— Прям сволочь? — А кто ещё? Убить парня за то, что он мне понравился? — Лирания, ты совсем охренела? — внезапно разозлился я. — Что за дерьмо в твоей башке? Я сегодня совершил, наверное, худший поступок в своей жизни. Я сам себе предельно омерзителен, хотя вернись всё назад – поступил бы так же. Я обломал надежды тех, кто на меня рассчитывал. Я снова бросаюсь в полную неизвестность с теми, кто мне доверился. Я подставляю детишек с верха, которые виноваты только в глупости и инфантильности, вполне естественных для их возраста и образа жизни. Я ощущаю себя полнейшим гондоном, и совершенно заслуженно. Но вот эта херня — уже перебор. Не надо со мной так. — Ты, мазохистка сраная, кем себя вообразила вообще? Ты реально берёшь в свою пустую тыкву идею, что я развалил весь бизнес, подставил всех наших, обломал всех клиентов, просрал отличное место в башнях, чтобы ты не поеблась лишний раз с каким-то верхним мудилой? — Я… — Заткнись, дура! Ты понятия не имеешь, в какую жопу я влез из-за этого козла! Ты даже представить себе не можешь, чего мне это стоило! Всем нам, в итоге, стоило, коза ты драная! Ты реально думаешь, что всё ради того, чтобы он не щипал тебя за сиськи? — Откуда ты… — она рефлекторно загородила ладонями грудь. — Оттуда, блин! Этот сраный маньяк… А, что с тобой разговаривать… Знаешь, что? А иди ты на хер, Лирания! Ты же хотела валить из корпы? Вот и вали. Найди того, кто будет тебя унижать и мучить, выкручивать соски, бить в промежность, щипать за бёдра, срать на голову, что ты там ещё любишь… — Ах, ты… — Лирания попыталась отвесить мне пощёчину, но я перехватил её руку и вывернул назад и вверх. Жёстко, до боли, заставив выгнуться и встать на цыпочки. — А вот ни хрена, — сказал я, успокаиваясь. — Я не ты. Я не позволяю себя бить. Выпустил руку, оттолкнул. Она споткнулась, упала на кровать, уставилась на меня оттуда своими странными магическими глазами. Блин, да что со мной творится? Ещё немного, и я бы её ударил. Чёрт бы побрал гормононасыщенную подростковую психику. — Лирания, — решил я всё ж извиниться, — не хотел… — Иди сюда, — сказала она неожиданно глубоким грудным голосом, от которого у меня что-то завибрировало внутри. — Молчи. Просто иди ко мне. Она рвёт с себя рубашку, открывая кровоподтёки на груди, и задирает ноги, стягивая с них штаны. — Ты это… — Иди, я так хочу! Ну! И я пришёл, конечно. Моему телу шестнадцать, и плевать оно хотело на этику отношений и на то, что будет потом. А потом она лежит молча, не одеваясь, смотрит в потолок. Я сижу рядом, рассматриваю — худые бёдра, узкий таз, небольшая, но красивая грудь, выпирающие рёбра, впалый живот с продолговатым пупком. И синяки. На груди, руках, животе, внутренней поверхности бёдер. Как будто кто-то хватал кожу, изо всех сил сжимал пальцами и выкручивал её до багровых кровоподтёков. Не «кто-то». Я знаю, кто. Он больше никому так не сделает, но он не последний на её жизненном пути. Наверное. — Я ненавижу себя, — говорит она тихо и скучно. — Ненавижу это тело. — Оно красивое, — не соглашаюсь я. — Особенно за это. Иногда мне хочется изуродовать себя так, чтобы ни одна сволочь на меня больше не посмотрела. — Сволочам неважно, как ты выглядишь. Они питаются не красотой, а болью. — Я тоже ей питаюсь. — Они питаются чужой. — Без разницы. Я понимаю, какая я дрянь, и ненавижу себя за это. Меня от себя тошнит. Иногда буквально. Я не скинулась до сих пор только из-за Оньки. И ещё немного из-за тебя. Не хотела расстраивать, ты столько регенератора на меня перевёл… — Ещё есть немного, — я потянулся к одежде. — Не надо, само заживёт. Небольшая память о Тамэе. Ты ведь его убил? — Да. — Так я и подумала. — Но не из-за тебя. — Я знаю. Просто хотела сделать тебе больно. — У тебя получилось. — Мне не стыдно. Я бессовестная. Он плохо умер? — Не хуже, чем жил. — Тогда почему мучаешься? Когда ты застрелил кланового на Средке… Да тебе патрона было жальче, чем его! — Вряд ли я смогу объяснить это тебе. — А ты попробуй. — Он был мерзким говном, его ничуть не жаль. Но не моё дело решать, кому сдохнуть. Моё — спасать жизни. — Почему? — Долго объяснять. Считай, что я однажды так решил. Но дело не только в этом. — В чём ещё? — В моём мире был такой народ — монголы. Однажды завоевали половину тогдашнего мира, потом всё просрали, ну, как обычно. Те ещё были живорезы, если честно, но не без понятий. Так вот, по их закону, самое страшное преступление — обман доверившегося. Если так сложится, что твоим гостем станет убийца твоих детей, — терпи, скрипи зубами, улыбайся. Если на него нападут, защищай даже ценой жизни. Ты впустил его в дом, он доверился тебе, ты обязан. В следующий раз можешь удавить собственными кишками, но не сейчас. — Вот оно что… — Тамэй доверился мне. Нам. Нашей корпе. Мы взяли обязательства защищать его. Не судить за то, что он натворил, не выносить приговор и приводить в исполнение. Я был обязан его спасти. Но не выдержал и убил. — Это для тебя так важно? — Лирания села на кровати и посмотрела мне в глаза. — Почему? Ты же не этот, как его… Могонь? — Монгол. — Плевать, ты понял. — Важно не то, что я сделал. Важно, каким я стал. — И каким? — Человеком, который может поступать вот так. Решать, кому жить, а кому умереть. Решать за других, как им жить. Делать всякие мерзости, потому что так надо. Я вдруг стал кем-то другим. — Знаешь, Док, — Лирания звонко похлопала меня узкой ладошкой по голому плечу, — ты просто повзрослел. Глава 5. Преступник реализует мечты обывателя — От тебя пахнет, как от Оньки, — морщит нос Нагма. — Конфетами и соплями? — Лиранией! — Брата не надо нюхать, — сообщаю я внушительно, — брата надо кормить! Осталось у нас что пожрать? — Есть пока. Но я съела всё сладкое, и мне грустно, что нельзя сходить в автомат. Я запретил ходить в соседнюю башню. Хотя поиски Тамэя пока не перешли в активную фазу, появляться там небезопасно. Мы закупились, чем могли, закрыли переход, и Кери отключил привод двери. Понятно, что службу безопасности это не остановит, но у нас будет небольшая фора. — Как ты думаешь, сестрёнка, я хороший человек? — Самый лучший! Во всём мире! И всех мирах! Нет никого лучше тебя! — Нагма и на секунду не задумалась. — Спасибо, — ответил я серьёзно. — Здорово, что ты так думаешь. — Я это знаю! — кивнула она важно. —Ты из-за Тамэя расстраиваешься, да? Нагме двенадцать, но у неё отличный слух, и соображает она хорошо. А уж чувствует других людей и вовсе поразительно. Скрыть от неё что-то невозможно. Аллах, может, и не смотрит её глазами, как раньше, но определённо слегка подглядывает.