до того, как мы вышли из резервуаров Иисуса. Текторы не спят; пока половина материи астероида вылетала из кормовой части со скоростью, составляющей немалую долю световой, носовая часть вспучилась бубонной массой пузырей и капсул, внутри которых вещество разбиралось на составляющие и снова собиралось в смартволокно, предназначенное для микрогравитации, и мнемополимерные цепочки. Мы были в полете шесть месяцев, еще через три должны были прибыть в отдаленные космические фабрики «Эварт-ОзВест». Тессье-813 превратился в гроздь технологических резервуаров, соединенных паутиной из нановолокна и прицепленных к тощему хребту электромагнитной катапульты. Наши жилые модули висели, как перезрелые ягоды, на пятидесятиметровой стреле посередине между нанотехнологическим адом и электромагнитным хвостом. Вся эта неуклюжая конструкция находилась в режиме разворота, каждые тридцать секунд выстреливая двадцатикилограммовую порцию быстро уменьшающегося рабочего тела, чтобы выйти на орбиту, запланированную нашими работодателями на Земле. И вот там-то, в пустоши между Марсом и Землей, на нас напали. Сканеры дальнего действия засекли нечто, и через несколько минут мы поняли, что это не просто космический мусор. Нам негде было спрятаться. Навигационная прога сообщила, что удрать мы не можем. Пятнадцать дней до абордажа мы провели в безделье: грелись в лучах солнца и наблюдали за тусклой звездочкой слева от Марса, которая становилась все ярче и отчетливее. Их корабль был похож на поджарую черную вдову, засевшую в самом центре паутины солнечных парусов. Маленький катер – фактически, просто конструкция из балок и гидроксильного двигателя – прижимался к материнскому брюху. Наши проги, улучшающие обзор, позволили рассмотреть немыслимо проворные фигуры, карабкающиеся по корпусу шаттла. Мы получили единственное сообщение, переведенное на испанский, английский, кантонский, хинди, арабский, французский и японский: «Приготовьтесь к абордажу». Если красоту можно рационализировать как соответствие своему предназначению, то они были самыми красивыми существами, которых я когда-либо видел. Созданными для космоса, как птица для полета. Их шкуры были покрыты узорами и пятнами опознавательных знаков; лица превратились в пустые маски, которые, тем не менее, казались обладающими всеми органами чувств. Вместо ног у них были длинные, мощные руки, очень гибкие и с цепкими пальцами. Этими нижними руками они держали тяжелые лазерные резаки, которыми вскрыли наши пузыри-обиталища. Превратности реконфигурации лишили их гендерных отличий, но у меня сложилось впечатление, что командир был женщиной. – Добро пожаловать на Тессье-813, – сказала Марианна, наш капитан. – Пожалуйста, примите нашу капитуляцию. – Спасибо, – сказала их предводительница на испанском с сильным акцентом. Пятна полихромной кожи на ее плечах, сосках и ягодицах вспыхнули синим, идентифицируя говорящего. – Простите. Она всадила Марианне в живот короткий гарпун, соединенным моноволокном с оружием в верхней правой руке. Телесные жидкости под воздействием внутреннего давления хлынули фонтаном. Пока Марианна умирала, корчась в судорогах на конце троса, налетчики открыли огонь. Меня убили последним. В третий раз я воскрес во тьме и стал звать друзей, которые погибли у меня на глазах. – Все в порядке, – раздался женский голос в тревожной близости от меня. – Ты долгое время был мертв и преодолел большое расстояние. Корабли «Эварт-ОзВест» – настоящие колымаги, и никакие лунные пертурбационные маневры тут не помогут. Мне жаль, что тебя и твоих друзей пришлось убить; нам было гораздо удобнее сдать вас на хранение перед коррекцией курса; в любом случае, когда мы ее завершили, то и сами покончили с собой. – Кто вы такие? Что это? Где я? Если наловчиться, можно услышать, как собеседник улыбается. Слабое голубое свечение изгнало тьму. Я увидел парящего рядом четырехрукого ангела, а за ним – звезды. Свет стал ярче. Взошло ослепительное пятнышко солнца. Я вскрикнул от изумления. Шар из тектопластика, в котором мы находились, был одним из сотен в аморфной россыпи жилых модулей, раскинувшейся на километры и похожей на лягушачью икру. Но даже эта россыпь казалась незначительной по сравнению с объектами, заполнившими небо надо мной. Огромные нанофабрики поглощали астероиды целиком, превращая в паутину и листы строительных материалов или скопления сверкающих органохимических производящих модулей. Еще ярче светились зеркала-люнетты[149] и пришвартованные космические парусники; позднейшие нанотехнологические дополнения опутывали старые поселения О’Нила[150], словно корни. Купольные и цилиндрические фермы повернули прозрачные лики к солнцу, их изогнутые внутренние поверхности напоминали шахматную доску из-за квадратов, засеянных зерновыми. Я наблюдал, как плиты из грубо обработанного астероидного материала вращаются на свету, и с изумлением понял, что вижу на их незащищенной плоскости безошибочно узнаваемые пятна листвы. Потом случилось нечто еще более поразительное: через мое поле зрения проплыла сферическая масса темно-зеленого цвета. Я прикинул, что ее диаметр составляет почти километр, а потом понял, что это такое. Дерево. Сферическое, самодостаточное, обитающее в вакууме и питающееся звездным светом. Среди огромных листьев шевелились какие-то силуэты. И все же, какими бы чудесными ни казались все эти вещи, они были всего лишь дополнениями к наиболее ценному предмету коллекции. Я уже заметил тень, затмевающую звезды, отблески и отсветы, намекающие на какой-то огромный невидимый объект. Теперь он полностью вышел на свет, и я обомлел. Сопоставив размеры грандиозного колеса с объектами поменьше, я прикинул, что его диаметр – целых двадцать километров. Оно не было закончено; только три из пяти спиц соединялись с ободом. Тягачи и строительные бригады перемещали массивные куски подготовленной астероидной материи к открытым концам, где неистовые текторы-строители демонтировали их и вплавляли в растущий обод. Некоторые из более старых секций обросли поразительным вакуумным мхом и какой-то зеленью. – Текторы уже трудятся над внутренними помещениями, – сообщила моя безымянная спутница. – Мы строим его десять лет, с той поры, как первые экипажи взбунтовались и обосновались тут, в Поясе. До конца еще лет десять. Если мясо нам не помешает. – Оно прекрасно, – сказал я. – Колесо называется «Неруро», а тебя приютила клада «Неруро». Вращающийся город укатился из света во тьму, и меня до такой степени охватил благоговейный трепет, что я почувствовал покалывание в уголках глаз – прелюдию к слезам. Но слезы не пролились. Соленые сферические капельки не уплыли прочь в невесомости. – Что вы со мной сделали? – воскликнул я, ощущая в старом, знакомом теле нечто новое и причудливое. Я посмотрел вниз. – Иисус, Иосиф и Мария! Я со смесью гнева и оцепенения вытаращился на растопыренные пальцы новых рук. Коснулся их верхними руками; они рефлекторно сжались. Сам не понимая, что делаю, я согнул эти новые руки и ощупал их пальцами старых – верхних. – Мы сделали это в пути, пока ты был мертв, – сказала женщина из клады «Неруро». – Теперь ты квадро. Один из нас.