– Отлично, – решил полковник. – Я распоряжусь сразу после кремации. – Еще одно, – добавил я. – Не могли бы вы составить список слуг, которые имели доступ в покои Адира за несколько недель до его убийства? – Вот этот список, – полковник протянул мне лист бумаги. – Хорошо. После похорон, сержант, – повернулся я к Несокрушиму, – я хочу, чтобы вы допросили женщин из этого списка. Надеюсь, вы отыщете ту, что оставила ему послания. Неспешно кивнув, Несокрушим взял список у полковника. – Итак, – сказал полковник, – я распоряжусь, чтобы эти женщины явились к вам в кабинет, одна за другой. Полагаю, вам понадобится переводчик. Почти все они не говорят ни на каких языках, кроме ория. – Именно на это мы и рассчитываем, – сказал я. Двадцать два Час спустя мы с Несокрушимом сидели в золоченой открытой карете, влекомой полудюжиной лошадей, каждая из которых запросто могла стать победителем дерби. Шестеркой правил кучер в тюрбане и зеленой с золотом ливрее. Зрелище само по себе впечатляющее, а наша карета была лишь одной из пары десятков, целая вереница таких экипажей везла членов княжеского двора. Впереди процессии вышагивал украшенный цветочными гирляндами слон, бивни которого были покрыты серебром. На его спине в золотом хауда[66] сидели два индийца, дувших в комбу – длинные трубы, издававшие резкий пронзительный вой. Позади маршировал строй воинов в полном церемониальном облачении. Они везли орудийный лафет, на котором покоились смертные останки ювраджа Адира Сингха Сай. Гроба не полагалось, все тело до головы было замотано в саван, накрыто флагом Самбалпура и горой цветочных желто-оранжевых гирлянд. Процессия прорезала путь сквозь клубящуюся толпу скорбящих подданных. Улицы были забиты мужчинами и мальчиками, детвора помладше висела на ветвях деревьев, а женщины смотрели на процессию с балконов и из окон домов по всему пути. Цветы сыпались даже с крыш. Полковник Арора сидел напротив меня. – У меня есть для вас хорошие новости, – наклонился он вперед, чтобы можно было расслышать сквозь шум толпы. – Хорошие новости – это что-то новенькое, – пошутил я. – Внесет приятное разнообразие. – Я сообщил Его Величеству о вашей просьбе отрезать Кармайкла от внешнего мира. Рад доложить, что он нашел эту идею ужасно забавной. И согласился временно отключить телефонные и телеграфные линии на несколько дней. Даже подумывает, не устраивать ли подобное почаще. Говорит, что один вид физиономии дражайшего резидента стоит небольших неудобств. – Уже легче, – сказал я. – Осталось только решить проблему нашего жилья, Кармайкл выгнал нас из резиденции. – Так вы теперь бездомные? – Если вы не сможете организовать нам номера в «Бомонт». Полковник улыбнулся: – О, думаю, я смогу устроить кое-что получше. * * * Процессия достигла окраины города и двинулась по мосту через Маханади. Дальний берег реки был менее населен, и цветы сверху уже не сыпались. Вдоль дороги выстроился отряд слонов в шелковых попонах и с разрисованными ушами. Когда траурный лафет поравнялся с ними, по команде погонщиков слоны дружно опустились на колени. – Смотрите, сэр! – воскликнул Несокрушим, показывая в ту сторону. – Клянусь, слон плачет. Я едва не рассмеялся, но и правда – в глазах огромного серого животного стояли слезы. – А что вас удивляет? – сказал полковник Арора. – Когда Сын Небес возвращается домой, почему животные не должны скорбеть вместе со всеми? * * * Кортеж продвигался вдоль берега реки. Вдалеке показался тот самый храм, который я разглядел из тюремной камеры Шрейи Бидики, его белая мраморная башня вздымалась высоко в небо. А когда мы приблизились, я увидел, что здание украшено удивительной натуралистичной резьбой: боги и смертные сплелись в таких позах, которые ваш викарий даже вообразить не сможет, не говоря о том, чтобы допустить подобное безобразие на стенах церкви. Хотя тот же самый викарий был бы совершенно счастлив, любуясь горгульями или витражными картинками с изображением грешников, горящих в аду. Заставляет задуматься: почему нас, христиан, так шокирует изображение любовных сцен? Что так пугает в них наших кардиналов и архиепископов? Процессия остановилась у ворот храма. Почетный караул замер, как странный строй оловянных солдатиков: винтовки в вытянутых руках, золотистые тюрбаны поблескивают на солнце. А рядом с ними погребальный костер. Гораздо масштабнее, чем я себе представлял, – куча дров, из которых при желании можно было бы собрать клипер «Катти Сарк». Сановники начали спускаться с колесниц. Старики в белых шапочках и белых куртах убирали гирлянды с тела ювраджа, откладывая их в одну сторону с благоговением, как священники – святые реликвии. Затем солдаты подняли тело с лафета и осторожно перенесли его на погребальный костер. Двое слуг помогли махарадже спуститься с колесницы, пока остальные раскрыли над его головой большой черный зонт. Перед костром был воздвигнут своеобразный трон – высокий помост, покрытый красным бархатом и устланный подушками. Сбоку стоял монах в шафрановом одеянии с бритой головой. Две нарисованные у него на лбу белые линии соединялись над переносицей, а между ними шла тонкая красная полоска – знак почитателей Вишну. Слуги, поддерживая махараджу под руки, бережно возвели его на помост, человек с зонтом следил, чтобы ни один луч солнечного света не коснулся монаршьей головы. Старик сел, и лакей с громадным опахалом тут же принялся обмахивать его. Монах опустился на колени и что-то сказал махарадже. Тот оглянулся и указал на человека в белом, поразительно похожего на покойного принца. Я догадался, что это Пунит, младший брат Адира, и это он будет руководить погребальной церемонией. Все встали, когда монах повел принца Пунита к небольшому горящему костерку. Рядом лежал какой-то мешок из рогожи. Принц сел, скрестив ноги, у огня, а монах поднял мешок, достал оттуда серебряный сосуд и налил в него воду из глиняного кувшина. Я повернулся к Несокрушиму за пояснениями. – Ты понимаешь, что происходит? – Смутно. – Ты же брамин, ради всего святого. Неужели не знаешь чуть больше, чем «смутно»? Что сказал бы твой отец? – Да ничего, сэр. Он атеист. С другой стороны, моя мать… – Забудь, – вздохнул я. – Просто объясни как-нибудь покороче. – Ладно. Мы не верим в воскрешение тела. Оно всего лишь земная оболочка, которую следует удалить, чтобы продолжить путешествие души. Но для этого душе нужна пища. Они готовят еду – смесь риса и кунжутного семени. Принц поставил на огонь стальной горшок, а монах поворошил угли бамбуковой палкой. На конце ее закурился белый дымок. Монах забрал горшок у Пунита и что-то шепнул принцу. Принц встал и медленно двинулся вокруг погребального костра, а монах забормотал мантру, делая паузы, чтобы Пунит повторял за ним. Молитва окончилась, Пунит вернулся к прежнему месту. Зачерпнул из горшка пригоршню риса с кунжутом, скатал из него маленький шарик и положил на мертвые уста брата. Затем монах подал ему тонкую веточку. Пунит окунул ветку в воду и, повторяя другую молитву, принялся обрызгивать водой тело Адира. Потом, взяв в руки горшочек с ги[67], монах окунул в него палец и нанес три полоски на лоб Адира. «Три линии», – подумал я. Как у человека, который его убил, и как у того, кто руководит прощальным обрядом. Вернувшись к огню, монах забормотал мантры, затем поджег факел и вручил его Пуниту, тот поднес факел к погребальному костру. Пламя быстро занялось – вероятно, дрова были заранее пропитаны чем-то горючим, и по мере того как костер разгорался, мантры звучали все громче. Я взглянул на помост. Лицо махараджи блестело от слез. Пунит хранил бесстрастное выражение. Тихо повторяя мантры, он двигался вокруг погребального костра, и постепенно к нему присоединялись остальные скорбящие. Запах горящего сандалового дерева заполнил ноздри, черный дым ел глаза, песнопения эхом звенели в моей несчастной голове. Я отвернулся и заметил в толпе белую женщину. Она была не единственной из европейцев: здесь присутствовали повара, гувернантки, няньки, инженеры и прочий персонал, все в траурных черных одеждах, но эта женщина отличалась от прочих. Она стояла отдельно, среди индийцев, и на ней было белое сари. Толпа расступилась. На миг я разглядел ее лицо, и сердце мое замерло. Она была так похожа на Сару, мою жену, что мне почудилось, будто я вижу привидение. Сара умерла в 1918 году, но сейчас вдруг утрата ощутилась так остро, словно прошло всего несколько недель, а не лет. Дыхание перехватило. – Кто эта женщина? – прохрипел я Ароре. Арора торжественно кивнул: – А это, капитан, любовница ювраджа мисс Кэтрин Пемберли. Песнопения звучали все громче, толпа разом вздохнула, подалась вперед, и я потерял женщину из виду. Обернулся я как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пунит втыкает шест в голову мертвого брата. Полковник заметил мое удивление. – Он пронзает череп Адира. – Зачем? – Чтобы освободить его душу. * * * Пламя постепенно угасало. Плачущие во главе с Пунитом продолжали описывать круги вокруг погребального костра. Подошел монах и обрызгал водой гаснущие угли. Затем принялся разглядывать тлеющие останки, вороша их бамбуковым шестом. Внезапно наклонился и двумя пальцами вытащил из пепла маленький черный предмет. – Набхи, – объяснил Несокрушим, – пупок. Мы верим, что он имеет особое значение. В матке он соединяет нас с пуповиной и нашей матерью, а после смерти, когда температура пламени становится такой высокой, что плоть горит, а кости обращаются в прах, пупок почему-то не сгорает. Это и вправду очень любопытно. Мы считаем, что он хранит нашу сущность и должен быть возвращен земле. Я наблюдал, как монах заворачивает пупок в комочек глины и кладет в керамический горшок. Потом он передал горшок Пуниту, и тот направился с ним к реке. Принц заходил в реку, пока вода не достигла пояса, и погрузил горшок в воду. Плач взлетел над толпой скорбящих. Вернувшись на берег, принц поднялся на помост и присоединился к сановникам, заняв место рядом с Фитцморисом. Это было несколько неожиданно, да, но не шло ни в какое сравнение с тем, что я увидел потом. Сразу позади, в следующем ряду, рядом с Эмили Кармайкл сидела Энни.