Почтительно сложив ладони у подбородка, он поприветствовал нас. – Я Сайид Али, – представился евнух на безупречном английском. – А вы, должно быть, мисс Грант и капитан Уиндем. Я кивнул. – Благоволите следовать за мной. Ее Высочество принцесса Гитанджали вас ожидает. – Я вас подожду, – сказал Арора. – А вы не пойдете? – удивился я. Он чуть приподнял бровь. – Знаете, лучше не соваться в Баньян-Махал, если у вас нет тут специального дела. К тому же мне нужно договориться о вашей встрече с наложницей, как вы просили. Мы пошли следом за Сайидом Али по коридору – стены его были расписаны фресками, которым самое место в «Камасутре», – во внутренний двор, где по центру высилось громадное дерево, баньян, в честь которого, догадался я, и назван дворец. Миновав еще один арочный портал, мы прошли к лестнице, два пролета которой вели в освещенные солнцем покои. Помещение разгораживала резная тиковая ширма, усеянная мелкими дырочками. Мраморный пол перед ней был покрыт черным с золотом персидским ковром с разбросанными шелковыми подушками. – Прошу, садитесь, – распорядился евнух. – Ее Высочество скоро появится. С этими словами он встал в сторонке. Мы уселись на пол. Щелкнул замок, из-за ширмы донесся звук открывающейся двери. Затем шорох ткани и шаги босых ног по мрамору. Мы с Энни встали, больше из вежливости. За ширмой появилась фигура, закутанная в белое, она двигалась, временами закрывая лучики света, пробивавшиеся сквозь отверстия в ширме. Фигура остановилась напротив нас. И женский голос произнес: – Прошу, садитесь. Принцесса, кажется, тоже села. – Ваше Высочество, – осторожно начала Энни, – благодарю за то, что нашли время принять нас. Меня зовут Энни Грант. Я была знакома с вашим покойным мужем, а рядом со мной сейчас капитан Сэм Уиндем из полиции Калькутты. Он расследует убийство вашего мужа. Легкое движение за ширмой. Сквозь отверстия я разглядел непокрытые темные волосы. – Насколько я поняла, вы хотели о чем-то меня спросить? Голос звучал твердо и ничем не выдавал, что принадлежит женщине в трауре. Судя по акценту и манере речи, это была образованная женщина, хорошо знающая английский язык. – Совершенно верно, Ваше Высочество, – подтвердила Энни. До меня вдруг дошло, что я еще никогда не допрашивал свидетеля в такой необычной обстановке. Мне частенько приходилось доверять Несокрушиму перевод моих вопросов местным жителям, не говорившим по-английски, но я впервые опрашивал свидетеля, которого не мог видеть. А это создавало определенные проблемы. Лицо человека зачастую говорит совсем иное, чем его слова. О многом можно судить по физическим реакциям – неуверенность, потливость и весь спектр мельчайших деталей зачастую может уловить толковый следователь. В этот раз роли поменялись. Мы с Энни сидели в отдалении от ширмы, не видя, что за ней происходит. А принцесса, насколько я понял, сидела близко и запросто могла изучать нас сквозь отверстия. Учитывая ситуацию, тактически верно вести беседу более напористо и жестко, чем обычно. Но что значит «надавить» на принцессу, мужа которой кремировали накануне? – Скажи ей, что нам, возможно, придется задать несколько неприятных вопросов, – шепнул я Энни. – Но исключительно ради того, чтобы выяснить, кто стоит за покушением на ее супруга. Энни кивнула и обратилась к ширме: – Ваше Высочество может счесть некоторые из вопросов чересчур прямолинейными. Я прошу вас иметь в виду, что единственной целью этого является поиск тех, кто хотел смерти вашего супруга. – Я понимаю, – ответила принцесса. – Я попытаюсь ответить на ваши вопросы по мере своих сил. Продолжайте, пожалуйста. Прежде чем я успел подсказать, Энни выпалила первый вопрос: – Не могли бы вы для начала рассказать, как вы вышли замуж за принца Адира? Вновь шелест шелковой ткани за ширмой. – Нас с Адиром обручили, когда мне было шесть, а ему девять, хотя договариваться о помолвке начали на несколько лет раньше. Меня выбрали жрецы его отца, сравнивая астрологические карты, учитывающие время и место нашего с ним рождения. Думаю, я была одной из многих девочек нужной касты, чьи гороскопы изучали, и то, что выбор пал на меня, – это просто карма, никакой иной причины. Но встретилась я с ним, только когда мне исполнилось тринадцать. Вскоре нас поженили, и, оставив семью, я переехала во дворец. – Спроси ее, как она сама к этому отнеслась, – шепнул я. – Уверен? Я кивнул: – Пожалуйста, задавайте вопрос, мисс Грант. – А как вы оба отнеслись к этому браку? – спросила Энни. – Весьма странный вопрос, – удивилась принцесса. – Как ребенок может отнестись к подобной ситуации? С шести лет меня готовили к этой роли. Трудно рассчитывать на другую жизнь, когда дарбар и зенана предназначены тебе судьбой. Таков порядок вещей, так всегда было – и для царей, и для простолюдинов. Разве не так же обстояли дела и в вашей стране вплоть до недавнего времени? Энни наградила меня суровым взглядом. – Простите меня, Ваше Высочество, – сказала она. – Я не имела в виду ничего обидного. – Вероятно, – отозвалась принцесса, – капитана интересовало, любили ли мы с Адиром друг друга, вступив в брак в столь раннем возрасте? Я мучительно подбирал слова, но сумел лишь коротко кивнуть, надеясь, что она разглядит мой жест. – Могу заверить вас, капитан, что я любила его еще прежде, чем мы познакомились. И моя любовь оставалась нерушимой все эти годы. – А он вас любил? – спросил я, на мгновение забывшись. Евнух Сайид Али за моей спиной шевельнулся. – Капитан Уиндем, призываю вас помнить, на каких условиях была позволена эта беседа. Еще одно нарушение протокола – и я вынужден буду настаивать на прекращении ее. Я тут же извинился. За ширмой молчали. Вопрос был провокацией с моей стороны. В последовавшем наконец ответе принцессы звучал вызов. – Я знаю, какие ходят сплетни, капитан. История с англичанкой из отеля «Бомонт». Поверьте, мало что остается неизвестным в зенане. Я видела ее. Но уверяю вас, каковы бы ни были ее отношения с Адиром, они никоим образом не влияли на его любовь ко мне. У него всегда были наложницы, и они тоже не повлияли на наши отношения. Почему должно быть иначе – только потому, что у этой женщины белая кожа? Наша любовь превосходила любые пошлые связи, которые могли быть у нее с принцем. – В голосе ее звучала горечь. – Расскажите о своем муже. Каким человеком он был? – торопливо вставила Энни. Правильный вопрос. Я решил просто сидеть и слушать. – Хорошим человеком. – В голосе не слышалось ни тени сомнения. – Неравнодушным. Адир хотел, чтобы в Самбалпуре настал двадцатый век. – И что он планировал? – Он считал, что дни британского правления в Индии сочтены и что будущее принадлежит нашему народу. Он был убежден, что в новом мире существование государств, подобных нашему, станет анахронизмом. И видел свой долг в подготовке Самбалпура к неизбежным переменам. – А как все остальные относились к его идеям? Очередная пауза. – Позвольте, мисс Грант, для начала задать вопрос вам. Вы считаете себя индианкой? – Да, Ваша Высочество, – поколебавшись, ответила Энни. Несмотря на разделявшую нас ширму, я почувствовал, как принцесса улыбается. – Тогда вы понимаете эту землю и ее народ. Говорят, нашей истории тысячи лет, но многое ли изменилось с тех пор? Наш народ почитает богов точно так же, как делали наши праотцы тысячелетиями, наши крестьяне пашут землю точно так же, как наши предки во времена «Махабхараты»[79]. Перемены в нашей стране происходят медленно. Даже горы быстрее рассыпаются под ветрами пустыни. Всегда найдутся те, чьи сердца и воля противятся переменам. – Ваш муж сделал что-то, задевающее таких людей? Возможно, священнослужителей? – Адир не был религиозен. И вообще считал религию причиной множества предрассудков и отсталости нашей страны. Но он понимал, какое значение имеют для народа религиозные обряды и ритуалы. Он осознавал свой долг. – Долг? – прошептал я. – Я была бы признательна, Ваше Высочество, если бы вы объяснили подробнее, – попросила Энни. За ширмой звякнули браслеты. – Люди рассчитывают, что их правитель будет руководить их религиозной жизнью. А если махараджа не в состоянии это сделать, то обязанность по соблюдению обрядов ложится на его наследника. Через несколько дней Адир должен был возглавить процессию на празднике, когда Джаганнат и его колесница будут возвращаться в свой храм. Теперь, когда Адира нет, думаю, его брат Пунит проведет церемонию. – Расскажите про принца Пунита. – Что тут скажешь? Он сын своего отца. – В отличие от своего брата? – Адир, мне кажется, был больше похож на мать. Маловероятно, скажем так, что Пунит предпримет реформы, о которых мечтал Адир. Он не из тех, кто способен на подобные шаги. – А был кто-то при дворе, кто был настроен особенно решительно против планов Адира? – Полагаю, что многие. Он часто ссорился с отцом. Адир обвинял в этих конфликтах Даве. Он понимал, что диван имеет слишком большое влияние на отца, что он внушает махарадже свой взгляд на вещи. Он считал, что Даве беспокоится только о сохранении своего положения и опасается, что любые перемены навредят ему. Что-то изменилось в тоне принцессы. Настолько неуловимо, что в обычных обстоятельствах я бы не обратил внимания. Но невозможность видеть лицо заставила меня сосредоточиться на голосе. Сейчас она говорила о муже с чуть иными интонациями. Когда она рассказывала о любви к нему, о его государственных планах, она была совершенно искренней. Она верила каждому сказанному слову. А сейчас что-то изменилось. Ее муж, может, и считал, что диван настраивает отца против него, но у меня сложилось ощущение, что сама она так не думает.