— У меня в доме? — Да, там, в комнате. Не здесь же, на улице. Чужой глаз не дремлет. — Но для меня это слишком опасно. — Тихо! Твоя доля — триста долларов. Хорошая компенсация, не так ли? — Ладно, куда денешься… Но боюсь, что этих парней так просто не споить. — Легче, чем ты думаешь. Не видел что ли, как они твою водку выплеснули? — Такое каждый хозяин увидит. — Отсюда следует, что они не выпивохи и после пары стаканов будут готовы. — По-моему, отсюда следует, что они вообще пить не станут. Как же их споить? — Хм, может и так. Есть у тебя что-нибудь, кроме водки? С улыбкой пройдохи Пэдди ответил: — Для хороших друзей и при честной оплате попробую отыскать где-нибудь бочку крепкого калифорнийского вина. — Калифорнийское? Черт возьми, тащи его сюда! — вдруг осенило Батлера. — Этим портным за глаза хватит одного литра. Да и мы будем на верху блаженства. Сколько оно стоит? — Сорок литров — шестьдесят долларов. — Дорого, ну да ладно. Получишь триста шестьдесят долларов из той добычи, что ждет нас ночью. — Зачем столько возиться с портными? Приглашать их, ужинать с ними, болтать, потом грабить и… Неужели нельзя сделать все быстрее и лучше? — Можно, но, Пэдди, я же говорю тебе: у этой троицы есть нечто, что заставляет меня сомневаться в их принадлежности к простому клану портняжек. Я уже все обдумал. Этот маленький старик стрелял как настоящий мастер. О том говорят даже его первые неудачные попытки. Мы видели, как он целился в листок, но едва уловимым движением, которое и не заметишь, ловко вкладывал пулю за пулей в угол. Взгляни на них, как они сидят! Думаешь, они не смотрят за нами? Говорю тебе, они все видят, будто только сюда и глядят. Я знаю эти штучки! А их вид? Да они в любую секунду готовы схватиться за револьверы. Если хоть один из них носил бы парик, я бы не сомневался, что перед нами та самая дьявольская Троица! Но даже если это не они, нам надо держать ухо востро. Напасть на них или захватить врасплох не так-то легко, по крайней мере за оружие они успеют схватиться. — Но двенадцать или тринадцать против троих… Похоже, будут проблемы. — Будут. Кому-то из наших, может, придется распрощаться с жизнью, а уж без раненых точно не обойтись. Споить их — гораздо надежнее и безопаснее. Батлер вдруг прервал разговор, указал рукой за дом и воскликнул: — Эй, что это там еще за странная фигура? Кажется, она отстала и не знает, куда дальше двинулись фургоны. Сказать «странная фигура» — это практически ничего не сказать. К дому приближалось нечто из ряда вон выходящее. Незнакомый всадник методично раскачивался в седле подобно маятнику. Движения этого нечто были, мягко говоря, странными: когда ноги уходили далеко назад, голова едва ли не падала вниз, а когда она откидывалась вверх, ноги выносились далеко вперед. Все это повторялось снова и снова. Тело «странной фигуры» прикрывал длинный, долгополый плащ, а лицо было укутано в большой венский платок, нижний угол которого касался лошадиного хребта. Ноги торчали из дорожных сапог, за спиной болтался флинт, а из-под серого плаща, похоже, выглядывала сабля. Красное круглое лицо, выглядывающее из платка, как из дупла, не имело никаких следов растительности и даже не позволяло определить, кто же восседал на сухопаром жеребце, мужчина или женщина. А возраст «странной фигуры? Если это особь мужского пола, то ей не больше тридцати пяти, а если женского — за сорок. Нечто остановило коня прямо у столиков и фальцетом поприветствовало всех присутствующих: — Добрый день, господа! Вы не видели здесь четырех фургонов, запряженных волами? До сих пор все разговаривали исключительно по-английски. Но эта леди мужского рода или джентльмен женского почему-то воспользовался немецким. Естественно, никто не ответил. Когда вопрос прозвучал снова, первым поднялся Хокенс. Он подошел к лошади и спросил тоже на немецком: — Вы не говорите по-английски? — Нет, только по-немецки. — Могу я узнать, кто вы? Тут странный голос зазвучал еще выше: — Я кантор эмеритус [6] Маттеус Аурелиус Хампель из Клоцше под Дрезденом. — Клоцше под Дрезденом? Черт побери, так вы саксонец? — Да, коренной, а теперь вышедший на пенсию. — Я тоже, хотя уже так давно в Америке, что почти забыл, откуда я родом. Так вы из тех четырех фургонов, герр кантор? — Конечно, но нижайше попрошу, говорите лучше «герр кантор эмеритус»! Тогда каждый поймет, что я уволился с церковной и органной службы, чтобы посвятить все свои способности исключительно гармоничной богине музыки. Глазки Сэма весело вспыхнули, но заговорил он серьезно: — Хорошо, герр кантор эмеритус, ваши фуры уже давно проехали и, полагаю, остановятся там, у поселка. — Сколько тактов [7] мне еще скакать? — Тактов? — Хм-хм, шагов, я хотел сказать. — Едва ли скажу, ибо сам тут впервые. Позволите проводить вас? — Охотно, мистер. Мое дело — мелодия, а ваше — сопровождение. Если мы по дороге не сделаем ни одной четвертной паузы [8] или ферматы [9], то, пожалуй, к финалу прибудем на место. Сэм закинул свою Лидди на плечо, свистнул Мэри, последовавшей за ним преданной собакой, взял лошадь кантора за поводья и зашагал в направлении, в котором исчезли фургоны. Не прошло и минуты, как с высокого жеребца снова послышался фальцет: — Теперь, когда вы про меня кое-что знаете, могу я спросить ваше имя? — Позже. — Почему не сейчас? — Потому что здесь есть люди, которые не должны его знать. Я вам позже все объясню. — Но почему? Такая неизвестность для меня сродни неопределенной септиме или ноне [10]. — Неосторожность может не только мне, но и вам принести беду. Вы находитесь в опасности, герр кантор! — Кантор эмеритус! В опасности? Это не про меня. Сыновьям музы грозит только одна опасность — непризнание их творений. Но мне здесь не станут аплодировать, поскольку никто не знает моих композиций, которые, впрочем, сидят пока еще в моей голове и даже не разложены в партитуры [11]. — Так вы, значит, сочиняете? — Да, и днем и ночью. Большую оперу для трех театральных вечеров в двенадцати актах, по четыре на каждый вечер. Знаете ли, такая трилогия, как, например, «Кольцо нибелунга» у Рихарда Вагнера [12]… Только в этот раз не у него, а у меня, герра кантора эмеритуса Маттеуса Аурелиуса Хампеля из Клоцше под Дрезденом. — Разве вы не могли сочинять дома? Что погнало вас в Америку, да еще в Аризону, самый опасный район Дикого Запада? — Душа, муза, что же еще? Одаренный любимец муз обязан прислушиваться к вдохновению богини. — Не понимаю. Я прислушиваюсь к голосу разума. — Потому что природа не одарила вас. С чистым рассудком не сочинишь оперу, да еще с новыми героями, которые никогда раньше не стояли между кулисами и софитами [13]. Там, недалеко от Дрездена, живет мой друг и покровитель, которого здесь прозвали Хромым Фрэнком, и он… — Хромой Фрэнк? Живет там? Вы его знаете? — неожиданно вырвалось у Сэма. — Да. Вы тоже? — А как же! —Именно он и обратил мой взор на таких героев, которые мне нужны. — Пожалуй, себя он тоже не забыл. А на кого еще, герр кантор? — Я прошу вас теперь уже в четвертый или в пятый раз: «герр кантор эмеритус»! Для пущей точности! Чтобы никто не подумал, что я приписываю себе славу заведения, в котором не бываю вот уже два года. Итак, Хромой Фрэнк, о котором дальше пойдет речь, обратил мое внимание, во-первых, на себя самого и, во-вторых, на трех других господ, с которыми он раньше на Диком Западе совершал свои невероятные подвиги, а теперь наверняка встретился снова. — Кто они? — Некий вождь апачей Виннету и двое белых охотников прерий: Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд. — Вот так удача! Это же самые знаменитые джентльмены, которых я знаю. Да кто их не знает! А кто еще не имел счастья увидеться с ними — будь он кто угодно — все равно знает о них столько, словно сам всегда находился рядом. — Так, может, вы мне расскажете о них? — С величайшим удовольствием! Никто другой не знает о них больше, нежели я, хи-хи-хи! Уверяю вас, вы можете от меня услышать о них столько, что вам хватит на двадцать опер. Правда, музыку к ним вам придется сочинять самому. — Конечно, конечно! Хромой Фрэнк рассказал мне обо всех приключениях, которые пережил вместе с этими героями, но если я услышу от вас что-нибудь еще, то это несомненно обогатит мой материал. — Вы узнаете больше, нежели ожидаете. Но вы обмолвились о том, что Фрэнк снова должен был встретиться с ними? — Да, я это говорил и так полагаю, хотя и не могу утверждать точно. Когда-то я надолго покинул дом, а когда вернулся, обнаружил письмо с парой строчек от Фрэнка. Он приглашал меня как можно быстрее приехать к нему, если я еще не расстался с намерением махнуть с ним в Америку, чтобы лично познакомиться с героями моей оперы. Я тотчас отправился в дорогу, но прибыл слишком поздно. Вилла «Медвежье сало», где он обитал, оказалась на замке, там не было ни души. От соседа я смог узнать только то, что Фрэнк уехал надолго. Само собой, я предположил, что он отплыл в Америку, и вот теперь я здесь собственной персоной. — Но почему именно в глуши дикой Аризоны? Вы полагаете, что он находится где-то здесь? — Да. Однажды он рассказал мне о несметных богатствах Аризоны и Невады, не забыв упомянуть, что сам отправится сюда, как только узнает, что кто-либо из его прежних товарищей сделает то же самое. Он переписывается с ними. Раз он так поспешно уехал, да еще и без меня, значит, получил долгожданную весть, вероятно, от Шеттерхэнда.