— Вы умеете сочинять стихи? Невероятно! — Отчего же невероятно? Я все могу! Вы уж должны были это заметить. Назовите мне любое слово, и я найду вам два десятка рифм к нему! За два, самое большее три часа я готов написать вам весь текст. Я столь потребительски владею своим родным языком, что рифмы так и летят от меня во все стороны. Если вы сомневаетесь, испытайте меня. — Испытать? А вы не обидитесь? — Как может лев или орел обижаться на воробья! Да я вообще не обидчив, что само собой разумеется при моем благородном характере. Ну, дайте мне задание, скажите, про что я должен написать. — Хорошо, давайте попробуем. Возьмем первый акт моей оперы. Занавес поднимается: сцена представляет собой девственный лес, на земле лежит Виннету и осторожно передвигается, выслеживая врага. Что вы заставите его петь при этом? — Петь? Да ему в это время совсем не до песен! — Почему? Он должен что-то петь. Если занавес поднялся, публика должна слушать пение. — Глупая какая-то публика! Виннету выслеживает врага. С чего ему петь? Чтобы враг услышал его пение и смог удрать? — Это же сцена! Здесь ему необходимо петь! — Ну, раз необходимо, чтобы звучал его голос, то он может и спеть. Тогда я готов. Итак, он ползет по земле и поет: Я знаменитый Виннету, Родился я в Америке. Два зорких глаза у меня, Два чутких уха, верите? Ползу на брюхе я в траве, Учует нос мой все везде! Продекламировав незатейливый стишок, он торжествующе взглянул на кантора, ожидая всемерного одобрения, но тот тактично промолчал, и тогда Фрэнк спросил: — Что скажете? Удивлены, не так ли? Надеюсь, вы сумеете по достоинству оценить услышанное. — Вынужден вас огорчить, — решился возразить кантор. — Вы сочинили ходульные вирши. Попытайтесь придумать что-нибудь другое. Когда Хромой Фрэнк услышал этот приговор, глаза его буквально вылезли из орбит, брови высоко поднялись, он закашлял, а потом, перевел дух, обрушился на собеседника: — Что вы сказали? Как вы назвали? Ходульные вирши, говорите? Кто-нибудь слышал такое? Я, знаменитый охотник, вестмен и Хромой Фрэнк, сочинил ходульные вирши! Мне такое не говорил еще никто, ни один из живущих на Западе людей! В таком случае я вынужден сказать вам, что вы сами стали излишним, прямо-таки ненужным человеком! Почему вы оставили свою службу? Ясное дело — потому что оказались не нужны. А я не последний среди охотников, да еще и корреспондент знаменитого штуттгартского «Доброго приятеля» [67]! Стало быть, общепризнанный литератор. Сойдите с лошади и развяжите ремни на моих ботинках, вы, несчастный арфист и двенадцатиактный барабанщик, скрипач и треугольничник [68]! Мне бы надо произнести обвинительную речь, которую греки называли филиппиной [69], чтобы у вас навсегда отпали уши, но я считаю это недостойным моего кальцинированного [70] достоинства. Лучше я промолчу и просто обдам вас пылью со своих ног, отказывая в своей дружбе. Я даю легированную [71] отставку и буду отныне ездить только в тех районах, где воздушный шар моих мыслей не может быть настигнут и акклиматизирован вашим тяжким взглядом. Пребывайте в своем земном естестве! Я же буду обитать в стране сильных духом, настоящих олимпийцев, в круг которых вы никогда не попадете! Он пришпорил лошадь и галопом помчался в прерию. — Стой, Фрэнк, куда ты? — крикнул ему вдогонку Дролл. — За ваш духовный горизонт, — донеслось в ответ. Разгневанный малыш ускакал бы очень далеко, если бы не повелительный окрик Олд Шеттерхэнда, вынудивший Хромого возвратиться. — Что случилось? — спросил у него Дролл. — У тебя лицо свирепого дикаря. Тебя что, снова разозлили? — Заткнись! Не восставай против моего снисхождения и упорного терпения! Меня унизили таким образом, что мои волосы стоят горным хребтом. — Кто? — Этот кантор эмеритус. — Как? — Тебе этого знать не надо. Занимайся своим хозяйством, не трогай меня и мои гражданские права! Дролл улыбнулся и замолчал. Он понял, что сейчас Фрэнка лучше оставить в покое. Лишенная всякой растительности равнина тянулась бесконечно, почва была твердая, каменистая. На ней просто не могло взойти ни единого ростка. Всадники находились на небезызвестном плато Колорадо, что обрывается ущельями и каньонами к реке того же названия и ее притокам. Только острый глаз мог заметить здесь следы нихора. Оставалось только удивляться, с какой уверенностью Виннету, ехавший во главе отряда, находил следы, которые бы ни один другой всадник не заметил, кроме, конечно, Олд Шеттерхэнда. В полдень остановились, чтобы дать отдохнуть женщинам и детям. После двухчасового отдыха отряд продолжил путь, и только к вечеру апач спешился. Олд Шеттерхэнд сделал то же самое. — Почему остановились здесь? — удивился Сэм Хокенс. — Неужели мы будем ночевать в этой голой местности? — Нет, — ответил апач, — но осторожность требует, чтобы мы дождались темноты. До Челли осталось полчаса пути. У реки растет лес, в котором нихора, видимо, разобьют лагерь. Местность здесь слишком ровная, они издалека заметят нас и устроят засаду. Придется дождаться ночи, чтобы они нас не увидели. — Но тогда и мы их не увидим. — Мы найдем их, если не сегодня, то завтра. Теперь спешились и остальные, обратив внимание, что на севере, у самого горизонта, кружились несколько грифов. Шеттерхэнд указал на этих птиц: — Где кружат грифы, есть либо падаль, либо какая-то другая пища. Он кружат почти над одним местом. Видимо, там и расположились нихора. — Мой белый брат угадал, — согласился Виннету. — Птицы укажут нам путь. Мы еще сегодня подкрадемся к лагерю. — Но надо быть очень осторожными. Эти тридцать нихора проделали далекий путь от Глуми-Уотер. Когда лазутчики делают долгий переход, они обязательно возвращаются туда, откуда начали разведку. Следовательно, на Челли должны собраться все воины нихора перед походом на навахо. Примерно за четверть часа до наступления сумерек решили снова продолжать путь. Еще не стемнело, и на горизонте отчетливо вырисовалась черная полоска леса. — Лес на реке Челли, — пояснил Олд Шеттерхэнд. — Оставайтесь здесь. Дальше я поеду один. Одинокого всадника не так легко заметить, как целый отряд. Охотник, пришпорив коня, поскакал вперед. Вскоре можно было заметить, как он, остановившись в отдалении, рассматривает лес в подзорную трубу. Затем он вернулся и сказал: — Река Челли течет в глубоком ущелье с крутыми стенами, которые как раз и поросли этими деревьями. Если бы нихора остановились наверху, я бы их увидел. Значит, они остановились внизу, у самой реки. Едем дальше! Сумерки в тех краях недолги: вскоре стало совсем темно, и теперь все были уверены, что с реки их не увидят. Спустя какую-нибудь четверть часа, по звуку копыт стало ясно, что лошади теперь идут по траве. Вскоре приблизилась и лесная опушка, где путники остановились и спешились. Нечего было и думать о том, чтобы разжечь костер. Надо было также держаться подальше от индейцев, чтобы те не услышали случайного лошадиного ржанья. Где точно находятся нихора, пока никто не знал, поэтому Олд Шеттерхэнд и Виннету отправились на разведку. Они ушли в лес, и только через полчаса вернулся один белый охотник. — Мы вышли в самое подходящее место, затем спустились, что в таких потемках было делом самым легким, а потом увидели пламя. Мы насчитали три костра, но их может быть и больше. Возможно, что там находятся не только тридцать краснокожих, но и все воины нихора. Мы можем оказаться в трудном положении. — А где Виннету? — спросил Сэм. — Апач спустился на самое дно долины, чтобы вернее осмотреться. Думаю, раньше, чем через час он не вернется. В такой местности, да при стольких кострах надо много труда и времени, чтобы осмотреть весь лагерь. Как оказалось, времени потребовалось больше, чем полагал Шеттерхэнд: апача они снова увидели только через два часа. Тот, вернувшись к своему другу, произнес: — Виннету увидел еще два огня. Всего горят пять костров, возле которых расположились нихора. Виннету думает, что их три раза по сто. — Ты видел вождя? — Да. Это Мокаши, которого ты тоже знаешь. — Он воин, которого я уважаю. Если бы мы пришли как друзья, он нам, конечно, ничего плохого не сделал бы. — Но мы хотим освободить пленников, а значит, стали его врагами и не должны показываться на глаза ни ему, ни его воинам. Виннету видел пленных: восемь навахо и троих бледнолицых. Они лежат возле одного костра и окружены двойным кольцом воинов. — Ого! Нелегко будет их вытащить. — Почти невозможно. Сегодня мы ничего не станем делать. Надо ждать до утра. — Согласен с моим краснокожим братом. Было бы глупостью подвергать свою жизнь опасности, когда успех под большим сомнением. — Позвольте сказать, что я не согласен, — вмешался в разговор Сэм Хокенс. — Думаете, что завтра нам удача улыбнется больше, чем сегодня? — Конечно. Надеюсь, вы разделяете нашу уверенность в том, что нихора намерены выступить против навахо? — Еще бы! — И вы считаете, что они отяготят себя одиннадцатью пленными? — Хм! Можно предположить, что они не потащат их с собой. — Не потащат, а оставят под охраной. Мы дождемся того момента, и нам будет гораздо легче. — Стало чуть-чуть яснее. Об этом я не подумал, если не ошибаюсь. Вот только бы знать, когда они уйдут.