– Давай, дед, гони! Отец Сергий кинул на него неласковый взгляд, повернул рычаг. Баркас вскинулся носом, выбросил из-под кормы фонтан брызг, сорвался с места. Трое в лодке, не считая собаки Самое удивительное, что эта парочка продолжала выяснять отношения и в лодке, даже не поблагодарив за спасение. – Я ни в чем не виноват! – кипятился шатен. – Кто вас просил стрелять, Завшифот? Я бы всё объяснил! – Кому? Кандыбе? Он бы вас вывел в расход без разговоров! Эх вы! Я вам жизнь спас, а вы лаетесь! Ну и катитесь назад к своим красным, товарищ помначшта-бриг… как вас… Штукин! – Скукин, моя фамилия Скукин, – зло поправил шатен. – А кто вы-то такой? Чего вы полезли? Я только знаю, что вы заведующий шифровальным отделом… Каганович, кажется? – Канторович. До Моны дошло, что эти двое толком не знакомы. – Всем лечь на дно, – коротко сказал отец Сергий. – Сейчас будут стрелять. Оглянувшись, Мона увидела на берегу людей. Они прикладывались к ружьям. Баркас отплыл довольно далеко, и страшно не было, но все же она поскорей кинулась на мокроватое дно лодки, столкнувшись локтем с помнач-чего-то-там Скукиным. – Пардон, – извинился тот, морщась от визга пуль. Одна лязгнула по железной уключине, и вот это уже было страшно. Мона вскрикнула. – Ничего, – донесся спокойный голос с кормы. – Сейчас п-повернем по излучине, и они перестанут нас видеть. Баркас немного накренился, и пальба действительно оборвалась. Мона и двое остальных сели. – Вы кто такие? – мрачно спросил отец Сергий. Первым ответил Канторович: – Я офицер, штабс-капитан. Записался к красным, чтобы добраться до фронта и уйти к нашим. Ждал удобного момента. И когда Кандыба на вас накинулся: «Сдавай оружие, контра!» – продолжил он, уже обращаясь к Скукину, – я подумал, что вы тоже свой. Вот и уложил его. – Кто это Кандыба? – перебил отец Сергий. – Начальник особого отдела Восьмой армии, – объяснил Скукин. – Наша дивизия всего неделя как сформирована. Приписали к Восьмой, и особотдел, наверно, стал проверять анкеты военспецов. Увидели, что мой дядя – генерал Гай-Гаевский, хотели разобраться. А этот умник, – кивнул он на Канторовича, – угрохал главного чекиста. Теперь извольте: я изменник и враг советской власти. Горестный монолог завершился крепким словом. – Здесь д-дама, – одернул его отец Сергий. Шатен посмотрел на Мону внимательней. – Прошу прощения, сударыня. Вы так одеты – я думал, просто баба. Позвольте представиться. Аркадий Сергеевич Скукин, подполковник генерального штаба. Бывший, разумеется. Мобилизован в РККА, получил должность помощника начальника штаба бригады – неплохое, кстати, назначение. Из-за этого кретина Канторовича я превратился в государственного преступника. – Послушайте, К-Канторович, – обратился отец Сергий к блондину, – а более правдоподобную фамилию вы себе взять не могли? Штабс-капитан с достоинством ответил: – Во-первых, чтоб вам было известно, евреи бывают и белобрысые. А во-вторых, других документов достать не удалось… Все патроны отстрелял, – проворчал он, глядя на откинутый барабан и вытряхивая из него пустые гильзы. Одна, ударившись о бортик, отскочила, ударилась о колено рулевого. – Миль экскюз, почтенный старец. А вы-то кто? – спросил лже-Канторович. Тот поднял гильзу, рассеянно повертел, бросил в воду. Ответил сухо: – Я – почтенный старец. – …Сергий, – закончила Мона. Ей было неловко за его невежливость. Чего он так разозлился? Уже не из-за того ли, что в баркасе появились молодые мужчины? У нее-то настроение было просто прекрасное. Отдышавшись и успокоившись, спасенные стали разговорчивее. Штабс-капитан (Мона решила, пусть остается Канторовичем, раз никак иначе не назвался) рассказал, что состоял в московском подполье, а когда начались аресты, записался в армию к «товарищам». Поскольку в прошлом он студент-математик и шахматист, его взяли в шифровальный отдел. – Ушел я не с пустыми руками, – похвастался Канторович. – Прихватил с собой коды. Думаю, у белых мне будут рады. Скукин, поостыв и, видимо, поразмыслив, гневаться на внезапный поворот судьбы перестал. – Ну, а мне тем более. Полагаю, дядя найдет для меня хорошее место. Если бы я оказался на юге, разумеется, пошел бы к белым, но я петроградский, так что выбора не было. Мне ясновидящая еще в юнкерском училище предсказала, что я буду генералом. Думал – красным, но белым – еще лучше. Тем более у наших дела идут неплохо, а у красных всё хуже. По последней фразе было легко понять, что мысленно Скукин уже перешел линию фронта. Поймав испытующий взгляд Моны, он с вызовом сказал: – Да, сударыня. Я прагматик. А также честолюбец и карьерист. И никогда не изображаю, что я лучше, чем есть на самом деле. Оба офицера были очень интересные, Мона охотно бы попальпировала им лица, чтобы получше вникнуть, но приходилось довольствоваться зрением. Среди прочих необходимых в дороге вещей у нее с собой был карвер, маленький изогнутый ножик для резьбы по дереву. Дерево – скучный материал, но где взять воск? Когда, отплыв подальше от нехорошего места, они снова пристали, чтобы дождаться темноты, и вся компания перебралась на берег, Мона развлекалась вырезанием. Это не мешало ей потихоньку вести наблюдение. К тому же человека, поглощенного художественной работой, никто не попросит заниматься скучными женскими обязанностями, а таковые имелись. Канторович еще в баркасе как-то очень ловко и быстро, на хлебные крошки, наловил рыбы, и теперь ее надо было жарить. Старец Сергий и Скукин возились с костром, штабс-капитан потрошил свою добычу, а Мона вместо того, чтоб мило хозяйничать, превращала деревяшку в грифона – и все поглядывали на ее творчество с почтением. – Как вас по имени? – спросила она Канторовича. – Шая Мордехаевич, – бодро ответил он. – «Товарищи» звали Шайкой, вы можете Шаенькой. – А я Федосья Кукушкина, – засмеялась она. Веселый, красивый, отчаянный, не чрезмерно умный. То, что надо. Грифон, вырезанный Федосьей Кукушкиной Скукин был совсем в ином роде, но тоже яркий. На свете полным-полно циников, но такого честного встретишь нечасто. Отсутствие притворства – очень сильное качество. Как в женщинах, так и в мужчинах. В Скукине интриговала какая-то непонятная внутренняя холодность или, верней, неподвижность. Именно: неподвижность. Как будто у человека есть незыблемая точка опоры, с помощью которой можно сдвинуть мир, а сам останешься на месте. Лишь крайние эгоцентристы обладают этим завидным качеством. И тоже красивый, на сдержанный, нерусский манер. Движения экономные, изящные. Наверняка умный. Явно не весельчак. Вроде по первому впечатлению проигрывает «Шаеньке», но чувствуется и второй слой, а это всегда манит. Бедный старец с его американским дипломом при такой конкуренции совсем поблек. Будто и сам это чувствуя, он сразу после трапезы сказал: – Отбой. Два часа спим. Потом плывем дальше. Не дал молодым мужчинам развлечь даму беседой, а «Шаенька» поглядывал на Мону с приязнью и, кажется, был не прочь распустить хвост. – Слово адмирала закон для моряка, – сказал он со вздохом. Улегся, положив под ухо локоть, и моментально засопел. Скукин лег в позу покойника, скрестив руки на груди и пристроив вместо подушки рюкзак. Старец Сергий величественно задремал, привалившись спиной к дереву. Раз веселого пикника не получилось, устроилась на привал и Мона: поодаль от мужчин, в баркасе. Отгородилась от земли бортами, так что осталось одно только небо наверху. Закрывала глаза – оно было светло-синее. Открыла – буквально через секунду – а оно уже черное. Ночь. Проснулась Мона оттого, что баркас покачивался на волнах. – Давно плывем? – спросила она охрипшим со сна голосом. На нее зашипели: – Тсссс. Кто-то, по шепоту не разберешь, сказал: