Мона пообедала, задремала. Проснулась так же легко, как уснула. Открыла глаза – и поймала на себе взгляд спутника. Он спокойно, без смущения сказал: – Извините. Вы так хорошо улыбались во сне. Я давно не видел молодых, красивых женщин. В монастыре их, понятно, не было, но и потом тоже. Будто все они улетели из России в другие края. Как сказал один старинный автор: «В безобразные времена к-красота женщины поражает сильней». Кажется, святой отшельник говорит комплименты, с веселым удивлением подумала Мона. Но он тут же всё испортил, задумчиво прибавив: – Очень верно подмечено. Можно уточнить: «даже умеренная к-красота». – «…не очень молодой женщины»? – подхватила она. Вот теперь он смутился. – Извините, я совсем не вас имел в виду, это было отвлеченное рассуждение… А насчет возраста позволю себе заметить, что самые интересные лица бывают у женщин средних лет. Еще можно разглядеть вчерашнюю девочку, и уже видно завтрашнюю с-старуху… О Господи, – окончательно стушевался отец Сергий. – Что я несу? Вконец одичал! Ради бога, я не про вас. Честное слово! Она, не удержавшись, фыркнула – такой он сейчас был смешной. И после этого отношения как-то сами собой наладились. Иногда возникала беседа, иногда наступало долгое молчание, но уже не напряженное, а естественное. Несколько раз отец Сергий садился на весла и греб на удивление мощно, подолгу, без устали. Потом река вышла на равнину, разлилась пошире, выпрямилась, и он поставил парус. Моне было расчудесно. Попутчик ей нравился. Больше всего тем, что с ним было спокойно. По-женски спокойно. Должно быть, поначалу она испытывала неловкость из-за чересчур романтической ситуации: прекрасная дева и благородный герой – это чревато осложнениями. Прямо как в синематографе. Или в той истории, которую любила рассказывать мать. Но, узнав «благородного героя» поближе, Мона убедилась, что он по всем показателям ей не подходит. Во-первых, умный. Во-вторых, невеселый. Ну и, само собой, ужасно старый. Хорошо! – Хорошо-то хорошо, но слишком быстро, – сказал вдруг отец Сергий и, поймав ее изумленный взгляд, улыбнулся. Улыбка у него была немного неуклюжая, трудная. Будто подзаржавевшая. Сразу видно – человек улыбается редко. – Извините. Привык с собой разговаривать вслух. Говорю же: одичал. Это я о парусе. Хорошо, что попутный ветер, но из-за него мы движемся быстрее, чем нужно. – То есть? – Плотовщик Стась (не могу пожелать ему царствия небесного) рассказал мне про речной путь. Нам предстоит пересечь территорию некоей «Козолупинской республики». Это вольное государство пополняет свой б-бюджет, грабя проплывающих, поэтому данный участок следует преодолевать ночью, без огней и очень тихо. Мы же с вами такими темпами прибудем туда засветло. Придется пристать к берегу и дождаться сумерек. Он направил лодку к заросшему густым полузатопленным кустарником берегу. Место было отличное: под прикрытием ветвей баркас было не видно ни с реки, ни с суши. – Отдохнем, – сказал отец Сергий. – Можно и поспать. Ночью будет не до сна. Но сам спать не лег, а, усевшись на корме, стал разбирать содержимое своего дорожного мешка. Мона подсматривала. Сначала старик достал полевой бинокль и стал тщательно протирать бархоткой его окуляры. Это было долго и скучно. Мона зевнула, подумав, не поспать ли в самом деле. Но второй предмет, извлеченный из мешка, был интересней – деревянная шкатулка. Отец Сергий достал и бережно развернул какой-то пожелтевший пергамент. – Что это? – Сам хочу понять. В шкатулке реликвии, оставшиеся от моих предков. Покойный отец собирал, а мне всегда было недосуг разобраться. Решил: если уезжать навсегда, возьму с Родины хоть это. Изучаю, изучаю, но пока б-безрезультатно. Она подсела, заглянула ему через плечо. Древние каракули было не разобрать. – «Память сия» в начале могу прочесть, а дальше никак… И в конце еще разборчиво: «Корней», какое-то слово, «руку п-приложил». Нашего родоначальника, который приехал в Московию при Алексее Михайловиче, звали Корнелиусом. Может, он? И зашевелил губами. Фамильные древности Мону не заинтересовали, но спать расхотелось. Решила размяться. Красная армия на марше Прошла до конца кустов, за которыми простиралось большое поле. Раздвинула ветки – испуганно присела. Метрах в трехстах по дороге растянулась длинная, окутанная пылью колонна, которой было не видно конца. Впереди медленным шагом под свернутым знаменем ехали всадники, человек десять-пятнадцать. Мона побежала назад, рассказала отцу Сергию. Тот убрал свой палимпсест, поднялся, взял бинокль. – Дайте и мне! – потребовала она. Встали плечом к плечу. Он стал смотреть в правый окуляр, Мона в левый, но скоро отодвинулась. Во-первых, щеке было щекотно от его бороды, а во-вторых, мало что видно. Бинокль был слишком мощный. В белом кружке покачивались фуражки и папахи, въехала конская морда с оскаленными зубами. – Красные, – определил отец Сергий. – Не меньше б-бригады… Впереди штаб. Вероятно, подкрепления для харьковского фронта. – Смотрите! – Она тронула его рукав. Навстречу колонне по дороге мчался легковой автомобиль, за ним тянулся лисий хвост пыли. Машина остановилась перед головой колонны. Выскочили три проворные фигурки: одна впереди, две сзади. – Что-то срочное, – сказал отец Сергий. – Бог с ними. Какое нам дело? Сюда они не сунутся. Конные стали спешиваться, окружили тех, что вылезли из автомобиля. Вдруг хлопнул выстрел. Кучка людей быстро задвигалась. От нее оторвался всадник, за ним второй. Оба пустились вскачь через поле – в сторону кустарника. Моне показалось, что прямо на нее. Вслед скачущим стреляли. Под задним споткнулся, опрокинулся конь. Мона вскрикнула, увидев, как всадник катится по земле. Передний поднял лошадь на дыбы, дернул уздечку, разворачивая коня и всё время стреляя из револьвера. Прихрамывая, подбежал второй. Подпрыгнул, взгромоздился сзади на круп. Снова поскакали. – Молодец, что не бросил т-товарища, – заметил отец Сергий. – Но вообще-то мне это не нравится. – Почему? – взволнованно спросила она. – Потому что они выведут всю эту ораву на нас. Скорее. Отчаливаем. И побежал к берегу. А Мона осталась, завороженная драмой. Двое беглецов под пулями несутся к зарослям, должно быть, надеясь в них укрыться, и не знают, что за кустами река. Они обречены! А ведь если бегут от «товарищей» и «товарищи» по ним стреляют – значит, наверняка приличные люди. – Скорей, что же вы! – крикнул от воды отец Сергий. Там – тррр, тррррр, трррррррррррр – с третьего рывка завелся мотор. Всадники спрыгнули с лошади перед кустами метрах в сорока правее. Мона высунулась, замахала: – Господа, господа, сюда! У нас лодка! Один, высокий, дернул второго, маленького, с рюкзаком на спине, за руку, показал на Мону. Нырнули в заросли, скрылись из виду. Но бежали сюда – треск приближался. Красные на поле перестали палить, садились в седла. Сейчас прискачут! – За мной, за мной! – кричала Мона, оборачиваясь на бегу. Вот они уже рядом. Статный, красивый блондин и худощавый, невысокий шатен, тоже очень недурной наружности. Поразительно было то, что в этих отчаянных обстоятельствах они ругались между собой. – Завшифот, вы кретин! Что вы натворили?! – орал шатен. Блондин так же яростно ему в ответ: – Я вас от ареста спас! Это же Кандыба, начособотдела! На Мону они едва взглянули, увлеченные своим непонятным спором. Только Завшифот (ну и имечко) спросил: – Где лодка? – Сам услышал мотор, кивнул. – Ага. – И снова спутнику: – Ваш дядя правда Гай-Гаевский? Откуда Кандыба вызнал? – Чего тут вызнавать! У меня в анкете написано: «Мать Гай-Гаевская Антонина Зеноновна». Редкая фамилия, редкое отчество. Ну и что? У начдива-три товарища Махрова родной брат в армии Врангеля тоже командует дивизией, а тут всего лишь дядя! Разобрались бы и отпустили! Единственное, что Мона поняла: кажется, шатен – племянник генерала Гай-Гаевского, командующего белогвардейской Добровольческой армией. Про него часто пишут в советских газетах, даже карикатуры помещают: толстяк в пенсне, в одной руке виселица, в другой кнут. – Господа, после доругаетесь! Быстрее! – Да-да, – буркнул ужасно сердитый племянник, обогнал ее и первым прыгнул в лодку. Блондин сзади подсадил Мону (решительно, но деликатно), перелез через борт сам, крикнул: